Первое время, когда я только поселилась у троцкистов, Гарик настойчиво пытался за мной ухаживать. Ловил в коридоре, строил куры и соблазнял портвейном. Тихая как мышь и чем-то сильно расстроенная студентка-заочница, казалась ему легкой добычей. Лисью мордочку Лопаты знали во всех окрестных пивных, и некоторый авторитет, проистекающий из намеков Гарика на связи в криминальном мире, был у Лопаты несомненно. Шпана обходила соседа стороной, участковый недовольно (но без брезгливости) морщился и жалел, что привлечь шустрилу не удается. Гарик был хитер, а не умен, примитивно обаятелен и показательно расхлябан. Постоянного места работы Лопатин не имел, по слухам собирал мелкую дань с мелких торговцев у привокзальной площади и в меру пил. Иногда он мог достать из кармана толстенькую пачку денег, иногда выгребал из комнаты пустые бутылки и бегал в пункт приема стеклотары. Я, его хвастливые разговоры о «крышевании», в серьез не принимала, так как еще по временам короткого замужества знала, что такое настоящая криминальная крыша. Через полчаса после того, как на фирму бывшего мужа «наехала» бригада залетных гастролеров, в офис наехали ребятки, рядом с которыми Лопата смотрелся, как таракан подле ротвейлеров. Слякоть, одним словом. Но наступать не рекомендую. После не отмоешься. За дверью туалета шумно изверглась вода из бачка, и Кирилл беззвучно проскользнул в дверь ванной комнаты. — Мое полотенце голубое с зайцами, — шепнула я вслед. Туполев запер дверь на щеколду и включил воду. Лисья физиономия Лопаты высунулась из кухни: — Сонь, ты это… выпить есть? — Нет. Отстань. — Я стояла у двери в ванную и охраняла гостя от навязчивого шустрилы. — Да ладно тебе, не жмись. Наверно с собой принесли… — он скуксился. — А если нет, так я сбегаю. А? Пустые бутылки на сундуке у двери Гарика явственно говорили о финансовом кризисе Лопаты. Мутные страдающие глазки говорили об этом еще явственней, а неопохмеленный, разбуженный потомственный троцкист способен на всевозможные, изобретательнейшие гадости. Каким-то невероятным, скорее всего природным чутьем Лопата угадал в госте потенциального кредитора (с широкими возможностями), и я начала в беспокойстве обшаривать карманы джинсов в поисках денег. Но деньги я в основном хранила в кошельке, оставленном в комнате, куда я сбегать не решалась. Пока я мухой гоняю до кошелька и обратно, Лопатин вцепиться в Туполева и выпотрошит беззастенчиво и без остатка. Например, могилку матери поправить, купить сестре протез или себе лоботомию произвести. Иначе, буйный он что-то с похмелья стал. — У тебя деньги есть? — спросила я вышедшего из ванной Туполева с мокрыми, зачесанными назад волосами. — Есть. А что? — Дай полтинник. Этому хмырю на портвейн. Кирилл прошел в комнату, вынул из кармана пальто бумажник и выудил оттуда сотню. По пятьдесят нет, — сказал. — Только сотни и пятисотрублевые. — Давай сотню, — вздохнула я. — Так даже лучше. Сбегает один раз и больше приставать не будет. Надеюсь, проспит до завтрашнего полдня. Я взяла купюру, вышла в коридор и совершила, не знаю какую по счету глупость за этот вечер — отдала деньги троцкисту и строго-настрого попросила нас больше не беспокоить. — Чо я, дурак что ли? Не понимаю? — Осклабился Гарик и как был в растянутых трениках и рубашке навыпуск, метнулся к порогу квартиры. Матраса для ночевки неожиданных гостей у меня не было. Когда приезжала мама или кто-нибудь из девчонок оставался, мы раскладывали софу и спали вместе. Туполев помог мне разложить на полу подушки из спинки дивана, я укрыла их двойным слоем из чистых полотенец и махровой простыни и приспособила в изголовье две крошечные думочки и одну нормальную подушку. Шикарный пушистый плед из прошлой жизни (подарок свекрови на Восьмое Марта), всунула в пододеяльник и полюбовалась лежбищем — симпатично получилось, главное, что бы диванные подушки ночью по полу не разъехались. И выключила свет. Кирилл лежал на спине и смотрел в высокий потолок комнаты-пенала. Сквозь тонкий тюль проникал свет фонаря у грузовой площадки магазина. Совсем скоро туда начнут подъезжать грузовики с молоком и свежим хлебом — «колабановский» магазин славился на всю округу ежеутренними горячими батонами и булками. — Поговори со мной, — попросил Кирилл и повернулся на бок лицом ко мне. — О чем? — Все равно. Я так устал думать, что не могу уснуть. — Хорошо. Что тебе рассказать? — Какое у тебя было детство? — До четырнадцати лет, нормальное. С днями рождения и новогодними елками. — А потом? — Потом родители разошлись, и я начала бунтовать. — Как? — он немного привстал, согнул руку в локте и положил голову на ладонь. — Наверное, как все. Связалась с компанией, к счастью не плохой, а только бесшабашной. Даже закурить пыталась… — Не выпороли? — Неа. Испугались. Боялись потерять контакт окончательно. У меня умные родители. — Ну и? — Ну и все. Покурила, побунтовала и успокоилась. Выросла наверно. — А я всегда был пай мальчиком, — грустно сказал Кирилл. — В отутюженных костюмчиках и начищенных ботинках. Мама хотела что бы после Назара родилась девочка, а получился я. Она даже шила со мной платья для кукол. — Иди ты! — удивилась я. — Точно, точно, — Кирилл немного оживился и почти что сел. — Назару покупали железную дорогу и самосвалы, а мне плюшевых медведей и зайцев. Если бы не отец, мама вообще мне бантики подвязывала… — Ну, это уж слишком, — буркнула я. — Слишком, — согласился Кирилл. — Назар с самого детства был как-то сам по себе. Нелюдимый, оторванный. А я всегда с мамой, всегда стихи на детских утренниках. Дед Мороз, Снегурочка и я… представь — белая шапочка с длинными ушками, на белых шортиках сзади комочек из ваты… умора. Ничего уморительно ностальгического в тоне Кирилла не прозвучало. — Расскажи мне о Коумелле, — попросила я. Кирилл откинулся на лежанку, посмотрел в потолок, словно увидел там свою планету, и начал: — Я придумал музыкальные инструменты из водяных струй. Живая вода вытянута в струны… и когда к ним прикасаются пальцы музыканта, она начинает петь. Сама. В зависимости от настроения играющего на инструменте. Учить сольфеджио и гаммы не надо, надо только подумать и вода подхватит настроение и запоет. — На все планете такая вода? — уже очень сонно, спросила я. — Нет. Только в джунглях на экваторе есть несколько поющих водопадов. Они встречают музыкой рассвет и провожают день печальной симфонией. Лесные звери приходят их послушать, птицы слетаются со всех сторон… Кирилл говорил плавно, монотонно и убаюкивающе. У меня редко случаются проблемы со сном, обычно я в него проваливаюсь едва прикоснувшись к подушке. Сегодняшний день утомил меня несказанно, и под печальные баллады о планете Коумелла, я незаметно уснула. Крепко, крепко. Я даже не слышала, как пришел из круглосуточного супермаркета Лопата, как, посидев один и соскучившись без общества, тихонько поскребся в дверь. * * * Утром я с трудом открыла один глаз, и первый взгляд был брошен на настенные часы. В сером сумраке серебристое табло показывало пятнадцать минут девятого. Ух, ты! А ведь я обещала Душману быть на работе ровно в восемь. Продавать пиво самым нетерпеливым и шоколадки школьникам. Впрочем, ну их, шоколадки! До десяти утра все равно никакой нормальной торговли нет. Я натянула одеяло до подбородка и почему-то зябко поежилась. Импровизированная постель Кирилла была пуста. Запрокинув голову назад, я посмотрела в сторону окна — мой гость, засунув руки в карманы брюк и сгорбившись, стоял там. Интересно, он хотя бы на минутку заснул сегодня, подумала и тихо поздоровалась: — Доброе утро. Вчерашние игры в «ты будешь писать мне письма на зону?», показались затейливым бредом, я почувствовала себя неловко и, стыдливо прикрываясь одеялом, потянулась к халату. Ночью все было по-другому. Теснота и темнота придавали форс-мажору достоверность и скрывали острые углы. Серый рассвет выступил вместе со светом фонарей, вполз в окно и нарушил уютное гнездо вчерашней фантазии. — Она жива, — не оборачиваясь, и не желая мне доброго утра, мрачно проговорил Кирилл. — Я видел в окно. — Кто? — на всякий случай уточнила я, впихивая руки в рукава халата. — Белла, — сухо отозвался Туполев. — Ты уверен? — я с трудом удерживала приятельское обращение на «ты». Если сейчас я начну ему уважительно выкать, ничего и никогда уже не поправить. — Точно? Белла, а не горничная, ходит по квартире? — Наша горничная весит центнер с гаком, — буркнул Кирилл. — Это Белла, живая и здоровая. Он развернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза. Его взгляд не отдохнул за ночь, не отвык от меня, он был прежним и как бы это точнее выразить… родным и узнаваемым что ли? Я почувствовала себя лучше, быстро завязала поясок на халате и подошла к окну. В гостиной Туполевых, как и вчера ночью горел свет. — Поздравляю, — пробормотала я, — ты свободен. — От чего? — буркнул он. — От Беллы? Или он жизни? — У тебя по-прежнему на нее аллергия? Я имею в виду жизнь… — Да. Черт! — Кирилл отошел от окна, сел на стул и устало потер лицо руками. — Я знаешь, как-то растерян, я привык и даже… не рад, что ли? Точнее, рад, конечно, ужас закончился, Белла жива. Но… я так привык к мысли, что уеду… — Доить козу, — попробовала пошутить я. — Нет, вообще уеду. Мне осточертели все эти дела, деньги, переговоры, заморочки! Я устал, Софья, смертельно устал! Я из другой жизни! Я хочу в нее…