«Ты ведь архитектор всего этого, и с тебя Марат тоже спросит». — Доктор — что он за человек? — Разумный, — уже понимаю, куда она клонит. — Достаточно острожный, чтобы не лепить из Марата дурака. — Нет такой осторожности, которую нельзя было бы купить. — Мам, он не будет покрывать меня хотя бы потому, что его нанял и ему платит Марат. — Значит, — я слышу ее пожимание плечами, — тебе придется найти способ заставить его держать рот на замке до тех пор, пока я что-нибудь не придумаю. Я знаю, что у матери всегда и на все есть план. Она не теряет голову, сохраняет хладнокровие и как будто никогда ничего не боится. Видимо, это у нее в крови: каким-то необъяснимым образом всегда и во всем чувствовать свою правоту и безнаказанность. И пока моя голова забита картинками того, что со мной сделает Островский, когда узнает, как в пустую потратил деньги, где-то там, у себя в спальне и за закрытой дверью, моя мать уже наверняка выстраивает новый план действий. И все мы в нем, даже в какой-то мере и Островский тоже — просто пешки. Хоть моему мужу это наверняка бы не понравилось. Я верчу телефон в руке, его хозяйка громко и выразительно жует жвачку. Смотрит на меня с немым вопросом. Поверить не могу, что все это происходит со мной, потому что больше смахивает на сюжет какого-то шпионского фильма. Но раз у меня во всей этой вакханалии главная роль… Достаю из сумки еще несколько крупных купюр. Сумма гораздо больше, чем может стоить это старье с разбитым экраном, но мне все равно. — Продашь? — Складываю купюры вдвое и протягиваю их девушке. Она берет, пересчитывает, кивает и сует деньги в карман. — Не хочешь забрать симкарту? — на всякий случай интересуюсь я. — Тебе она нужнее, кажись. Не бойся, друзьям скажу, что посеяла номер, названивать не будут. И это… удачи, подруга. Не знаю, что она обо мне подумала, но вряд ли так уж сильно ошиблась. Я выхожу из кофейни со стаканчиком кофе и большим пончиком в шоколадной глазури. Киваю водителю, жестами даю понять, что собираюсь погулять еще немного, и иду дальше, вниз по улице, до парка, в котором мы когда-то фотографировались всем классом накануне выпускного. Тогда мне казалось, что я закончу школу, поступлю в университет, мне исполнится восемнадцать и я, наконец, смогу сбежать из дома и от матери. Почему не сбежала? Потому что серьезно заболел отец и мне пришлось ухаживать за ним почти полгода. Потом Света сильно съехала по учебе и мне пришлось помогать ей, и тянуть свои занятия, и еще подрабатывать в маленьком кафе, чтобы откладывать хоть что-то на съем квартиры. Потом заболела мать, и за ней тоже ухаживала я. Никто не заставлял меня. Просто… Я выросла с мыслью о том, что должна быть поддержкой семье, потому что семья — единственное, что поддержит меня в трудную минуту. И как бы там ни было, господи боже, даже сейчас мать была первой, кому я позвонила. Я гуляю, пока кофе в стаканчике не становится слишком холодным, а наполовину съеденный пончик больше не вызывает аппетита. В голове ни единой мысли, что делать с доктором. Предложить ему денег? Наличных в таком количестве у меня нет, а о расходе средств по карте мужу наверняка докладывают лично. Он сразу заподозрит что-то неладное, если вдруг сниму крупную сумму. У меня есть все. Даже не могу придумать, на что бы хотела потратить такие деньги — явно не одну тысячу долларов. Домой возвращаюсь только вечером. Можно не переживать о разговоре с Островским — он не ночевал дома, а сегодня утром, когда я давала распоряжения управляющей, она заявила, что Марат связался с ней и лично предупредил, чтобы ужин на него не готовили. Он сказал это управляющей. А я, его законная жена, узнала об этом как бы между прочим. Хорошо, что я его не люблю. И мысль о еще одной спокойной ночи в пустой постели вызывает лишь счастливую улыбку, которую я тут же старательно прячу, потому что Агата следит за мной, словно у нее поручение заносить в специальный журнал каждый случай моей беспричинной радости. — В котором часу подавать ужин? — спрашивает управляющая. Я поднимаюсь по ступенькам, но чувствую ее взгляд в спину. — В восемь. Салата с курицей будет достаточно. — Марат Игоревич уже отдал распоряжения. «Ах, ну да. Я и забыла, что в этом доме даже у сторожевых собак больше прав голоса, чем у жены его хозяина». Жаль, что не могу сказать это вслух. — Спасибо, Агата. Поднимаюсь к себе, стараясь не обращать внимания на камеры слежения. Некоторые торчат прямо из-за какого-то предмета интерьера, но есть еще и те, которые хитро замаскированы в каких-то мелочах. После того, как в дом проник сын Марата, охрана несколько дней наводила «шмон» и устраняла бреши. Как будто сюда пробрался маньяк-убийца и вырезал весь штат сотрудников. В не рыжий мальчишка, который… Я открываю дверь и застываю на пороге. — Зашла и закрыла дверь, страшилка, — усмехается Рыжий Дьявол, лежа в моей постели совершенно голый, только слегка прикрытый ниже пояса краем одеяла. — А то поднимется шум, прибежит охрана и тебе придется объяснять, откуда в твоей постели взялся голый пацан. Или, погоди… — Он кривляется, делает вид, что серьезно над чем-то размышляет. — Откуда он взялся в семейной койке Марата Островского, помешанного на подозрениях в измене. Сначала, страшилка, он выбьет тебе зубы и отобьет селезенку, а потом, может быть, подумает: «Может, стоило сначала спросить?» Наверное, у меня просто шок. Наверное, я просто устала. Наверное, я просто знаю, что мальчишка, даже если откровенно издевается, абсолютно прав. Или какая-то другая из причин, которые придут мне в голову когда-нибудь потом. Но я делаю шаг в комнату и закрываю за собой дверь. Рыжий усмехается. Стреляет в меня своими дикими глазами цвета мертвого ледяного неба. — Умница, страшилка. А теперь постарайся не шуметь — я чертовски не высыпался в последние дни. Я даже рот не успеваю открыть. Или просто не хочу? Потому что в голове возникает картина, на которой Марат выкручивается от бессильной злости, когда узнает, что его «ложе» осквернил другой мужчина, пусть даже собственный сын. Он бы был в ярости. В бешенстве. Но все равно уже ничего не мог бы с этим поделать. Потому что никакие меры безопасности и вышколенные охранники не могут помешать этому мальчишке проникать в дом. Всевышний, прости меня за эти помыслы, но, надеюсь, мальчишка обязательно отметится о своем присутствии каким-нибудь… поганым способом. Глава 13: Анфиса Он правда засыпает. Причем буквально на глазах, вырубается за считанные минуты, о чем сообщает громким выразительным сопением в подушку. Разворачивается на живот, укладывает руку на мою подушку. Одеяло сползает ниже. Обнажает выразительные ямочки над ягодицами. Я закрываю глаза, по памяти пододвигаюсь максимально близко, нащупываю край одеяла и что есть сил тяну его вверх. Мальчишка даже не шевелится. Сажусь на пуф и соображаю, что делать. Наша с Островским спальня — единственное место в доме, где нет устройств слежения. Он достаточно безумен, чтобы подозревать всех и вся, но при этом слишком много мнит, чтобы поверить в то, что кто-то может проникнуть в его личную комнату. Как будто это слишком даже для совсем отбитого психа. Его сын это знает, раз пробрался именно сюда. Интересно, что между ними произошло? И что мне теперь делать со всем этим «счастьем»?