— Да уж сделал, и предостаточно. Я прихожу к Сирини Харпер, думаю, старая дура, что она поверит во всю чепуху, которую ты нагородил тут насчет твоего сна, и пожалуйста, она уже слышала от Джо, что ты побывал той ночью в доме и подслушал все наши разговоры. Не знаю, Том, кто может вырасти из мальчика, который позволяет себе такие поступки. Мне так горько думать, что ты мог, не сказав ни слова, позволить мне пойти к Сирини Харпер, чтобы я выставила себя на посмешище. Да, теперь Том увидел случившееся с новой для него стороны. До этой минуты, утренняя уловка его представлялась мальчику и остроумной, и изобретательной. Теперь же она выглядела попросту убогой и подлой. Он свесил голову и поначалу не смог найти никаких слов. Но затем сказал: — Тетушка, мне жаль, что я так поступил — я не подумал. — Ах, дитя, ты никогда не думаешь. Ни о чем, кроме собственных удовольствий. Ты вон додумался приплыть сюда ночью с острова Джексона, чтобы посмеяться над нашими бедами, додумался, как одурачить меня враньем про твой сон, а додуматься до того, что нас можно бы и пожалеть, уберечь нас от горя, — куда там. — Тетушка, теперь я понимаю, что это было низко, но я тогда ничего низкого и в мыслях не имел. Честное слово, не имел. И потом, я пробрался сюда вовсе не для того, чтобы смеяться над вами. — А для чего же еще? — Я хотел дать вам знать, что горевать по нам не надо, потому что мы вовсе не утонули. — Ах, Том, Том, да если бы я поверила, что ты способен на такую заботливость, благодарнее меня не было бы человека на свете, но ты же знаешь — нет, не способен, — и я это знаю, Том. — Но я же для этого и переплыл реку, тетя, — вот провалиться мне на этом месте. — Ах, Том, не лги, не надо. Мне от этого только в сто раз хуже станет. — Я не лгу, тетя, я правду говорю. Я не хотел, чтобы вы убивались, только потому и приплыл. — Я отдала бы все на свете, лишь бы поверить тебе, Том, — такой поступок искупил бы все твои грехи. Я даже порадовалась бы тому, что ты убежал из дома и вел себя так дурно. Да ведь как в это поверишь, ты же так ни о чем нам знать и не дал, а почему? — Понимаете, тетя, когда вы заговорили о похоронах, я вдруг представил, как мы приплывем сюда и спрячемся в церкви, ну и не смог отказаться от такой хорошей мысли. Поэтому я засунул кору обратно в карман и ушел. — Какую еще кору? — Ну, ту, на которой написал, что мы ушли в пираты. Теперь-то я думаю, что лучше бы вы проснулись, когда я вас поцеловал, — я правда так думаю. Морщинистое лицо тети Полли разгладилось, в глазах ее засветилась нежность. — Так ты поцеловал меня, Том? — Ну конечно, тетя. — Ты в этом уверен? — Ну а как же, тетя, — конечно, уверен. — А почему ты меня поцеловал, а, Том? — Потому что я так вас любил в ту минуту, а вы лежали здесь и стонали, и мне стало вас очень жалко. Что же, слова эти походили на правду. И старушка, не справившись с дрожью в голосе, сказала: — Поцелуй меня еще раз, Том! — ну вот, а теперь беги в школу, не мешай мне. Как только он удалился, тетя Полли подбежала к чулану и вытащила из него то, что еще уцелело от куртки, в которой пиратствовал Том. Но тут же и замерла, держа крутку в руках, и сказала себе: — Нет, не решусь я на это. Бедный мальчик, конечно же, он солгал мне, — но ведь это святая ложь, святая, и она так меня утешила. Я надеюсь, Господь… нет, я знаю, Господь простит его, потому что солгал он от доброты сердечной. А я не хочу убеждаться в том, что он солгал. Не буду ничего проверять. Она вернула куртку в чулан, постояла с минуту, раздумывая. Дважды рука ее снова тянулась к куртке и дважды отдергивалась. Но, наконец, тетя Поли протянула руку в третий раз, укрепив свою решимость мыслью: «Это благая ложь — да, благая — и она ничуть меня не огорчит». Старушка залезла в карман куртки и миг спустя уже читала сквозь слезы слова, которые Том написал на коре, и говорила себе: «Вот теперь я прощу моего мальчика, даже если он совершит миллион грехов!». Глава XX Том спасает Бекки от порки Что-то, присутствовавшее в поцелуе тети Полли, сняло подавленность Тома, как рукой, на сердце у него снова стало легко и весело. Он направился к школе и в самом начале Луговой улицы удача свела его с Бекки Тэтчер. А поскольку настроение Тома всегда определяло его поступки, он, ни секунды не поколебавшись, подбежал к ней и сказал: — Сегодня я вел себя очень гадко, Бекки, и жалею об этом. Я никогда, никогда больше так не поступлю, до конца моих дней — прости меня, ладно? Девочка остановилась и смерила его презрительным взглядом: — Спасибо, что не стали навязывать мне ваше общество, мистер Томас Сойер. Я с вами больше не разговариваю. И, тряхнув головой, пошла дальше. Тома ее слова огорошили до того, что ему не хватило даже присутствия духа сказать: «Ну и наплевать, мисс Воображала!», а когда он собрался с мыслями, подходящее для такого высказывания время было уже упущено. Поэтому Том не сказал ничего. Но разозлился ужасно. В школьный двор он вступил, помрачнев пуще прежнего, жалея, что Бекки не мальчишка, и воображая, как бы он тогда ее отмутузил. Столкнувшись с ней во дворе, он произнес пару язвительных слов. Она выпалила в ответ, нечто под стать им и разрыв детей стал окончательным. Негодование Бекки ощущала такое, что ждала и дождаться не могла начала урока, уж больно ей хотелось увидеть, как Тома высекут за испорченный учебник. Если ее и посетило ненадолго желание разоблачить Альфреда Темпла, то теперь оно сгинуло, не оставив и следа. Бедная девочка, она и ведать не ведала, какие неприятности ждут ее в самом что ни на есть близком будущем. Учитель, мистер Доббинс, достиг средних лет, так и не удовлетворив своих честолюбивых устремлений. Главным из них было желание стать врачом, однако бедность распорядилась так, что выше положения учителя в захудалом городишке подняться ему не удалось. Каждый день он доставал из своего стола некую загадочную книгу и, если никто из учеников не отвечал в это время затверженного урока, углублялся в нее. Книгу свою он держал под замком. Не было в школе ребенка, не мечтавшего заглянуть в нее хоть краешком глаза, однако такой случай никому еще не представился. У каждого мальчика и у каждой девочки имелась теория касательно ее содержания, но ни одна из них не походила на другую, а факты, способные подкрепить хоть какую-то, отсутствовали. Теперь же Бекки, проходя мимо стоявшего у самой двери класса учительского стола, заметила, что из ящика его торчит ключ! Какая бесценная удача! Она огляделась вокруг — никого не увидела и в следующий миг уже держала книгу в руках. Титульный лист: профессор Такой-то, «Анатомия», — ничего ей не сказал, и Бекки перелистнула страницу. И сразу же увидела прекрасно награвированный и расцвеченный фронтиспис — изображение совершенно голого мужчины. Но тут на книгу легла тень, это Том Сойер, вступив в класс, тоже увидел картинку. Бекки схватилась за книгу, чтобы захлопнуть ее, и, себе на беду, разодрала картинку почти до середины. Она бросила книгу в ящик стола, повернула ключ и закричала в стыде и страхе: — Том Сойер, как вам хватает низости подкрадываться к людям и подглядывать, на что они смотрят? — Откуда ж мне было знать, что ты на что-то смотришь? — Стыдитесь, Том Сойер, вы же знаете, что донесете на меня, и что мне тогда делать, о, что мне делать? Меня высекут, а меня никогда еще не секли. Бекки притопнула ножкой и прибавила: — Ну и ладно, хотите подличать, пожалуйста! Я тоже про вас кое-что знаю. Вот подождите, увидите что с вами будет! Гадкий, гадкий, гадкий! — и, восклицая так, Бекки выскочила из класса. Том постоял немного, озадаченный ее вспышкой. А затем сказал себе: «Удивительная, все-таки, дура! Не секли ее никогда! Тоже мне, невидаль, порка! Девчонки они все такие — неженки и трусихи. Я-то, конечно, ничего старику Доббинсу не скажу, найду, как с ней поквитаться, и без такой подлости, да толку-то! Старик Доббинс спросит, кто порвал его книгу. Никто не признается. И тогда он проделает то же, что и всегда, — начнет спрашивать каждого по очереди и, когда дойдет до нее, поймет все и без ответа. Девчонок же вечно лица выдают. Твердости характера, вот чего им не хватает. И ее высекут. Да, положение у Бекки Тэтчер безвыходное.» Том поразмыслил еще немного и добавил: «А, ладно, если бы я в такую передрягу попал, она бы только обрадовалась — вот и пусть теперь узнает, где раки зимуют!» И Том присоединился к резвившимся во дворе школьникам. Через пару минут появился учитель и начался урок. Большого интереса к занятиям Том не испытывал. Он поглядывал в сторону девичьей половины класса и лицо Бекки пугало его все сильнее. Вообще говоря, жалеть ее он вовсе не собирался, однако жалел и ничего с собой поделать не мог. Как-то не испытывал он торжества, достойного такого названия. Затем учитель обнаружил ущерб, нанесенный учебнику Тома, и на какое-то время мысли мальчика полностью отвлеклись от Бекки. Она же очнулась от горестного оцепенения и принялась с изрядным интересом наблюдать за происходившим. Бекки не ожидала, что Тому удастся отвертеться от наказания с помощью уверений в том, что никаких чернил он на учебник не проливал, и оказалась права. Когда учитель протянул руку к розге, Бекки вновь охватило желание встать и обличить Альфреда Темпла, однако она, сделав над собою усилие, осталась сидеть — потому, сказала себе Бекки, что «он же донесет, что это я порвала картинку. Ни слова не произнесу, даже ради спасения его жизни!». Том получил порцию розог и вернулся на свое место отнюдь не убитым горем, поскольку думал, что, может, и вправду залил учебник чернилами во время какой-то возни во дворе и сам того не заметил; вину свою он отрицал проформы ради, а еще потому, что этого требовал обычай, вот он и отнекивался — из принципа. Прошел час, учитель сидел, клюя носом, на своем троне, воздух класса наполняло дремотное гудение зубрежки. Но наконец, мистер Доббинс выпрямился, зевнул, отпер ящик стола и протянул руку к книге, — казалось, впрочем, что он еще не решил, достать ее или оставить на месте. Некоторое время мистер Доббинс рассеянно постукивал по ней пальцами, но затем вынул книгу из ящика и поудобнее устроился в кресле, собираясь приступить к чтению! Том бросил взгляд на Бекки. Она походила на затравленного, беспомощного кролика, в которого уже прицелился охотник. И Том мгновенно забыл о ссоре с ней. Скорее — нужно что-то сделать! сейчас же! Однако сама неотвратимость нависшей на Бекки беды сковала изобретательность Тома. Да! — вот оно! Он выхватит книгу из рук учителя, бросится с ней к двери и удерет! Но нет — решение это чуть-чуть запоздало, шанс оказался упущенным — учитель открыл книгу! Ах, если бы Тому снова представилась такая возможность! А теперь уже поздно. Теперь, сказал он себе, Бекки уже не спасти. В следующее мгновение учитель обвел класс взглядом. И было в этом взгляде нечто такое, от чего страх пронял даже детей решительно ни в чем не повинных. Молчание длилось долго, можно было успеть до десяти сосчитать, — учитель наливался гневом. И наконец, он спросил: — Кто из вас порвал эту книгу? Ни звука. Урони кто-нибудь из детей булавку, все бы это услышали. Новое молчание, учитель вглядывался в лица школьников, ища среди них виноватое. — Бенджамин Роджерс, это вы порвали книгу? Отрицание. Новая пауза. — Джозеф Харпер, вы? Снова отрицание. От этой медленной пытки тревога Тома все росла и росла. Учитель перебрал всех мальчиков, ненадолго задумался и принялся за девочек. — Эмми Лоренс? Эмми покачала головой. — Грейси Миллер? То же самое. — Сьюзен Харпер, это ваших рук дело? Нет, не ее. Следующей была Бекки Тэтчер. Тома трясло от волнения, от ощущения безнадежности. — Ребекка Тэтчер — (Том увидел ее лицо, оно было белым от ужаса), — это вы разорвали… нет, смотрите мне в глаза — (девочка умоляюще подняла перед собой ладони) — это вы разорвали книгу? Мысль, озарившая Тома, походила на молнию. Он вскочил на ноги и крикнул: — Это я ее разорвал! Все глаза устремились — вытаращенные — на невиданного безумца. Том постоял, собираясь с пошедшими вразброд мыслями, а когда шагнул навстречу наказанию, изумление, благодарность, преклонение, засветившиеся в глазах бедной Бекки, показались ему наградой, за которую он пошел бы и на сотню порок. Вдохновленный величием своего поступка, он, не пикнув, выдержал самую жестокую из расправ, какой мистер Доббинс когда-либо подвергал школьника, и с безразличием принял дополнительную жестокость учителя: приказ на два часа остаться в школе после окончания уроков, — ибо знал, кто будет ждать снаружи конца его заточения, и потому не считал, что эти томительные часы окажутся для него потерянными. В тот вечер Том улегся в постель, обдумывая планы отмщения Альфреду Темплу, — охваченная стыдом и раскаянием Бекки рассказала ему все, не забыв и о собственном предательстве. Но даже жажда мести сменилась вскоре воспоминаниями куда более сладкими и, засыпая, Том все еще слышал ее прощальные слова: — Ах, Том, как мог ты быть таким великодушным!