— Просто скажи, где моя дочь, — уже наплевав на гордость, прошу я. Если он хочет унижений взамен на Александру — я готова стоять на коленях, целовать ему обувь, позволить сделать с собой что угодно, только бы обнять свою малышку. Островский думает, что она — дочь Рэйна. Человека, которого готов был убить несмотря на то, что сам же был причиной его появления на свет. Такого унижения он никогда не простит. Марат стер с лица земли собственного брата только за то, что узнал об их с женой романе. Что он сделает с девочкой, которая является живым напоминанием того, что его жена и собственный сын… — Твоя маленькая грязная девчонка в безопасности, — милостиво говорит Островский. — Там, где она находится, о ней хорошо заботятся. Но. Это «но» тяжелым грузом со всего размаху падает мне в живот, и я непроизвольно подгибаю колени. Шакал Островского рывком дергает мой локоть, почти до хруста. Как будто собирался не дать мне упасть, по потом раздумал и решил сломать руку. Островский недовольно морщится. Детина отступает. Видимо, в планы хозяина пока не входит мое членовредительство. Для чего я нужна ему целая и невредимая, раз мне, хотя бы для проформы, не двинули пару раз в зубы и не сломали нос. — Она будет в безопасности и дальше, Анфиса, если ты выполнишь пару моих условий. — Что угодно, — без заминки отвечаю я. Если Островский уже все равно все решил — это бессмысленно. Но я не хочу давать ему ни единого шанса причинить вред моей малышке. — Какое рвение. — Он как будто доволен, чего не скажешь по заметно нервничающей Алексе. «Спорим, Островский не посвящал тебя в свои планы и сейчас ты точно так же прозреваешь, как и я?» — Условие первое: ты остаешься моей женой. Я киваю, абсолютно не задумываясь над тем, для чего ему это. Алекс нервно теребит манжет черного рукава. — Условие второе — ты не будешь видится с малолетним ублюдком. Никогда. Даже если напишешь ему точку в сообщении — я узнаю и тебе, и твоей маленькой грязной девчонке очень не поздоровиться. — Хорошо, Марат, — снова без намека на размышления. Думать тут не о чем — я согласна на все, это же очевидно. — И условие последнее. Он намеренно тянет время, чтобы насладиться моим отчаянием. Я впервые так долго и не моргая смотрю в его глаза. Не задумываясь бы предложила свою жизнь и свободу взамен на жизнь и свободу Капитошки, но, если меня не станет — она больше никому не будет нужна. Даже родной бабушке. — Ты подпишешь вот это. Я замечаю Диану только сейчас, когда она вдруг появляется «на арене» словно черт из табакерки, и протягивает мне пару листов. Мне достаточно бегло пробежать взглядом по строкам, чтобы понять ужасный смысл их содержимого. Это добровольный отказ от ребенка в пользу его отца — Марата Островского. — Маленькая страховка на случай, если решишь сбежать. Намордник и ошейник. — И толстая цепь, — продолжаю я, обессиленно роняя руки вдоль тела. — Марат, умоляю… — Ты подпишешь это, блядь! — неожиданно взрывается он, и даже охрана за моей спиной делает пару шагов назад. От ударной волны «Островский» отшатываются все. Кроме меня. Потому что держу в руках свой расстрельный приговор. — Ты подпишешь это и ублюдочная девчонка будет моей! А ты будешь рядом до тех пор, пока будешь покорной. Поняла, сука?! Я лишь на миг прикрываю глаза. Потеряв право быть матерью Алексы, я, даже если случиться чудо и получится сбежать, не смогу вывезти ее из страны, не смогу спрятаться даже в этой, потому что буду… чужой женщиной для собственного ребенка. А если не подпишу… Взгляд у Марата очень «громкий». Нет никакого «если»: либо я буду при ней в роли няньки, либо меня просто не будет. И тогда Островский все равно получит мою Капитошку, как ее законный отец. Но надежда все равно бьется во мне какой-то перепуганной птицей, которой уже вынесли приговор, но она, глупая, все равно пытается вырваться. Чирикает что-то через силу, кричит. — Марат… — Я изо всех сил держусь, чтобы не впасть в истерику. — Александра — моя дочь. Зачем она тебе? Я никуда не убегу — ты же знаешь. Куда мне бежать, если ты все контролируешь? Каждый мой шаг у тебя на виду. Я пытаюсь высмотреть в его глазах хоть что-нибудь, хотя бы намек на то, что он прислушается к моим словам, поймет, что я права и даже без этой дурной бумажки мне все равно никуда не деться. Это все равно что пытаться убежать с лайнера посреди океана, надеясь вплавь добраться до острова, которого не видно даже на карте. У меня была последняя надежда — выбраться из страны. Теперь не осталось и ее. Я голая и босая, без копейки денег кроме тех, которые кое-где растыканы по карманам и кошелькам. Сколько там? Пара тысяч? Это даже не смешно. — Ты будешь подписывать, сука, или разговор окончен? — как и не слышит он. Диана протягивает ручку. Я беру ее дрожащей рукой. Что мне делать? Почему я не могу ничего придумать, когда на кону стоят наши с дочерью жизни? — Если не подпишешь, — продолжает прессовать Марат, — ты знаешь, что будет дальше. Клянусь, что сделаю все, чтобы за твои грехи ответила твоя дочь. Каждый день ее жизни будет посвящен этому. Ты меня знаешь, Анфиса. Я слов на ветер не бросаю. Я все знаю. И все понимаю. Но рука отказывается подниматься, чтобы поставить проклятый росчерк под документами. Честно пытаюсь, но локоть словно заклинило — ни согнуть, ни разогнуть. — Алекс! — рявкает Островский, и все его шавки снова шатаются от его ора. Бывшая бежит ко мне, чуть не спотыкаясь от усердия. Как будто к ее заднице прикручен спидометр, и если она за доли секунды не разовьет достаточную до планки «гипер-услужлива» скорость — Марат отберет все свои обещания. Алекс хватает бумаги, пытается вырвать их из моих рук. Я с силой тяну документы на себя. Она по инерции тянется вперед. Второй рукой, от всей души и со всей злостью, бью ее по лицу: по щеке, с размахом, со звонким тяжелым шлепком, от которого приятно болит ладонь и покалывает кожа. Алекс отступает, от неожиданности просто прикладывает руки к лицу и даже не кричит, хоть сквозь пальцы хорошо видна стремительно краснеющая кожа. — Не прикасайся ко мне, — предупреждаю глухо и категорично. — Даже не смотри в мою сторону. Алекс возмущенно оглядывается на Марата в поисках поддержки. А он просто скалится в ответ. Мог бы — встал бы и добавил.