– Позвоните в Чайный Дом Огня, – потребовала я. – Нет. Это просто смешно. – Тогда я сама позвоню. – Я сделала попытку проскользнуть мимо нее в кабинет. Элизабет встала у меня на пути. – Это всего лишь слухи. Ясно же, что нельзя это читать. – Она помахала газетой у меня перед носом. – И воспринимать все всерьез. Элизабет созвала всех слуг в главную гостиную. – Отныне Леди Камелия не должна получать ни газет, ни журналов, которые доставляют в наши покои. Только рекламу и буклеты о красоте. – Не слушайте ее, – сказала я. – Они, конечно, меня послушают, – Элизабет схватила с подноса лунное печенье и закинула его в рот. – Я здесь на службе. И мое слово тут закон. – Она снова повернулась к слугам. – Если кого-нибудь из вас поймают с этим, – постучала она пальцем по газете, – он будет выпорот и посажен в голодную камеру. Я лично прослежу. – Элизабет… – А ты, Камелия, должна сосредоточиться на том, чтобы быть совершенной во всех отношениях и не потерять титул фаворитки, – рявкнула, уходя в свой кабинет, Элизабет. Горячие горькие слезы потекли из моих глаз. Я снова стала колотить в дверь, но она не ответила. Я яростно писала письма. Пять лиловых почтовых шаров болтались слева от балкона в ожидании отправки. Валерия, ты что-нибудь слышала об Эдель? Сейчас я ненавижу Элизабет Дюбарри еще больше, чем раньше. Хотя и не подозревала, что такое возможно. Я скучаю по тебе и твоему смеху. Наверное, малышки Прекрасные стали совсем большими? Люблю тебя, Камиль Хана, я уже давно не получаю от тебя вестей. У тебя все нормально? Ты что-нибудь узнала о шуме? Спрашивала у наставниц, есть ли другие Прекрасные в доме? Видела, что написали в газетах об Эдель? Ты с ней говорила? Я скучаю по тебе. Ты даже себе представить не можешь, как Элизабет Дюбарри ведет себя при дворе. Еще хуже, чем дома. Люблю тебя, Камиль Падма, Эдель писала тебе? А Амбер? Я не могу с ними связаться. Не знаешь, все ли у них в порядке? С любовью. Камиль Амбер, пожалуйста, напиши мне. Ты видела заголовки газет об Эдель? Надеюсь, у тебя все хорошо. Прости меня. С любовью, Камиль Эдель, в «Трианон Трибьюн» написали о тебе. Надеюсь, это всего лишь слухи? Не убегай. Сначала приезжай повидаться со мной. Я могу тебе помочь. Люблю тебя, Камиль Я скатала свои записки в трубочки не толще моего указательного пальца и сунула их в в специальные отделения шаров. Затем я зажгла почтовые огоньки, закрыла крышки и потянула шары на веревках к балкону. Внизу в бухте на волнах качались корабли. Я вспомнила о списке, который мы составили с сестрами в нашей игровой комнате, когда были детьми. Мы перечислили в нем все то, что хотели бы увидеть, когда станем взрослыми и покинем наш дом: прядильные станки на Плательном базаре; кинографы; экипажи знатных придворных на променаде Трианона; зоомагазины, где продают карликовых слонов и тигров; кондитерские, где пекут разные торты, пирожные и печенье; королевский пляж с розовым песком и белыми кораблями на горизонте. Мне до сих пор хотелось посмотреть на все это вместе с сестрами. Я отпустила шары с террасы. Они поплыли к королевскому морю, а потом – каждый в свою сторону, повинуясь показаниям крошечных компасов в передней части: на юго-восток, к Шелковой бухте, – к Падме; домой, на север, – к Валерии; через Королевскую Площадь – к Амбер; на запад – к Огненным островам – и Эдель; и далеко к границам Орлеана и Стеклянным островам – к Хане. Солнце освещало путь моим шарам, пока они осторожно, чтобы не столкнуться с мачтами огромных имперских кораблей, летели над темным океаном. Где-то далеко в небе парил дирижабль с открытым верхом: там сидел воздушный почтальон, помогавший шарам добраться до адресатов. Я смотрела вдаль, пока последний не скрылся из виду. Открыв замок бьютикейса, я выдвинула ящички с инструментами, хранящимися каждый в своем отделении, которые использовала для процедур по изменению внешности. Я искала, куда бы положить пастельные карандаши. Проведя пальцами по ярко-красной подкладке, я обнаружила на самом дне еще один потайной ящик. Мои руки задрожали от возбуждения. И почему я его раньше никогда не видела? Я аккуратно потянула ящик на себя, и тот немного выдвинулся. Я раскачивала его из стороны в сторону, пока он полностью не открылся. В крошечном пространстве лежала книга, завернутая в кружево. Я сняла ткань и увидела мамин портрет, смотрящий на меня из центра кожаного переплета. При виде ее улыбки у меня на глазах выступили слезы. Это был ее дневник. Я прижала его к груди. Мне так хотелось, чтобы она вернулась ко мне, хоть в виде листков бумаги, чернил, кожаных нитей и моей памяти. Переплет был потертым, ветхим, и страницы едва не выпадали из корешка, на внешней стороне которого золотой краской сверху и снизу были нарисованы мамины именные цветы – линнеи. Я часто заставала ее за письмом поздно ночью, когда нам полагалось спать. Помню, как набралась храбрости и спросила, что она пишет. – Это дневник. – Мама протерла пальцы о халат. – В нем я записывала все, что происходило, когда была при дворе. Ты тоже будешь такой вести, как только покинешь наш дом. Никогда никому не говори, что ты его у меня видела. От воспоминаний слезы выступили у меня на глазах. Я положила на стол ее посмертную скрижаль. Она умерла в теплое время года, а сейчас у нас наступил сезон ветров. Мы уже не садимся в весельные лодки, чтобы отправиться в море посмотреть на полет драконов; не гуляем по опушкам, любуясь, как цветут прекрасные розы перед тем, как их прихватят заморозки; не пробуем мяту из сада нашего шеф-повара; не ждем, когда из-за горизонта в заливе покажутся носы кораблей. «Не плачь, – говорила она, когда другие мамы начинали болеть, и некоторые из них умирали. – Все будет хорошо. Так всегда было и будет». Я положила свой дневник рядом с маминым, провела пальцами по гравюре с ее портретом и открыла старинный переплет. Я касалась торопливых рукописных строчек и представляла себе, что мама не умерла, а просто отлучилась на несколько дней, чтобы навестить старого клиента, который перебрался из дворца на Золотые острова. Я закрыла глаза и увидела ее такой, как она была до болезни: с густой огненно-рыжей шевелюрой, кожей нежной, как голубиный пух, с ясными изумрудно-зелеными глазами и озорной улыбкой. Я перевернула страницу и увидела сложенный листок бумаги, подписанный моим именем. Я развернула его. Камелия! Моя дорогая девочка, если ты читаешь это письмо, значит, в твоей жизни начался самый замечательный период, а меня больше нет. В этой книге ты найдешь советы о том, как с честью преодолеть любые испытания. Храни ее. Нам нельзя читать дневники других Прекрасных. Дюбарри это запрещает. Все думают, что он сгорел вместе с моим телом. Но мне нужно, чтобы он был у тебя. Я бы хотела прочитать дневник своей мамы. Возможно тогда я узнала бы больше. Я оставила тебе метафизическое зеркало, сделанное из магического стекла, добытого на Стеклянных островах. Это зеркало всегда говорит правду. При дворе и в чайных домах ты встретишься с тем, что вещи оказываются не всегда такими, какими ты их видишь. Люди совсем не те, кем представляются. Это зеркало отражает душу. Используй его, когда будешь чувствовать себя потерянной. Проколи свой прекрасный маленький пальчик, урони капельку крови на ручку, и зеркало покажет тебе то, что нужно. Я люблю тебя, моя малышка. Я всегда буду с тобой. Самое лучшее время моей жизни я провела с тобой. С любовью, твоя мама Я вытерла слезу и достала из кармашка переплета позолоченное зеркало, посмотрелась в него и… не увидела отражения. – Странно, – пробормотала я.