Он юродивый, раз полагает, что она согласится заиметь щенков от ворожея, обрекшего на смерть треть населения княжеств. Темницу огласил тихий, искренний смех. Настоящий, не в голове Ганьки. Вёх уступил облик Цикуте, и в провалах его глаз Ганьке почудилось умиление, словно она невесть какую глупость подумала. «А Гуара тебя еще не просветил? – его брови наигранно-удивленно взметнулись вверх. Над пустыми глазницами. – Надо же, как он тебя бережет… Ни от кого иного, окромя ворожея, ты и не понесешь, Ганя». На ее языке осел привкус паленой плоти. Осознав, чего именно это вкус, Ганька зажала ладонью рот и бросилась прочь, не разбирая дороги. На выходе столкнулась со старой дородной служанкой, что вызвалась ухаживать за пленником и носила ему еду. Но, ошалевшая от открывшейся ей во всей красе безобразной правды о себе, Ганька не приметила чудну́ю, почти одержимую любовь во взгляде служанки, украдкой брошенном на пленника. Огнегорное княжество, разоренные деревни Дым от кострища был виден, наверно, за версты вокруг. Село было большое. Числу трупов под стать. Выбив очередную дверь плечом, Одолен закашлялся от смрада разложения. Грязно выбранился по старой памяти хождения среди разорителей курганов и натянул на нос воротник рубахи. Разглядывать раздутое тело он не стал. Налюбовался уже, за две недели вычищения таких вот затерянных на просторах княжеств деревушек. Согнал с мертвых глаз, затянутых мутной пеленой, кощунственно потирающих лапки мух. С трудом (сказывались недели самоистязания обетами во искупление зазорной волшбы) подтащил тело к порогу и закинул на Пеплицу. Кобыла, уже привычная к запаху мертвечины, обмахнулась хвостом и понуро побрела с ношей к кострищу. Общение с живыми людьми для них теперь было роскошью. Одолен спасал умирающих от бешеницы молитвами, волшбой и живой водой. Но изредка, на свой страх и риск. Гонения волхвов не прекратились даже со сведением порчи с вод. Одолен с глухим раздражением отметил, что снова скучает по Багулке рядом. Что за напасть. Долго терпеть ее решительно невозможно, а порознь жить невыносимо. Она отправилась в Барханное княжество, в город-на-костях. Дескать, некий Ладан, потомок Царей-полозов и прямой наследник Горына-Триглава, уже заждался свою верную слугу и шкуру Царевны-лягушки. Ужалки давно готовились к возвращению ворожеев в их народ. По правде, Одолена страшило будущее. Голод, варрахи, ворожеи, свисток Укротителя, волхвы Горына-Триглава, потомок царей… назревала война. Звериных оборотней и без того ныне меньше на треть. А среди их князей половина самодуров, половина одичавших. Да и опоры народа, в виде берсерков и волхвов Луноликой, оболганы, оклеветаны, почти изведены. Одолен не жалел, что у курганов-в-степях дал ту клятву Багулке, из-за которой ужалки вновь обрели ворожбу. Ведь без клятвы ему не удалось бы найти заговор, а волкодавам не удалось бы снять порчу, не убивая при этом девку-скомороха. Не жалел. Но отныне злился на всех этих гадин хладнокровных непрестанно. Ибо в ушах стояли насмешливые, ядовитые слова Багулки, кои она посмела бросить ему перед отбытием, как кость бездомному псу: «Ты, чую, все украдкой гадаешь, отчего волхвы Луноликой могучи лишь водой владеть, а волхвы Горына-Триглава огнем, ветром и землей? Вы, болваны, любые упоминания о Полозецком царстве изничтожая, переписывая историю насквозь исковерканными «Преданьями старины глубокой», позабыли главное. Троебожие ваше родилось из образа нашего Горына-Триглава. Но во веки веков будет немощным. Ибо Луна есть не что иное, как всего лишь бледное отражение света Солнца». Послесловие Пять лет спустя Огнегорное княжество, курганы-в-степях Расписная скоморошья кибитка тряслась по пыльному Тракту, только-только съехав с козьей тропы. На козлах, нахохлившись, сидели волкодавы, и аки старые деды на лавочке бухтели о бунте на юге, самонаречении Ладана царем и провозглашении на месте Барханного княжества нового Полозецкого царства. Девица, развалившаяся на крыше кибитки, подставив веснушчатое лицо палящему солнцу, грызла травинку и слушала их вполуха. Лето нынче стояло жаркое, удушливое. Даже птицы не пели, одни кузнечики пиликали, как угорелые. Лепота! В такое время ничего не хочется, окромя как по лугам босиком бегать, да в речках купаться. Но волкодавам же только дай на очередное «самонареченное» чудище поохотиться! Ганька почесала ноющие, будто перед грозой, шрамы, выворотнем оставленные, вызывающе гибко потянулась и перевернулась на живот. На солнце блеснула каштаном густая грива срамно распущенных волос до пояса. С белыми кончиками, словно лисий хвост. Она теперь их нарочно напоказ выставляла. На представлениях приучала потихоньку своими патлами народ к варрахам. Надоело, что их чураются, как чумных и прокаженных! – Пес с ним, с царем, – крамольно отмахнулась она, сверкнув серебром брачного науза на запястье, не скрытом закатанными рукавами разноцветной, заплатанной рубахи. – Бронец-добрый-молодец, в народе тут слушок прошел, что ты на следующую Свару готовишься князя Красноволка на поединок вызвать? Горец с косами цвета спекшейся крови в сердцах сплюнул на пыльный Тракт. – Самодурствует он в последнее время не по чину. Купцам полозецким гадит, со степняками, корсаками да каракалами, кои на нас зубы точат, братается, варрахов притесняет. Беду так и кличет. Тьфу, Ганя, душевно прошу, не напоминай! – Хозяин – барин! – тотчас пошла на попятную Ганька, шутливо вскинув руки, будто сдаваясь. И полюбопытствовала. – Как Воронец поживает? Дар Луноликая Бронцу пожертвовала взаправду божественный. Она одарила его чадом. Единственным и способным перенять только породу матери (все же по природе беовульфы не могут иметь потомства), но все же! Мальчишка-арысь с черными, аки вороново крыло, волосами и отцовскими голубыми глазами родился у Бронца с Червикой три лета назад. Нарекли его в честь ягоды вороньего глаза, зело ядовитой. Неспроста. Ганька имела честь быть представленной Воронцу. Что сказать, от прочих бояр молодой барин мало отличался. Только и делал, что вопил, жрал в три горла и гадил. И козьи морды строил, да. Достойная смена матери в Боярской Думе. Но грубое лицо Бронца озарилось таким незамутненным счастьем, что Ганьке даже за невысказанные вслух мысли стало стыдно. – Растет не по дням, а по часам! Богатырь, и не гляди, что арысь! Даром что балует его Черва излишне. Знаю, что пытается дать ему того, что сама недополучила. Но как бы нам второго Цикуту эдак не вырастить. В общем, – в глазах у него мелькнуло что-то, отдаленно похожее на затравленность, и он потер шрам от укуса бешеного на шее. – Гавкаемся мы с моей милостью почем зря. Ганьке могучего охотника на чудищ даже стало жаль. Эту барышню запросто не перегавкаешь! Та еще… псица, хоть и рысь. – А ты куда запропастился? – Ганька пихнула кулаком в плечо слепого волкодава. – От тебя с твоими Потешными войсками уже полгода ни слуху, ни духу! – Тренирую их. На пересеченной местности, – ровно отозвался Гармала о тех безликих, коих он взял под крыло. Судя по оговорке о «пересеченной местности», волкодав готовит из них кого-то супротив волхвов Горына-Триглава. Ну, этот с его занудством и дотошностью и мертвого из могилы поднимет. А уж из немощных безликих непобедимое воинство сделать проще пареной репы, ага! – Сама-то как? – все так же ровно спросил Гармала. Только поводья запряженной в повозку каурой кобылки сжал крепче. – Как предатель своих богов, друзей и себя, – от уха до уха, так что щеки затрещали, улыбнулась Ганька. – Ты это брось, – тотчас сурово упрекнул Бронец, оборачиваясь. – Ты на это согласилась только потому, что преданна народу своему. У ужалок появился ворожей, Ладан, шкуру Царевны-лягушки примеривший. Князья решили, что нам надобен свой. А в жертву себя принести решилась ты. Гармала слепыми всевидящими бельмами глядел вдаль. И молчал. Он, в отличие от Бронца, слышал Ганькино трепещущее (и вовсе не от страха) сердце. И знал, ведь сам ее тому учил, что собой она жертвовать не намерена. Нет, Ганька отправлялась не на заклание. А на пробуждение. Пробуждение внутреннего зверя. Пробуждение власти над ворожбой. Пробуждение той, кем она и должна была быть. Впереди показались поросшие вереском, ковылем и полынью холмы. Курганы ее предков. К коим ее тянуло силой неведомой, словно канатом. Среди путников не было избранных. А потому никто из них не видел, как высокий, худой, закутанный в черный плащ не человек шел впереди, тянул будущую ворожею за грудки и улыбался, не имея лица. Сумеречное княжество, Тенёта В заброшенных казематах под Опричниной звякнул ключ и решетка клети распахнулась. – Они отправились пробуждать ворожбу вашей суженной, государь, – торжественно возвестила старая, дородная служанка. Та, что сносила ему еду эти пять лет. Та, что была его кормилицей едва он родился в палатах Великих князей Чернобурских. Та, что приняла его у повитухи, а затем прятала избранного Безликим и Многоликим богами от глаз всего мира, покуда не пришел срок расстаться. Безмерно преданная. Ему. И его богам. Цикута оторвался от выписывания по памяти, вслепую, слов заговора, испортивших целебные воды. Слов, ставших предтечей нового мира. Слов, не имеющих ворожейской силы, но имевших силы сохранять его в рассудке все эти лета. Сложил стопкой кипы листов, исписанных одним и тем же заговором (чем не чистосердечное признание?). Поднялся, оправил безыскусный кафтан, дал волю Вёху и покинул темницу, ведомый за руку кормилицей. И улыбнулся. Впервые в жизни счастливо. «А я предупреждал, родная. От себя не сбежать». Главные герои Багу́лка (Гуля) – ужалка-гюрза из Бездонных омутов. Разорительница курганов, наузница. Полюбовница Одолена. [Багульник – растение болот. Мед багульника ядовит, вызывает дурман]. Бро́нец – смесок красных волколаков и черных берендеев из Огнегорного княжества. Думский боярин, волкодав, охотник на диких и бешеных. Обладает острым нюхом, ищейка-следопыт. [Бронец – народное название смертельно ядовитого волчьего лыка]. Га́рмала Гуара́ по прозвищу Могильник – гривистый волк (гуара) с Заморских островов. Волкодав, охотник на многоликих и ворожеев, ведун. Слепой. Обладает острым слухом, по сердцебиению определяет ложь. [Гармала – ядовитое растение, обладающее лекарственными свойствами. Народное название: могильник]. Дерга́нец (Ганька) Коле́нца – безликий, происхождение неизвестно. Скоморох Потешных войск Цикуты Чернобурского. В прошлом циркач: лицедей, акробат, жонглер, факир, фокусник. [Дерганец – народное название мужского растения конопли]. Одоле́н – арысь-ирбис из Полярного княжества. Волхв Луноликой, сказитель, в прошлом разоритель курганов. Полюбовник Багулки, брат Червы по матери. [Одолень-трава – народное название корня валерианы]. Цику́та Чернобурский по прозвищу Омежка – яломишт-чернобурка из Сумеречного княжества. Младший княжич, знахарь. Прозвище получил за неспособность противиться чужим командам. Жених Червы. [Цикута – смертельно ядовитое растение, вызывающее судороги и паралич. Другие названия: вёх, омежник, водяная бешеница]. Черви́ка (Черва) – черная арысь из Сумеречного княжества. Незаконнорожденная княжна Серысь, опричница, знахарка по ядам и противотравам. Обладает быстрой реакцией и ночным зрением, но хорошо видит только движущиеся объекты. Знает полозецкий язык. Невеста Цикуты, сестра Одолена по матери. [Значение имени: червивая ягода].