Тем временем миссис Клиффорд подняла мужа и зятя, Уильяма Хамфри. Прибыв к дому Ганнесс, они увидели Джо Максона, державшего в руке теперь уже бесполезный топор. — Где они спят? — Хамфри пытался перекричать шум пожара. Джо показал два окна на втором этаже, и Хамфри, подобрав с земли обломки кирпичей, запустил их в окна. Сквозь разбитые стекла вырвалось пламя, но изнутри никто не отозвался. — Есть лестница? — спросил он. Максон бросился за ней в дровяной сарай. Установили лестницу, Майкл и его сын удерживали ее, а Хамфри взобрался на второй этаж, к разбитому окну. В углу комнаты он увидел пустую кровать. По его словам, на ней не было ни тел, ни постели — только матрас. Сквозь пол пробивалось пламя. Мужчины сдвинули лестницу ко второму окну, Хамфри опять забрался наверх, опять заглянул в комнату и опять увидел ту же картину, что и в первой спальне. Он хотел залезть внутрь, но решил не рисковать, так как «уже загорелся пол»3. Хамфри послал Майкла Клиффорда к жившему по соседству Дэниелу Хатсону. Тот вспоминал потом, что кто-то так колотил в дверь, словно собирался ее выломать. Шатаясь, Хатсон в ночной рубахе подошел к двери и спросил, что случилось. — Ты так и будешь спать, пока твои соседи не сгорят дотла? — кричал Клиффорд, указывая на участок миссис Ганнесс. Хатсон увидел, что «весь дом полыхает, и вокруг светло как днем». Майкл побежал обратно, а Дэниел — «полуодетый, даже не завязав шнурки ботинок», — помчался к горящей усадьбе. «Когда я прибежал, — вспоминал он позже, — все было охвачено огнем. Нетронутым оставался только юго-восточный угол, где сильный ветер сбивал пламя. Весь дом представлял собой сплошной костер, а восточная стена могла рухнуть с минуты на минуту». Хатсон сразу понял, что ни он, ни другие соседи ничего сделать не смогут. — Надо сообщить шерифу, — сказал он Максону. Тот немедленно вывел из конюшни одну из четырех лошадей. «Лошадь была напугана, — вспоминал Дэниел, — но мы втроем запрягли ее в повозку, и Максон помчался в Ла-Порт»4. Когда Максон прибыл к тюрьме, часы на башне показывали пять утра. Дежурный — заместитель шерифа, Уильям Энтисс, выслушав Джо, повел его к жившему неподалеку шерифу Смутцеру. В облике шерифа, несмотря на ковбойскую манеру носить на бедре шестизарядный револьвер, было что-то франтовское. На самой известной газетной фотографии мы видим круглолицего мужчину с аккуратно подстриженными усами, элегантно одетого — трикотажный свитер с высоким воротом, прекрасно сидящий шерстяной пиджак, сдвинутая на затылок кожаная кепка. Передвигаться Альберт Смутцер тоже любил стильно. Его красный «Форд», разъезжавший по улицам города, резко выделялся на фоне конского транспорта соседей5. Усадив Энтисса на пассажирское место, Смутцер повел машину к ферме Ганнесс. Максон поехал следом. Когда они прибыли на место, от дома остались только три полуразрушенные стены. «Нечего было и думать, — писал один хроникер, — чтобы осматривать место происшествия, пока не погаснет пламя». Смутцер организовал команду волонтеров, которые «стали водой из ведер поливать горящие обломки и остатки кирпичных стен»6. К этому времени собралось до пятидесяти зевак, вскоре их стало уже несколько сотен. Среди них оказался и Гарри Дарлинг, редактор газеты «Аргус-бюллетень» — одной из двух, ежедневно выходивших в Ла-Порте. В тот день это издание положило начало потоку сенсационных публикаций, который, не спадая несколько месяцев, захлестнул всю страну. Заглавие было выдержано в мелодраматическом ключе: «Загадочный дом превратился в дом ужасов». Раньше этот дом был окутан тайной. Сегодня перед нами погребальный костер. Мы все помним трагедию бесследного исчезновения мужа и отца, а сегодня в катастрофическом пожаре сгорели вдова и дети. <…> Лишь три уцелевшие стены — огонь уничтожил дом за час — стали мрачными свидетелями разрушительной работы пожара7. Хотя пожар начался еще затемно, раскаленный воздух не давал спасателям приблизиться к дымящимся руинам. Добровольцы, выстроившись в живую цепь до ближайшего озера, из рук в руки передавали ведра с водой для охлаждения развалин. Около дверей погреба запах гари был такой сильный, что мужчины заподозрили поджог. Среди зевак пополз слух: Ганнесс, «помешавшись» от выпавших на ее долю несчастий, сама подожгла дом. «Она, — писал Дарлинг, — в состоянии депрессии спланировала эту душераздирающую катастрофу и осуществила задуманное»8. Однако шериф и те, кто слышал о вражде между Белль и Лэмфером, думали иначе. И Дарлинг не замедлил сообщить читателям мнение официальных лиц: дом из ревности поджег бывший работник. Смутцер немедленно послал двух помощников отыскать подозреваемого. Когда печатался дневной выпуск газеты, местоположение Рэя еще установить не удалось. Поэтому Дарлинг утверждал, что «следов возможного поджигателя не обнаружено. Он исчез». А тем временем начались другие поиски. Вооружившись кирками и лопатами, десяток мужчин во главе с шерифом принялись разгребать руины сгоревшего дома, чтобы найти хоть какие-нибудь следы его пропавших жителей, обнаружить «доказательства, что эти четверо действительно сгорели»9. Глава 12 Находки В двух милях от фермы Ганнесс, неподалеку от проложенной по берегу озера Мичиган железнодорожной ветки, располагалось передовое учебное заведение. Школу, где учились тринадцать мальчиков, от девяти до восемнадцати лет, в сентябре 1907 года основал один из самых уважаемых жителей Ла-Порта — доктор Эдвард Рамели. Как объяснял он в одном интервью, задача школы — воспитать «самостоятельных, инициативных и смелых молодых мужчин, способных на великие дела. Они не станут преклоняться перед прошлым и в будущем, заняв ответственные посты, смогут достойно проявить себя во благо великой промышленной республики»1. Одним из первых, кому, по замыслу Рамели, предстояло сделать блестящую карьеру предпринимателя, гражданского активиста и покровителя изящных искусств, в школу был зачислен Картер Хью Мэнни. Юноша — в день пожара ему не было и семнадцати — оставил воспоминания о событиях 28 апреля 1908 года. В неопубликованных мемуарах Мэнни писал, что в четыре утра его разбудил соученик — «Пузя» Уошберн. Окно в его комнате выходило на север, прямо на усадьбу Ганнесс. Уошберн сказал, что в двух милях бушует «страшный пожар». Через несколько минут все комнаты учеников обошел доктор Рамели. Он позволил мальчикам, если пожелают, не ложиться спать и наблюдать за пожаром, но ни в коем случае не покидать школу. Пытаясь выяснить, что происходит, директор пошел звонить по телефону, а Мэнни с Уошберном, распахнув большое окно в его спальне, смотрели на горящую усадьбу. «По-видимому, полыхал фермерский дом, — записал Мэнни, — потому что пожар длился почти два часа. Сарай сгорел бы гораздо быстрее». Когда рассвело, Рамели сообщил ученикам, что пострадала ферма вдовы Ганнесс. Тогда они в первый раз услышали это имя. Утренние занятия директор отменил и разрешил мальчикам сходить на место происшествия с условием «к полудню обязательно вернуться в школу». Вот как описал события Картер Мэнни: После завтрака мы все бросились на ферму. То, что мы увидели, нас поразило: там были два полицейских из Ла-Порта и шериф с помощниками — все в униформе; на помощь пожарным-добровольцам из Ла-Порта прибыл вагон-цистерна с водой. На некотором удалении поставили отдельный навес для газетчиков, где собралось несколько человек из Мичиган-Сити, Ла-Порта и Саут-Бенд. Вскоре приехали репортеры из Чикаго, Индианаполиса и других городов, так как железнодорожный телеграф уже разнес весть о небывалом пожаре. От прекрасного дома остались только «жуткие черные стены». Мэнни видел, как пожарные под началом Томаса Хорвелла, вооружившись лестницами, веревками и крюками, ломали стены. Нужно было обезопасить от падения обломков тех, кто будет разбирать завалы: когда команда Хорвелла справилась со стенами, несколько мужчин во главе со Смутцером начали раскапывать единственное уцелевшее помещение — подпол, похожий, по описанию Мэнни, «на открытый колодец»2, а пожарные продолжали водой из ведер охлаждать дымящиеся руины. Вскоре, после короткого перерыва на завтрак, к добровольцам опять присоединился Уильям Хамфри. По наблюдениям одного репортера, работа «продвигалась с большим трудом. Из раскаленных развалин все время вырывались дым и пар». Проработав несколько часов, мужчины не нашли ничего, кроме «постельных принадлежностей, кроватей, старого пистолета и еще кое-каких вещей». К середине дня раскопали почти весь подвал, но, как ни странно, тел нигде не было3. Оставалось разобрать только юго-восточный угол. Примерно в 15:45, как вспоминал Уильям Хамфри, его лопата уткнулась «во что-то мягкое». Он позвал находившегося рядом шерифа, и они вдвоем стали осторожно копать дальше. Вокруг сгрудились остальные. Через несколько минут Хамфри, отставив лопату, воскликнул: «Они здесь!»4. Жители Ла-Порта узнали о жутких последствиях пожара уже через несколько часов, так как Гарри Дарлинг успел поместить на первую полосу своей ежедневной газеты два предложения. Он поспешил объявить, что «найдены тела всех погибших — матери и ее детей. Мать, тесно прижав их к себе, очевидно, пыталась вместе с ними вырваться из горящего дома»5. На следующий день Дарлинг опубликовал еще более подробную и душераздирающую историю. Тело Филиппа Ганнесса — «младшего из троих невинных детишек» — меньше всех пострадало от огня, и это, как писал Дарлинг, «свидетельство героических, но безуспешных усилий матери спасти свое чадо»: Разбуженная звуками пожара и запахом удушливого дыма, мать, подчиняясь инстинкту, укутала дитя стеганым одеялом. Она хотела защитить сына от ночного холода, когда они выберутся из дома. Это одеяло и сохранило тело мальчика. Подогревая нездоровое любопытство читателей, Дарлинг не скупился на ужасающие подробности в описании детских останков. «Его лицо почернело, на лбу зияет рана, вероятно, от упавшего кирпича. Ноги обгорели до коленей, а открытый рот молчаливо свидетельствует о предсмертной агонии». Описание сестер представляет собой такую же отвратительную смесь слащавой сентиментальности и бесстыдной сенсационности. «Тела девочек, чьи губы совсем недавно шептали слова вечерней молитвы о спасении души, не сохранили ни малейшего сходства с хранимыми Господом человеческими существами». Используя отвратительные выражения типа «почерневшие и расчлененные» тела, Дарлинг писал, что «самое ужасное зрелище» представляли останки миссис Ганнесс. Ее тело — «бесформенная масса с костями, торчащими из нагой плоти». Отсутствие головы делало то, что осталось от миссис Ганнесс, еще более ужасающим. Очевидно, предположил Дарлинг, тело было «обезглавлено беспощадным огнем», однако череп — «единственное, что могло сохраниться от пропавшей головы», — пока не найден. Четыре тела извлекли из руин и положили на деревянный настил в ожидании гробовщика Остина Катлера. Когда он прибыл, останки погрузили в катафалк и отправили в морг похоронного бюро6. По сообщениям «Аргус-бюллетень», только Дженни — падчерица миссис Ганнесс — избежала катастрофы, погубившей злополучную семью. Девушка сейчас находится в пути «из Калифорнии в Индиану, со дня на день прибудет в Ла-Порт и, возможно, сумеет пролить свет на это странное происшествие»7. Глава 13 Арест Хотя первые публикации сообщали, что Лэмфер исчез, сам он в то утро работал на ферме Джона Витбрука. Там во второй половине дня и нашли Рэя помощники шерифа — Лерой Марр и Уильям Энтисс. Примерно за милю до фермы дорогу так развезло, что Марру пришлось выйти из машины и пройти это расстояние пешком. Он еще не успел подойти к дому, как открылась входная дверь и на пороге появился Лэмфер. Должно быть, он увидел полицейского в окно. — Одевайся, поедем в город, — приказал Марр. Если у него и были какие-то сомнения в причастности Рэя Лэмфера к трагедии, то первые же слова тщедушного батрака их полностью развеяли. — Женщина и дети из дома выбрались? На вопрос, откуда он знает про пожар, Рэй ответил, что проснулся в три утра — ведь «до фермы Витбрука топать шесть миль» — и когда шел мимо дома Ганнесс, заметил, что из окон и из-под крыши выбивался дым. — Почему же ты не закричал? — Решил, что меня это больше не касается, — ответил Лэмфер1. Рэя доставили в тюрьму и подвергли «допросу с пристрастием». В те времена это называлось «надавить на подозреваемого». Вопросы задавали шериф Смутцер, Марр, Энтисс и приехавший, узнав об аресте Лэмфера, прокурор округа Ральф Смит. Хотя Лэмфер придерживался своих первоначальных показаний, он иначе объяснил, почему не поднял тревогу: боялся, что его самого обвинят в поджоге. Рэй сообщил также кое-какие подробности, о которых умолчал раньше, и умолял дознавателей никому не рассказывать, что ту ночь он провел в постели Элизабет Смит 2. Общеизвестно, что в Америке начала двадцатого века, где были так популярны анекдоты «про негритят», музыкальные шоу чернокожих артистов и колыбельные песни нянюшек-рабынь, процветал расизм. Необходимо отметить, что во время описываемых событий в Индиане действовала самая большая в стране организация ку-клукс-клана. Она насчитывала 250 000 человек, то есть четверть от всех проживавших в штате белых мужчин3. Поэтому неудивительно, что местные газеты, упоминая Элизабет Смит, как и соседи, называли ее Черной Лиззи. По слухам, она родилась в семье рабов, перебравшихся после Гражданской войны из Виргинии в Индиану, и в юности эта «самая красивая негритянка штата» покорила сердца «многих молодых мужчин, причем не только чернокожих». Одним из любовников Лиз был «блестящий адвокат», от которого появилась на свет ее незаконнорожденная дочь. Через пятьдесят лет в Ла-Порте все еще рассказывали историю об удивительном завершении этой любовной связи: адвокат, предложив Элизабет 600 долларов на обучение девочки-мулатки, тем самым «признал свои прегрешения». А негритянка, «пытаясь привлечь к этой истории внимание горожан, прямо на площади, на глазах у толпы, принялась стегать бывшего любовника кнутом. Несчастный с трудом вырвался и нашел убежище в ближайшей аптеке»4. К моменту ареста Лэмфера от бывшей миловидности Элизабет Смит не осталось и следа. Худая, морщинистая, «в заношенном бесформенном платье и потрепанной черной шали», Элизабет в свои семьдесят походила на чучело. Ее ветхую лачугу соседские ребятишки считали жилищем ведьмы. Многие, став взрослыми, вспоминали, что «в ужасе старались пробежать мимо него как можно быстрее»5.