Самое главное, что теперь нужно уяснить — мне не выжить здесь, если я и дальше буду тихой, милой и пушистой. Нужно становиться хитрее. Хотя бы попытаться быть на шаг впереди. Если у Островского проблема с «холостыми выстрелами», возможно, не стоит бояться сказать ему о своих проб… Я запинаюсь, вдруг подумав о том, что если сложить одно и другое, то для Островского очень кстати моя врожденная патология. Ведь тогда ему не нужно признаваться в своих проблемах — о которых он, очевидно, даже не собирался мне говорить — а достаточно сделать виноватой меня. И в случае с ЭКО я бы никогда ни о чем не узнала. Прячу блокнот под подушку, укладываюсь и накидываю одеяло на голову. Закрываю глаза. Нужно сосредоточиться. Придумать, как выжить. И переиграть их всех. Потому что если я не постою сама за себя — меня просто раскатают, сотрут с лица земли, как случайный карандашный штрих. А я, в свои двадцать шесть, еще и не жила. Не видела в жизни ни одной радости. Делала только то, что приказывали другие: мать, сестра, и даже отец. И вот теперь — Островский. Островский, с его огромными деньгами. И ребенком, которого я могу родить, который все это унаследует. Нужно только подумать: очень-очень сильно и взвешенно оценить все риски. И, наконец, стать той пешкой, которая может выйти в дамки. Точнее, должна, или ее просто сбросят с доски. Глава 17: Анфиса На следующее утро я говорю, что мне нужно снова в больницу — закончить с процедурами. Водитель со мной, поэтому даже у Агаты не хватает наглости совать свой длинный нос в мои дела. К доктору захожу подготовленная. Надеюсь, что подготовленная. Он почему-то очень удивляется, когда видит меня: спокойную и даже с улыбкой. Наверное, был уверен, что после озвученного диагноза и тяжелого разговора с мужем, я прибегу вся в слезах и буду умолять сделать со мной что угодно, лишь бы муж был мною доволен. — Анфиса Алексеевна? — Доктор зачем-то смотрит на часы. — Я… Мы разве договаривались на сегодня? Или вы уже… поговорили с мужем? Я спокойно усаживаюсь в кресло, и даже закладываю ногу на ногу. В каком-то фильме видела это, и сейчас пригодилось повторить в точности. По крайней мере, если я не могу быть абсолютно спокойной внутренне, у меня неплохо получается имитировать сильную и готовую на все ради защиты своих интересов, молодую женщину. — Мне кажется, нам нужно кое о чем поговорить, доктор. Он не выдерживает мой прямой взгляд в глаза. Обреченно садится за стол напротив. Еще одна запуганная и затравленная жертва моего мужа. Значит, у меня все получится. — Анфиса Алексеевна, я хочу… — Нет, дорогой доктор, — перебиваю его сразу и четко. — Теперь мы буем говорить о том, чего хочу я. Или мой муж узнает, что вы рассказали мне о его проблемах. И в случае чего, раз уж от меня, как от негодного товара, все равно избавятся, я могу рассказать это его бывшей жене, например. И по доброте душевной, а так же из личной глубокой неприязни к мудакам, которые используют женщину как инструмент и инкубатор. Возможно, вы слышали о репродуктивном насилии? У меня была целая ночь, чтобы почитать много интересного. И я с радостью расскажу об одном из таких насильников всем известным организациям, которые борются за права женщин и выступают против домашнего насилия. У Островского очень много денег. Он может заткнуть рты полиции, может подкупить судей и прокуроров. Может даже купит врача, чтобы тот рассказал его жене сказочку о ее врожденном бесплодии. Но вряд ли у него хватит связей, чтобы закрыть рот феминисткам. И вряд Островский обрадуется, когда западные инвесторы откажутся иметь дела с человеком, который запятнал себя насилием. Это здесь можно творить, что угодно, но чтобы вести дела за пределами нашей Родины, нужно иметь кристально чистую репутацию. Доктор сглатывает и нервно теребит узкий край ворота рубашки. Расстегивает пару верхних пуговиц. — Мне все равно, что он со мной сделает, — пожимаю плечами. Это правда. У меня не самая радужная перспектива: либо я переиграю всех их, либо Островский просто от меня избавится. Нет никакого третьего варианта, нет никакой альтернативы между жизнью и смертью. Но если уж и выбирать жизнь, то не в бегах и вечном страхе. — А вот что он сделает с вами… Как думаете, доктор? — Что вы от меня хотите? — с подчеркнутым ударением спрашивает он. — Очень мало. Вы зря так сильно потеете. — Еще одна услышанная где-то фраза, которая кажется уместной и хорошо оттеняет мой наигранный образ. Расстегиваю сумку и небрежно кладу на стол одно из колец, купленных Островским у той девки, которую он трахает уже который день. — Не советую сдавать его в ломбард, но здесь отличные бриллианты, по одному можно продать очень хорошо. Но имейте ввиду, дорогой доктор: как только вы возьмете его, у вас, как и у меня, уже не будет возможности отступить. Он думает совсем недолго. Гораздо меньше, чем мне казалось. И в этом вся суть продажных трусов: они сначала продажные, а уже потом трусы. — Какой у нас план, Анфиса Алексеевна? — спрашивает, пряча кольцо в карман брюк. Я улыбаюсь. — Очень простой, доктор. Вы скажете моему мужу, что я уже беременна. Доктор даже не удивляется. Но я на что-то такое и рассчитывала: когда работаешь с людьми, чьи состояния исчисляются миллиардами, приходится видеть всякое. Наверняка я не первая женщина, которая заходит в этот кабинет с просьбой сказать мужчине, что она «залетела». Только у нас с доктором совсем другая ситуация: это вранье мне необходимо не для того, чтобы женить на себе богатого холостяка. Это единственная возможность выжить, чтобы начать играть по правилам жестокого мира. И хорошо бы, чтобы к концу игры во мне осталось хотя бы что-то человеческое. — Анфиса Алексеевна, если вы думаете, что Островский не захочет сделать тест на отцовство… — начинает доктор, но я жестом останавливаю его. — Конечно, я знаю, что он захочет сделать тест. Доктор, прежде чем мы пойдем дальше, давайте договоримся: вы делаете только то, что я вам говорю. Ничего не спрашиваете и не суете нос в мои дела. Я даже не сомневалась, что каждого из своих детей Островский проверяет на отцовство. Мой не стал бы исключением, даже если бы я сидела на цепи и не выходила за пределы комнаты. — Лаборатория не будет подделывать тест, — все никак не угомонится этот «чистюля» в белом халате. — Доктор, вы не услышали, что я сказала? — Немного подаюсь вперед. — От вас необходимо делать лишь то, что я скажу и держать рот на замке. Мне не нравится эта роль. Она чужда мне, как третья нога или шестой палец. Быть такой «настолько» не мое, что я начинаю ненавидеть эту женщину в кресле, потому что она собирается сделать много мерзких и гадких вещей. Но. Кто я такая, чтобы ее осуждать? — Хорошо, Анфиса Алексеевна, — соглашается доктор, достает носовой платок и промокает пот над верхней губой. Я снова сажусь ровно. Не могу позволить себе расслабиться ни на минуту, потому что шкура «корыстной стервы» сидит на мне очень плохо. Одно лишнее движение — и она лопнет по швам. — Вы скажете моему мужу, что брали у меня анализы, чтобы исключить вероятность ложного теста на раннем сроке. Вам виднее, ка это оформить в красивые и правдивые слова. Будьте убедительны — это в ваших же интересах. Вы скажете ему, что судя по анализу крови, я беременна около недели. И не забудьте сказать про мою повышенную фертильность. Доктор кивает и снова промокает пот салфеткой. Надо же, какая метаморфоза. А вчера сидел в этом же кресле с видом демиурга и его даже не мучила совесть, что своими словами он ломает жизнь ни в чем не виновной женщины. Ему было все равно, через сколько унижений я пройду, что буду вынуждена сделать со своим здоровьем ради того, чтобы родить наследника одному больному ублюдку. А если бы «холостые выстрелы» Островского не попали в цель, меня бы просто списали как отработанный материал. — В таком случае, доктор, — киваю на лежащий на его столе телефон, — наберите моего мужа и порадуйте его хорошими новостями. Только, пожалуйста, включите громкую связь. Глава 18: Анфиса