— Сколько? Сколько вы хотите? — Все. — Берите. Все! Только принесите текст! Ну, вот все и прояснилось. Приоритетным является запертый в компьютере роман. Если бы гость начал торговаться или нести какую-то чушь об абсолютной невозможности связаться с братом, не исключено, что я прекратила бы всяческие разговоры на эту тему. Но Кирилл так обрадовался возможности вернуть свой текс, что я невольно растрогалась. — Кирилл. Вам повезло. Вы наткнулись на альтруистку. Я способна работать за идею. — То есть… вы согласны?! Вы сходите за компьютером?! — Куда ж от вас деться, — вздохнула я. — Только сначала спрошу — вы верующий человек? — Да. А что? — Крестик носите? — Ношу. — Он расстегнул рубашку и вытянул из-под нее оловянный крестик на черном шнурке. Шнурок и старенький, потертый крестик, мало сказать меня умилили, растрогали окончательно и до слез. Красавец в кашемировом пальто, с золотой заколкой на галстуке и запонках в четыре моих зарплаты и оловянный крестик. Бывает же такое. — Вы сможете поклясться на кресте, что после означенного срока, придете с повинной? — Могу. Он был готов на все, а я хотела спать спокойно и говорить своим детям с чистой совестью — ваша мама, детки, не совершила в жизни ни одного бесчестного поступка. Может быть на первый взгляд ситуация и отдавала фарсом, но у меня и без сокрытия беглых преступников полный набор интеллигентских комплексов, главным из которых является неизживный комплекс вины. Если Кирилл Туполев через четыре месяца не придет в прокуратуру, это останется на его совести. Я не хочу ворочаться в бессонной постели, собирая в кучу грехи и размышляя — а правильно ли я поступила тогда-то и тогда-то, а нельзя ли было поступить иначе? Я бы предпочла спать спокойно, и клятва Кирилла нужна мне как таблетка димедрола. Что произойдет дальше, один Бог ведает, но я сделала все возможное. Не отказала в утешении грешнику, дала приют гонимому и вообще, была на высоте. — Клянитесь. — Софья, я обещаю вам, что через четыре месяца или раньше, как только закончу дела связанные с изданием рукописи, я сам приду в милицию. — Он перекрестился и поцеловал крестик. Пафоса не чувствовали ни он, ни я. Мы были абсолютно серьезны. В этом было что-то из детства — каждый, кто хотя бы раз строил с приятелем «домик» из диванных подушек и одеяла, вспомнит, как звучат самые невероятные рассказы и признания в темноте и тесноте, когда голова приближена к голове, когда можно признаться во всем до самого конца, не опасаясь устыдиться пылающих щек или слезы, пущенной в ответ. Мы сидели среди ящиков, как в детском «домике», нас окружала тишина, и темнота скрывала наши лица. — Ну? Теперь вы сходите за ноутбуком? — Да. Но завтра. — Почему? Положа руку на сердце, я могла бы ответить — утро вечера мудренее, — но озвучила совершенно другую, практичную мысль: — Ночью не присылают медсестру из лечебницы. — Ух, ты черт, — Туполев треснул себя по лбу. — Действительно не присылают. Отлично соображаете, Софья. И почему вы с такой головой пивом торгуете? Вам бы заводом руководить… — Спасибо. — Отношения двух детей под одеялом — комплименты и признания, — находились в развитии. — Кто-то из нас должен был сохранить трезвость мысли. — Кстати о трезвости, — вспомнил Кирилл и дотянулся до бутылки с водкой. — Предлагаю выпить на брудершафт. — Я на работе, — отказалась я. — Но могу чокнуться минералкой. Наливая себе в пластмассовый стаканчик, Туполев бормотал: — Надо же как мне повезло вас встретить… — Сомнительное, на мой взгляд везение. Лучше бы он ехал сейчас в Москву, а не устраивал проверок собственной жене. — Вы и козу доить умеете… А если, — он поднял стаканчик на уровень глаз и посмотрел через него на меня, — я предложу вам уехать вместе со мной? — Предложите, — я протянула руку со стаканчиком минеральной воды. — Сначала брудершафт. Мы переплели руки, неловко выпили и еще более неловко встретились губами на секунду. — Ты сможешь уехать со мной? — Куда? — Не важно, куда-нибудь. — Вы будете… — Стоп. Мы уже на «ты». — У меня водка была понарошку, — улыбнулась я. — Не играет роли. Пили брудершафт. Так что там с твоим вопросом? — Я представила, как буду доить козу, пока ты пишешь свой роман. Забавно. Идиллическая картинка — отпуск на четыре месяца. — Да, — погрустнел он, — всего лишь… — Только не предлагай мне ждать тебя из заключения! — Как ты догадалась? — Мы три часа дышим одним воздухом и впитываем мысли. — Быстро. Мысли Беллы я не научился впитывать и за пять лет. А жаль. — Я буду тебе писать. Одно письмо в месяц. — Обещаешь? — Клянусь. Он привстал с ящика и потянулся ко мне. Пожалуй, это через чур, решила я и ушла в сторону. Не удержав равновесия, он вытянулся вдоль прилавка и уткнулся головой в коробки с «Волшебной Фантазией». — Черт! — одна из коробок слетела на пол. Кирилл собирался нагнуться, но не успел. Бросил взгляд на свой дом и замер: — Софья, там свет. — Где? — В моем окне. В гостиной. Я вывернулась под его рукой и посмотрела на окна дома из красного кирпича. В одиннадцать вечера многие из них еще не погасли, в том числе и знакомые окна гостиной Туполевых, были хорошо освещены. — Странно, — пробормотал Кирилл. — Милиция давно уехала. Кто там бродит? — В его голосе послышалось прежнее волнение. — Я думаю, это ваша горничная. Ее вызвали и она наводит в квартире порядок. — Софья, выходи за меня замуж. Ты самая умная женщина, после учительницы алгебры. Но ей восемьдесят четыре года. Выйдешь? — Обязательно. Только сначала отсиди. Каждому заключенному нужна жена хотя бы по переписке. Тогда сидение обретает конечную цель и благородную направленность. Нельзя отказывать в милости падшим, убогим и больным. Меня всегда умиляла сцена из «Женитьбы Бальзаминова», когда две чистые бабки с тазами пихали бублики в руки, протянутые сквозь решетки. У матушки Сережи Бальзаминова была специально припасена связка свежих бубликов — да не оскудеет рука дающего. Кирилл с трудом выпрямился и потер поясницу: — Пол царства за постель. — Спина болит? — Ноет, — признался и пошутил, — никогда не сидел столько в скрюченной позе на пивном ящике. — В принципе, после двенадцати я могу закрыть палатку. — В самом деле? — оживился Туполев. — Можешь? — Могу. Когда нас переселили с проспекта в глубь двора, ночной торговли почти нет. Раньше машины останавливались, жители из квартала напротив добегали. А сейчас все ходят на параллельную улицу к трамвайной остановке. — Ну и? — Мне надо позвонить своему хозяину. Сколько времени? — Я отодвинула Кирилла и посмотрела на будильник за его спиной. — Пять минут двенадцатого. Еще не поздно… — Дать сотовый? — Давай. У меня на счету десять центов.