Я сделал попытку забрать телефон, но Хана опередила меня. — Сядьте. Я не сказала, нет. * * * Хана слушала через наушники… на столе остывал ужин, к которому так никто и не притронулся. Я видел, как менялось ее лицо… это надо было видеть. Нелегко это слушать. Она не дослушала до конца. Сорвала наушники. — Это… не может быть так… — Перестаньте, Хана. Вы же понимаете, что это правда… … — Раздельное обучение, школы для мальчиков и девочек. И вот итог. Просто о милых забавах британского высшего света не принято говорить вслух. Это как другой мир. Параллельный мир. Вы все живете в параллельных мирах. Британия остается монархией, у вас нет конституции — но при этом она считается образцовой демократией. Так и тут. Сэр Кристиан Донохью был высокопоставленным чиновником, у него была семья, он семь лет возглавлял британскую Секретную службу. Это то, что видели все. И большую часть своей жизни он растлевал детей. Это зазеркалье. — Но… — Чисто ради интереса… как вы связались со всем с этим. Хана долго не отвечала… и я уже начал думать, что и не ответит. Но потом она заговорила. — Видите ли… я училась в Оксфорде, на социологии. Дополнительно на психологии. Тема моей работы называлась «интерсекциональность[21] маргинальных групп в тоталитарных сообществах». Я изучала природу угнетения. Ездила по южным штатам США, побывала в бывшей Югославии. Но потом… потом я начала заниматься проблемой педофилии… … — Во многом мой опыт социолога помогает мне. Ведь если так подумать, педофилы, а особенно гомосексуальные педофилы — и есть маргинальная группа в тоталитарной среде. Только тоталитарной средой — для них является наше общество и наши доминирующие представления о норме сексуальности. А они являются маргинальной группой. Мы считаем их сексуальное поведение девивантным и жестоко наказываем их за него. Они же свое поведение девиантным не считают. Вы кстати знаете, что в Луизиане могли приговорить к смертной казни за гомосексуальное изнасилование ребенка даже если ребенок остался жив? И эта норма существовала до самого последнего времени. — Знаете — сказал я — это мне напоминает о словах людоеда о том, что он с детства обожает человеческое мясо и ничего поделать с собой не может. Может, вы тоже считаете, что людоеда надо пожалеть? — Считала. До какого-то времени. — И до какого же? Хана посмотрела мне в глаза — В детстве я часто играла у соседей… родители работали, и за мной было некому присмотреть… соседи были очень добры ко мне. Когда я занималась научной работой… короче, вернувшись из Боснии, я узнала, что их внука Тимми изнасиловали и убили. Выбросили на пустошах. Ему было семь лет, и он не научился бояться чужих. До сих пор этого монстра не удалось найти. Село… камер нет, сами понимаете Я кашлянул — Извините. Правда, извините. Я не хотел вас ни в чем обвинять. — Вы кипите гневом. Я понимаю… обычная реакция Я покачал головой — Я разучился кипеть гневом очень давно, Хана. Как и проявлять большинство других человеческих чувств. Просто на войне… человеческие чувства непозволительная роскошь. Если ты остаешься человеком и позволяешь себе чувства, тебя, скорее всего, убьют. Или ты сам себя убьешь. Потом. Будучи не в состоянии жить с тем, что ты совершил. … — Просто на войне ты уже перестаешь верить в то, что все — люди. Ты видишь такое… что люди не смогли бы совершить, будучи людьми… но, тем не менее, кто-то это совершил. Ты понимаешь, что это — монстры, только в человеческом обличии. Они выглядят как люди — но в них нет чего-то… что делает их людьми… что запрещает убивать слабых… беззащитных. Ты учишься убивать их — пока они не убили тебя. Потом ты учишься их распознавать среди людей — чтобы быть готовым. … — Те, о которых мы говорим — только с виду люди. Они пьют детские жизни, питаются ими. Вот почему их надо найти. Не просто ради того чтобы спасти тех детей, которые уже попали, или еще попадут в их лапы. Во имя жизни, Хана. Во имя того чтобы у нас было будущее. Хана поежилась — Извините… вы ходите на собрания ветеранов? — В этом нет смысла, Хана. Я здоров. Я более здоров, чем многие из здесь присутствующих. Многие из тех, кто считает, что любовь к детям надо признать еще одним вариантом нормы. Они болезнь. А я лекарство. Надеюсь, что и вы, Хана. Надеюсь, что и вы… Шортдич, Лондон, Великобритания. 02–03 марта 202… года Хана Лайс — вообще то Анна Лисовская, имя она англифицировала чтобы избежать типичного для британцев отношения к полякам — и в самом деле понимала, что там что-то не так. Она была насторожена и даже немного напугана. Человек, с которым она встретилась — говорил, что он нормален, но, тем не менее, она опознала симптомы параноидального психоза. Возможно, это связано с психологической травмой, полученной при участии в боевых действиях. Такие люди годами могут быть нормальными, но если их психика в какой-то момент не выдерживает давления, они становятся одержимыми, и под влиянием этой одержимости готовыми на всё. И, тем не менее — переданные ей материалы не казались бредом сумасшедшего. Особенно, с учетом того что к их сбору приложил руку человек, которого она знала лучше чем хотела бы. Она решила самостоятельно, и не ставя в известность свое начальство в Интерполе — провести кое-какое расследование, основанное на открытых источниках, чтобы решать, стоит давать ход этому делу или нет. Начала с единственной смерти, которая была точно установлена. Целый день она провела в Шортдиче, роясь в архивах. Ей было непонятно, почему смерть русского мальчика — надлежащим образом не была отмечена в архивах Национальной администрации Здравоохранения. Сначала она подумала, это потому что он русский, не подданный Ее Величества. Но на всякий случай, решила поискать в архивах. Там она наткнулась сначала на одну похожую смерть — на сей раз британского мальчика. Потом на еще одну — мальчика из Пакистана. Потом еще. И еще. Семь смертей за двенадцать лет. Три самоубийства. Плюс — то исчезновение, данные о котором имелись в полицейских базах данных. Ребенка — мальчика двенадцати лет — не нашли. Восемь подозрительных случаев — раз в полтора года в элитной британской школе погибал или пропадал ребенок. Не много ли? И это были изыскания только одного человека и за один день. А сколько может быть еще? — Простите? Пожилая работника архива оторвалась от своего журнала — Да милочка — А почему архивы не введены в компьютер? Было бы намного удобнее. — О, милочка, мы не бежим вдогонку за прогрессом. Женщина доверительно понизила голос — К тому же мистер Гэллимор категорически против компьютеризации архива. Говорит — костьми лягу, но не допущу. — Гэллимор? Странная фамилия? — Местная. Был такой Стэнли Гэллимор, футболист, он играл за Манчестер Юнайтед. Давно, милочка. А нашего зовут Джон — Спасибо. — Не за что, милочка… Едва зайдя за стеллажи — Хана Лайс достала телефон и начала искать по имени — Джон Гэллимор. Нашла в соцсетях почти сразу. Радужный флаг. ЛГБТ. Ледяная рука наигрывала Рахманинова, пробираясь по спине все выше… — Простите… не могли бы вы скопировать это? — Ксерокс сломался, милочка. — О, как жаль. — Думаю, починят нескоро, милочка. У нас бюджет ограниченный. — Тогда я сниму на телефон