– Ты подслушивал? – Нет, я просто ждал подходящего момента, чтобы выманить тебя из толпы. А что, не надо было? На это я отвечать не хочу, поэтому замолкаю и предаюсь танцу. И все это время не отрываю от него взгляда. Как мне нравится на него смотреть! – Ты все еще хочешь узнать, откуда взялись мои шрамы? – спрашивает он. Я киваю. – Они остались после покушения, – объясняет он мне. – На самом деле, убийцы посягали на жизнь моего брата. Мы в то время были еще детьми. – Что? – ужасаюсь я. – Это же кошмар! Теперь, когда он упомянул о нападении, я вспоминаю, что уже слышала где-то об этом случае. Группа мятежников пыталась убить сына императора, когда тому было лет пять или шесть. Он чудом выжил. Я всегда считала, что мятежники напали на первенца. – Мы близнецы, – продолжает рассказывать Испе́р. – И они думали, что я – это он, потому что выглядим одинаково. Ну, или выглядели, до того как все это произошло. Теперь-то отличить нас стало куда проще. Должно быть, я выгляжу весьма встревоженной, потому что он быстро добавляет: – Все отлично зажило, не волнуйся. Я справился. Лучше убийц пожалей. Мой отец поймал их и оправдал свою репутацию безжалостного и мстительного правителя. Танец заканчивается. Мы стоим друг напротив друга, и я почти забываю, что нахожусь на танцполе среди множества других людей, которые наблюдают за нами. Я вижу только Испе́ра и его глаза, которые порой темно-голубые, пока снова не возникает тот эффект, когда кажется, что они вообще не имеют цвета, а внутри сгущается тьма, что заставляет их казаться черными. – У твоего брата такие же глаза? – Что ты имеешь в виду? – Цвет твоих глаз постоянно меняется. – А, это, – говорит он. – Старая привычка. И его глаза снова становятся голубыми. Не ярко-голубыми, а скорее темно-серыми, и все же они впервые выглядят так, как должны выглядеть глаза обычного человека. Никакой прозрачности, за которой таится чернота. – Что еще за привычка? Музыканты снова начинают играть, и мы танцуем. – Скрывать себя, обманывать других – я делаю это с тех самых пор, как научился думать. Особенно с момента покушения. Мне нравится передвигаться без надсмотрщиков. – Он коротко указывает в сторону своих охранников, что стоят по краям зала и не выпускают из виду нас и всех тех танцоров, которые к нам приближаются. – Я практиковался в маскировочных заклинаниях и обманных чарах всех видов, и они настолько впитались в мою кровь, что магия никогда не спадает с меня полностью. Наверное, это и делает мои глаза такими странными. Во всяком случае, непосвященным. Он говорит это так, что я начинаю беспокоиться. Словно то, что я отношусь к числу тех самых непосвященных, станет для меня роковым. Теперь он снова кажется очень серьезным, и я чувствую, – что-то не так. Я ощущаю прикосновение его рук, когда он в танце ведет меня по бальному залу, и не хочу, чтобы все прекращалось. Этот вечер, танец, свет – и я в самом центре: сон слишком прекрасен, чтобы просыпаться. – Дело в том, – говорит он, – что я должен уехать. Уже этой ночью. Если бы он не придерживал меня и не продолжал танцевать, я бы остановилась. А так позволяю ему увлечь меня за собой, но танцую иначе, чем раньше. Я сбилась с такта и утратила гармонию с музыкой. – Почему? – Я должен поддержать своего брата на восточной границе. Тайтулпанцы напали на несколько провинций, а это значит, что нам, вероятно, предстоит тяжелая и продолжительная война. Вообще-то, относись я серьезно к своему долгу, уехал бы еще сегодня днем. Но… я хотел подождать. Если бы я не пришел, ты бы думала обо мне плохо. Я почти механически завершаю последние шаги танца, потом музыка наконец прекращается, и мы останавливаемся. – Давай выйдем на улицу? – спрашивает он. – Ты выглядишь так, будто тебе нужно немного подышать свежим воздухом. И поскольку я не возражаю, он ведет меня с танцпола к одной из высоких открытых дверей, через которые в бальный зал задувает легкий ветерок, – глоток свежего воздуха, который гарантирует, что мы все здесь не задохнемся. На улице тоже довольно тепло, но здесь мне дышится легче. Я даже не понимала, насколько гнетущей была атмосфера в замке. Я глубоко вдыхаю ночной воздух, пока Испе́р ведет меня через террасу и спускается по ступеням в сад с цветочными клумбами, круглыми кустами и фонтанами. Мы садимся на край самого большого фонтана под наблюдением охранников, которые следовали за нами на почтительном расстоянии, скрываясь за живыми изгородями. – Я должен тебе кое в чем признаться, – говорит он. – Тебе это не понравится. – Это еще хуже, чем война? – спрашиваю я. – Ну, как посмотреть. – Я слушаю. – Ты не очень хорошо меня знаешь, – говорит он. – К несчастью, потому что неизвестно, как долго ты будешь меня помнить, когда я уеду. Но зато я знаю тебя куда лучше. Последние несколько недель я немного занимался изучением Лунолицей. – Изучением Лунолицей? – задаю вопрос я. – И что это значит? – Это значит, что я использовал свой дар, чтобы наблюдать за тобой. Теперь я знаю, что ты проводишь свои дни, поддерживая порядок в огромном особняке и саду. А еще знаю, что в вашем саду есть могила, на которой написано твое имя, – заклинание, скрывающее его, далеко не совершенно. Я знаю, что ты потеряла своих настоящих родителей и много работаешь на свою мачеху и сводных сестер. И знаю, что ты не получаешь за это никакой благодарности. Даже признательности. У тебя есть все основания быть несчастной, но это не так. – Да уж. – Что бы ты ни делала в каждый из длинных дней, в твоих глазах я всегда вижу любовь к вещам и созданиям, которые тебя окружают. Ты можешь расстраиваться из-за них или злиться, но в то же время любишь их. Ты знала об этом? Когда смотрю на твоих сестер и мачеху так, как это делаешь ты, я теряю способность их презирать. Я никогда не испытывал ничего подобного! – Ты ошибаешься во мне. Я отлично умею презирать. Постоянно презираю что-то или кого-то! Ты хоть представляешь, какие недобрые вещи я иногда думаю о своей крестной фее? Он качает головой. – Ты очень ее любишь. – Так, значит, ты и это знаешь? Потому что можешь заглянуть внутрь меня? – Не беспокойся, я не могу читать твои мысли, но это и неважно, потому что большинство из них написано на твоем лице. Эту смесь гнева и сострадания, разочарования и восхищения, ярости и преданности я изучил очень тщательно. Мне очень нравится смотреть на твое лунное лицо и все эмоции, которые ты не скрываешь. В отличие от меня. Я скрываю все. Я понял, что это лучший способ выжить. Нет слов, чтобы описать состояние, в котором я сейчас нахожусь. Я чувствую себя застигнутой врасплох, словно внезапно обнаруженной. Человеком, который разрушает мой эмоциональный мир, как никто другой. Как будто он видел меня раздетой и хотел… Стоп! Надеюсь, он не видел меня раздетой? Вот теперь у меня на языке вертится пара-тройка словечек! – Ты втайне наблюдал за мной? – спрашиваю я. – У меня дома? В моем саду? Спрятанный под маскировочными заклинаниями? – Я знаю, что это… – Ты отворачивался, когда я переодевалась или мылась? – Я не подсматривал за тобой круглосуточно, так что… – Да или нет? – Эй. Я знаю, как себя вести! Я, конечно, всего лишь сын императора, но кое-какими манерами все же обладаю. Я смотрю ему прямо в глаза, и он отвечает мне тем же. Плохо то, что я совсем не против. Хочу, чтобы он меня знал. – Я знаю, это было неправильно, – объясняет он мне, – но есть причина, по которой я так поступил. Я уже упоминал, что ты пробуждаешь мои инстинкты… – Не только упоминал, но и крайне впечатляюще мне это продемонстрировал! – При твоей активной поддержке. – Да, – слегка отрешенно говорю я, опьяненная воспоминанием. – Мне нужно было познакомиться с человеком, который вызывает у меня такие чувства, – продолжает он. – Потому что каждый раз, когда я вижу тебя перед собой, хочу только одного: сжать тебя в своих объятиях и целовать, совершенно не задумываясь о последствиях. Пришлось принять контрмеры. Узнать человека, которого я действительно хочу, чтобы в какой-то момент не обнаружить, что девушка, которую я целую, не та, которую я себе нафантазировал. Если бы я понял, как мало ты значишь для меня как личность, я ушел бы из твоей жизни, дабы не причинять тебе вреда. Понимаешь? Я должен был понять, кто ты, чтобы поступить правильно. – Ну и? – спрашиваю я гораздо спокойнее, чем чувствую себя на самом деле. – Ты понял? – Я влюбился, – говорит он, переворачивая этим мою вселенную с ног на голову. – Девушка, за которой я шпионил, пленяет меня гораздо больше, чем девушка, которую я поцеловал. Инстинкты, должно быть, указали мне верный путь. И я не могу утверждать, что мое желание накинуться на тебя уменьшилось. К нему всего лишь прибавилась еще тысяча разных чувств, из-за которых мне почти невозможно уехать отсюда. Мои собственные инстинкты не слабее, чем его. С тех пор как он упомянул, что хочет сжать меня в объятиях и целовать, я тоже хочу этого. Здесь, сейчас, немедленно! – Там опасно? – спрашиваю я. – На границе с Тайтулпаном? – Войны всегда опасны. А эта – в особенности, слишком многое поставлено на́ кон. – Но тебе ведь не придется сражаться, правда? Мой вопрос смешит его. – Я не знаю, что делают на войнах ваши короли, но мы, безусловно, сражаемся. Зачем же тогда мы, волшебники? Уж точно не затем, чтобы разбить лагерь где-то на зеленом лугу на безопасном расстоянии и гадать на ромашках. Тайтулпаном правит орден могущественных волшебников. С ними придется повозиться. Веселого в этом мало. Маги всегда сражаются око за око. Проигравшему приходится тяжко. – А ты не мог бы рассказать мне что-нибудь более успокаивающее? – За сто двадцать три года Империя не проиграла еще ни одной битвы. – Это хорошо. – Потому что до сих пор все было относительно мирно. Кое-где происходили восстания или сражения за границы. Такого, чтобы независимая империя бросила нам вызов, не случалось уже давно. Это будет нелегко. Я почти не знаю его, это правда. То, что он рассказывает о войнах и волшебниках, мне совершенно чуждо. Я даже представить себе не могу, какую жизнь он обычно ведет и каким человеком станет, сражаясь на границе с Тайтулпаном. Но я знаю, что буду по нему скучать. Что лишусь того чувства, которое испытываю в его присутствии. Расстояние между нами не так уж велико: оно становилось все меньше и меньше, пока мы разговаривали, но даже сейчас оно кажется мне чрезмерным. Я приближаюсь к нему с совершенно явным намерением. О чем нам еще говорить? Наше время на исходе, его надо использовать! Он заключает меня в свои объятия, и мы целуемся.