Так и не решив, что предпочтительнее — подозрительное общество или сидение взаперти, — я зашла на секунду в комнату, притворилась, что выключаю утюг, и вернулась к Марии Германовне. Как никак наша актриса милый, приветливый человек и обижать ее, тем более подозрением, не следует. Чай у Марии Германовны всегда был отменный. Крепкий, ароматный, обжигающе горячий. — Яков Дмитриевич коллега Алексея, — разливая по чашкам заварку, щебетала актриса. — Он разведен. В наш город приехал полгода назад. Вы пьете с сахаром или с вареньем? — Я пью не сладкий, — удивительно густым басом, отвечал разведенный Яков Дмитриевич. Он исподлобья косился в мою сторону, выглядел слегка смущенным и совершенно не опасным. Красивые руки нежно держали фарфоровую чашечку в тонких пальцах, гость был скуп на слова и мило застенчив. — Софьюшка, — конфузливо начала Мария Германовна, — какие у тебя планы насчет замужества? — В смысле? — опешила я. — Ну… видишь ли, у Яков Дмитрича… есть свободные деньги. Но их недостаточно для покупки квартиры, — обычно словоохотливая Мария Германовна с трудом подбирала слова. — Алеша предложил ему помощь в этом щекотливом мероприятии… И тут до меня дошло — Яков Дмитрича привели фиктивно жениться на Софье Николаевне. Всеобщее смущение вызвано единым мотивом — три скромных российских интеллигента неловко себя чувствуют, когда предпринимают любые шажки в сторону объегоривания родного Государства. Я расслабилась и первый раз хлебнула чаю. Травить потенциально выгодную невесту здесь не будут. И окрепнув мыслями и голосом, дабы не заставлять стыдливых интеллигентов самостоятельно расставлять все точки на «Ё», взяла слово: — Яков Дмитриевич, у меня претензий нет. Хотите, распишемся. Но как на это посмотрит ЖЭК? — Нормально, — оживилась Мария Германовна, — мужа к жене всегда пропишут. — И несколько смущенно: — Ты на нас не сердишься? Что мы вот так, с бухты барахты… — Все нормально, Мария Германовна, — улыбнулась я. — А коньячку? — совершенно воспрял духом «Алешенька» и потер руки. — Так сказать, для закрепления… союза? Я фыркнула: — Рано еще закреплять. — Ну, тогда обмоем соглашение, — не меняя показного веселья, согласился инженер. — А, давайте! — я махнула рукой. — Яков нам сейчас стихи почитает, — радостно щебетала Мария Германовна. — Он ведь у нас поэт, Софьюшка. «Какая честь, — подумала я, — замуж за поэта отдают.» Скорее всего, у поэта Якова была тяжелая жизнь. Все его стихи в тягучей рифме рассуждали о смысле бытия и тяготах любви. Все стихотворные красотки были бледны и воздушно-прекрасны, поезда проезжали мимо и тучи клубились над домом любимой. «Может быть, Мария Германовна не хотела меня расстраивать, и Яша вдовец? — в какой-то момент подумала я. — Или декаданса в детстве перечитал?» Яшин бас мерно рокотал, Мария Германовна даже слезу утерла, слушая о «бледной невесте на желтой скамье», я пила хороший чай и плохой коньяк, и забывала о течении времени. Инженер Сидорчук смешил компанию рассказами о своей учебе в Высшей Военной Космической Академии им. Можайского и попытках его друга Мишки улететь в космос. Телефон в левом кармане длинной кофты молчал, электрошокер оттягивал второй карман и тоже не взывал к действию. Я думала о том, что в связи с Космической Академией выяснить прошлое инженера Сидорчука, может быть действительно не так просто, генерал Иван Артемьевич не зря намекал. И в этих намеках нет ничего криминального, только Государственная Тайна. Хорошо, что я согласилась придти, сходить замуж и попить чаю с коньком. Хорошие ребята собрались у Марии Германовны. В половине десятого примерный гость начал собираться домой, но актриса с инженером настойчиво уговаривали его остаться на ночь: — Яшенька, зачем куда-то ехать на ночь глядя? — всплескивая руками, чирикала Мария Германовна. — Завтра вы с Алешенькой вместе на работу пойдете, отсюда вам ближе. Постелите раскладушку в той комнате, и ночуйте на здоровье. Ласковые увещевания возымели действие, пиит поупирался немного для приличия и достал из портфеля зубную щетку. Я пожелала всем спокойной ночи и отправилась к себе. Когда все закончиться, проставлюсь Германовне хорошим коньяком, уж больно вовремя она меня в гости пригласила. Я перестала нервничать, прекратила вздрагивать от резких звуков и бояться собственной тени. Заперла дверь на замок, оставив ключ в замочной скважине, приладила дверной крючок как можно крепче и, включив телевизор на минимальную громкость, как была в спортивном костюме и футболке, улеглась в постель поверх одеяла. Что-то задерживается с визитом, этот чертов Самоед, думала в полудреме и начинала проваливаться в сон. Дверь заперта, вокруг люди, где-то Антоша с генералом бдят… Очнулась я оттого, что кто-то тихонько, но настойчиво потряхивал мою дверь. Крючок позвякивал в колечке, дерево скрипело. — Кто там?! — испуганно и сонно вскрикнула я. — Сонька, открой! — прошипел из-за двери неузнаваемый мужской голос. Если бы мужчина за дверью попросил «откройте, Софья», я бы однозначно решила, что это пиит пришел жениться по-настоящему. Но примитивное обращение «Сонька» указывало на кого-то из троцкистов. С трудом попав ногами в тапочки и шаркая, я подкралась к двери и, как полицейский из боевика, прижавшись боком к косяку и опасаясь выстрела, спросила грозно: — Кто там? — Я. Гарик. Открой! — Чего нужно? — Да не ори, — прошипел Гарик, — всех перебудишь. Я посмотрела на часы — почти час ночи, — трудолюбивые троцкисты давно спят и готовятся к рабочему дню. — Чего надо? — Открой или выйди, разговор есть, с интонацией, в которой проскальзывали молящие нотки, сказал Лопата. — Иди на кухню, — приказала я, — сейчас выйду. «Если этот гад опять пришел денег просить, придушу бельевой веревкой или прибью сковородой», — прислушиваясь к нетвердым, удаляющимся шагам, подумала я и, вынув из-под подушки электрошокер, положила его в карман и отправилась на ночное свидание. Невозможно пьяный Гарик сидел на кухонном столе товарищей Кунцевичей и горестно раскачивался. Не слишком доверяя видимости, я оставила между нами три метра свободного пространства и, подойдя ближе к сковородкам, буркнула: — Что надо? — Плохо мне, Софья, ох плохо, — признался Лопата и икнул: — Магазин предъяву делает. — Какую? — Какую, какую, — икая, передразнил Гарик, — дерьмовую! Вот какую. Говорят наши… эти… канализационные воды, ихние макароны затопили. Тыщь на двадцать. Пиз… ой, врут, Сонька! Какие там макароны?! Мы с Иванычем ходили, смотрели, одна коробочка дерьмом воняет… — От меня чего надо? — сурово спросила я. — Свидетелем пойдешь? Я в отказе буду… — Что-то я не поняла, свидетелем чего? — Да тряпки этой! Я ж сто лет полы не мыл!! Сукой буду, чтоб мне сдохнуть! — Гарик так стукнул себя кулаком в грудь, что свалился со стола. — Не ругайся, — хмуро попросила я. — Говори конкретно. Пьянющий Лопата говорить конкретно не мог. Только лупил себя по впалой груди и слезно ругался. — Подожди, — остановила я его. — Магазин собирается потребовать с тебя возмещение ущерба, так? — Ик, — согласился Гарик. — А ты не соглашайся. Наш дом через полгода сносят, ты подаешь встречный иск жилконторе, запустившей дом до аварийного состояния, и ждешь. Гражданские иски по несколько лет рассматриваются, а через несколько лет по этому адресу не будет ни нас, ни магазина, как юридического лица. — Чо, чо? — переспросил Гарик. — Встречный иск, говорю, подавай! — рявкнула я. — Дом сто лет не подвергался капитальному ремонту, трубы сгнили, где твоя вина? — О-о-о, — протянул Гарик, — ну ты, Сонька, голова-а-а… — Спокойной ночи, — буркнула я и пошаркала к себе. Гарик шаркал сзади и громко, забыв о спящих трудолюбивых троцкистах, благодарил. Даже когда я дверь закрыла, стоял под ней и собирал разбегающиеся мысли в кучу — чего и как собирается ответить магазину, как юридическому лицу и лично директору, как лицу физическому. Ну и зануда, расправляя постельное белье и взбивая подушку, думала я. Включать телевизор и ночник не стала, легла поверх одеяла, положила руки под голову и уставилась в высокий темный потолок. Спать расхотелось. Где-то возле санузла шуршал Лопата и в полголоса материл магазин под ногами, оживший фонарь у складских помещений отбрасывал на стены желтые пятна. Я лежала, таращилась в потолок и думала думу. Почему Самоед не появился? Его насторожили? Он передумал? Меня устраивал любой из вариантов, но жаль, что прекратить убийства не получиться. Если он улизнет, Назар Туполев никогда не сможет жить спокойно. Да и я по большому счету тоже. Что засело в голове ненормального убийцы? Если я стану в его глазах основной причины неудачи, не увеличит ли киллер список смертников до пяти персон? Гарик наконец угомонился, хлопнул своей дверью, и коммуналка погрузилась в тишину. Через какое-то время часы в комнате Марии Германовны пробили два раза, я уже минут сорок лежала без движения, сна не было. Как, впрочем, и страха. Самоед отдалился, стерся красками и поблек. Я уже не так явно видела его, не представляла лицо человека прильнувшего к винтовке, я так привыкла к странному режиму, что перестала сопротивляться времени без сна. Я никуда теперь не торопилась, просто дышала и смотрела, хотя бы в пустоту. И, видимо, бездумное, животное состояние обострило чувства и инстинкты. Как-то вдруг, внезапно кожей, не ушами или ноздрями, не взглядом или мыслью, а именно всей кожей, я почувствовала присутствие в комнате другого человека. Рядом кто-то был, воздух в комнате стал гуще. И скопился он у двери, рядом с вешалкой. Оттуда не доносилось ни звука, темные контуры мебели не поменяли очертаний, все было как всегда — из-за платьевого шкафа выглядывали рукава и полы верхней одежды, повешенной на крюки у входа, белым куском льда возвышался холодильник. Именно когда смолк шум его мотора, мне почудилось чужое присутствие. Снайпер должен управлять дыханием и уметь контролировать сердцебиение, почему-то вспомнилось. Если я не слышу напряженного сопения, это не значит, что в углу за вешалкой никого нет.