— Какие они все идиоты! — босым пальцем ноги Газман чертит круги по полу. Они ушли. Мы все единодушно чувствуем: наш враг бежал наголову разбитый. В этой битве мы победили. Но мы все равно в плену, и все козырные карты в игре под названием «наша жизнь» все равно в руках у белохалатников. — Жаль, что Тотал пропал. Я по нему скучаю, — говорит Надж. Я вздыхаю: — Если он вообще когда-нибудь существовал. — Не приснились же нам ястребы… или летучие мыши. Им такого не придумать, — размышляет вслух Надж, и Игги согласно подхватывает: — И те жуткие туннели Нью-Йоркской подземки. — А помните толстого, красного Пруита? Им бы и в голову не пришло, что такие директора школы бывают, — вспоминает Газзи своего врага. — Конечно. Конечно, не приснилось, — на словах я с ними соглашаюсь, но на самом деле я по-прежнему страшно мучаюсь этими вопросами. И стопроцентной уверенности, что они правы, у меня отнюдь нет. В тот день, после полудня, Ари снова пришел за мной. И даже без кресла-каталки. На сей раз мне позволено идти рядом с ним самой! Ура! — Я ему не доверяю, — шепчет мне Клык прежде, чем мы уходим. — Держи с ним ухо востро! — Думаешь, это очередная ловушка? — мне хорошо понятны его сомнения. А вот разделяю ли я их, это еще вопрос. Мы проходим мимо белохалатников, провожающих нас удивленными взглядами, и я решаюсь спросить его напрямую: — Ари, что все это значит? Почему нам разрешают эти «маленькие экскурсии»? Заведение ведь сверхсекретное? Теперь я больше не пристегнута намертво к свинцовому креслу. Когда идешь своими ногами, легче запоминать дорогу. И я примечаю и регистрирую в памяти каждое помещение. Каждый коридор, каждую дверь, каждое окно. Ари сильно подавлен и тих, по крайней мере, на волверина он теперь не тянет. — Не знаю. Я и сам не понимаю. Они просто говорят мне: пойди с ней погуляй. Вот и все. — Выходит, они хотят, чтобы я здесь что-то увидела. Я имею в виду, помимо мозга на палочке и супер-младенцев? Он пожимает плечами: — Говорю же, не знаю. Они мне ничего не говорят и не объясняют. Как раз в этот момент мы проходим двойные двери. Белохалатник торопливо выносит что-то в другую комнату. Двери широко раскрываются, и я успеваю заглянуть внутрь большого зала. На огромном, во всю стену, видеоэкране — карта мира. Мое птичье зрение мгновенно схватывает сразу миллион деталей. Если обычный человек видит общую картину и едва замечает подробности, наше мутантское зрение работает совсем иначе. Мы, как птицы, фиксируем и то, и другое. Большая картинка соединяется с малейшими частностями и мелочами. Мы с Ари в молчании проходим вперед, а я продолжаю осмысливать увиденное. Каждая страна четко очерчена. В каждой стране высвечен один город. Над картой заглавие: ПЛАН «ОДНА ВТОРАЯ». Звучит страшно знакомо. Где-то я с этим уже встречалась. На всякий случай, без особой надежды на ответ спрашиваю Ари, не знает ли он что-нибудь, что это за план такой. К моему удивлению, он дает четкий и на редкость мрачный ответ: — Они собираются сократить население земного шара наполовину. Я практически врастаю в пол, но вовремя спохватываюсь и стараюсь согнать с лица какой-либо серьезный интерес: — Вот это да! Наполовину? Это что же, три миллиарда людей хотят порешить, что ли? У них, однако, крутые замашки. В голове у меня не вмещается возможность геноцида такого масштаба. По сравнению с ними Сталин и Гитлер — просто детский сад. Преступный, бандитский, но все равно только детский сад. Ари равнодушно пожимает плечами. Хочу возмутиться таким бездушием, но потом понимаю: он и сам вот-вот в любой день умрет. Он думает о своей смерти. Она оттеснила мировые проблемы на второй план. Ему трудно от нее отрешиться. Я замолкаю и продолжаю думать, что же я еще видела на той карте. Внезапно меня как молнией поразило: я ее, эту карту, уже видела. В кино? Во сне? Или… во время приступов моей безумной мигрени, раскалывавших мне пополам череп? Тогда тьма бессвязных образов, картинок, звуков, слов захлестывала мой мозг. И тогда ничто не имело никакого смысла, никак не складывалось и мучило меня своей болезненной навязчивой абсурдностью. Теперь я понимаю: здесь и сейчас я наяву вижу, говорю и делаю то, что тогда казалось бредом. Тогда, в бреду, я уже пережила нынешнюю реальность. Думай, Макс. Думай. Похоже, я полностью ушла в себя. Так что, когда мы поворачиваем за угол, я с размаху в кого-то врезаюсь. Этих «кого-то» двое. Джеб и Ангел. 49 — Макс! Девочка моя хорошая! — радуется Джеб. — Как я рад, что тебе разрешают размять ноги. — Чтобы, не дай Бог, не захромать, поднимаясь на эшафот. Конечно, смерть надо встречать в наилучшей форме. Он смущенно моргает и откашливается. — Привет, Макс, — говорит Ангел. Я едва удостаиваю ее взгляда. Она за обе щеки уплетает пирожок с предательством. Иуда! — Тебе точно надо попробовать здешних пирожков с яблоками. Они здесь первоклассные. — Спасибо, я учту. Предательница! — Макс. Пора понять, я приняла единственно правильное решение, — заводит она свою ренегатскую песню. — Ты перестала действовать разумно, предпринимала бессмысленные, бесполезные шаги. — Конечно, бессмысленные и неразумные. Например, тащиться в эту преисподню, чтобы вызволить отсюда твою неблагодарную задницу. Ее маленькие плечи ссутуливаются, а по лицу пробегает тень печали. «Макс, будь сильной, — говорю я себе. — Ты знаешь, что тебе делать». — У меня множество необыкновенных способностей. Ни ты, ни Клык со мной не сравнятся. Я достойна стать лидером. Я достойна быть спасенной. — Вот и продолжай так думать, — холодно отвечаю ей. — А на мою поддержку не надейся. — Мне твоя поддержка не требуется. Оставь ее при себе, — в голосе у нее зазвенели стальные ноты. Им она от меня научилась. Чему еще она от меня научилась? — Поддерживаешь ты или нет, это реальность. Причем неизбежная. У нас с тобой разные судьбы: тебе — на заслуженный отдых, а мне — жить и становиться лидером. И она сердито откусила большой кусок пирога. — Пускай ты права. Но я вернусь и буду преследовать тебя до последнего дня твоей ничтожной предательской жизни. Так и запомни. С широко раскрытыми глазами она отступает Джебу за спину. — Хватит, хватит вам обеим препираться, — останавливает он нас так, как разнимал наши детские споры когда-то давно, в нашей другой, прошедшей, счастливой жизни. Я обхожу их подальше стороной, стараясь не дотронуться даже до края их одежды. Как будто прикосновение их ядовито. Не оборачиваясь, иду вперед по коридору. Сердце бешено прыгает в груди, а щеки пылают огнем. Ари догнал меня через минуту. Он какое-то время молча идет рядом, а потом вроде бы даже пытается меня утешить: — Знаешь, они тут целую армию строят. «Еще бы, — думаю. — Чтобы столько людей угробить им даже одной армии будет мало». А вслух говорю: — Откуда ты знаешь? — Я видел. Здоровый ангар построили специально для флайбоев. Висят там и заряжаются. Их там тысячи. И новых каждый день делают. А в лабораториях ирейзеровые шкуры изготовляют. — Зачем ты мне все это рассказываешь? Он нахмурился и замялся: — Если честно, не знаю. Сколько я тебя знаю, ты никогда не сдаешься, ты всегда сражаешься. Я знаю, тебе отсюда не выбраться… Но мне все равно хочется, чтобы ты знала своего противника. — Ты меня подставишь? Ты заодно с ними мне ловушку готовишь? Ты, дорогой читатель, наверно, думаешь, что мой прямой вопрос звучит крайне нелепо. Какая еще может быть ловушка, если сидишь в тюряге в камере смертников? Ты, конечно, прав. Но мой опыт подсказывает мне, что в Школе и от белохалатников можно ждать чего угодно. Ари отчаянно трясет головой: — Нет… Просто… Мое время истекло, и моя жизнь кончена. Я уже никогда отсюда не выйду. Наверно, я надеюсь… мне хочется… чтоб хоть у тебя еще был шанс…