– Трубите тревогу! Выстройте цепочку передачи воды из Сумере́чки. И, коли требуется, подвозите воду на дровнях. Коней можете взять из княжеской конюшни, дозволяю! Перво-наперво тушите дома. Мостовые заснежены, не сгорят, даром что истлеют. – Э-э, – стрелец неуверенно покосился на не подающего признаков жизни Великого князя. – Выполняй! – скомандовал Одолен. Стрельца как ветром сдуло. Цикута так скривился, что Одолен сразу понял – должную благодарность за помощь он не дождется. Княжич перевел взгляд на второго стрельца. – Что еще? – На нас напали, Ваша милость. С выселок. Бешеные. Мы закрыли ворота в город, а с крепостной стены расстреляли зараженных. Одолен прикрыл глаза. Бешеных было всего с полдюжины. Выцепить их в толпе не легче, чем иголку в стоге сена. Страшно подумать, сколько безвинных там сейчас полегло от шальной стрелы. – В пределах городских стен толпу угомонили судари опричники. Но теперича у нас полстолицы покусанных, то бишь с бешеницей. И все, как один, ломятся к волхвам, живую воду спрашивают. Того и гляди, до воровства и разорения докатятся! Что прикажете, Ваша милость? Цикута сокрушенно уронил голову и потер кистями глаза. – Казна не потянет такой долг перед волхвами, но делать нечего. Извести волхвов, пусть раздают живую воду за так. Им потом казна возместит… – Нет! – снова рявкнул Одолен, холодея. – Нельзя! Никому не давайте ни живой, ни мертвой воды! Она отравлена! От нее отныне дичают! Снова повисло молчание. Стрелец с ужасом от осознания произошедшего вытаращился на туши медведей, усеивающих светлицу. Княгиня прижала к себе княжон и тихо заплакала. Цикута на каблуках развернулся к Одолену, недобро прищурившись. – Что вы сотворили с целебными водами, рогатые? – с обманчивой лаской поинтересовался княжич, играя желваками. Но не дал Одолену оправдаться, махнув рукой, приказывая молчать. И снова развернулся к стрельцу. – Разгоните народ. Велите им промываться золой. У волхвов выставите караул. И немедля разошлите соколов во все концы света! С черной вестью, что отныне целебные воды отравлены и вызывают одичание. А по миру идет бешеница. И отыщите наших гостей! Коли они еще живы, дай-то бог. Созываем вече. 9 Вече Первый весенний месяц, ветхая неделя Сумеречное княжество, Тенёта Над столицей одиноко бил вечевой колокол. Протяжный, тоскливый звук. Колокола на звонницах смолкли. То тут, то там раздавался чей-то плач. По улицам татями бродили люди, в телах на мостовых пытаясь отыскать, и мечтая при этом не найти, родичей. Мимо вышагивали полки стрельцов. Опричники отлавливали пострадавших и раздевали, выискивая укусы. Зараженных под конвоем препровождали в нарочно оборудованный для них странноприимный дом. То бишь богадельню, где волхвы и знахари заживляли их раны и промывали желудки раствором золы. В купеческой слободе дымились избы и лавки. Те, пожар в которых удалось остановить. В воздухе повисла удушающая вонь гари и спекшейся крови, как неделю назад в Холмогорах. Ночь кончилась, и на востоке розовеющей кромкой неба заявляла о себе заря. Над выселками, по сей час отрезанными решеткой ворот, кружило воронье, оглашая округу хриплым граем. О судьбе местных жителей оставалось лишь гадать. Разведку туда покуда не пускали. Боялись. Одолен глядел на полуразрушенный город через оконце-продух, пока в горнице собирались пережившие эту ночь князья со сворами бояр и дворян, созванные на вече. Откуда-то приволокли уцелевший стол, за которым столпились вожаки стай. Во главе стола – Великая княгиня Чернобурская и Цикута. Оба не успевшие (или нарочно не пожелавшие) переменить платья, изгвазданные чужой кровью. Подле них (отчего у ирбиса Одолена чесались клыки), князь Ревень Серысь. Почерневший от горя. Трое из шести его сыновей, да с первенцем в придачу, были укушены берсерками-медведями, испили живой воды и одичали. Одного в горячке боя зарубили свои же. Двое пропали в переполохе. На их поиски отправили ищеек из опричников. Напротив Серыся о стол опирался пудовыми кулаками князь Бурый. Косматый, по глаза заросший бородой берендей выглядел, как лиходей с Тракта. Но куксился, как нашкодившее дитя. Его угнетала мнимая вина за произошедшее, хотя, разумеется, к одичанию берсерков он имел самое последнее отношение. Следом расположились гости с юга, из Зареволесского княжества. Боярин от рыжих арысей, княгиня Рыжелисиц и Великий князь Сероволк, у которого тоже кого-то из родичей прибрала бешеница. Напротив них – гости с востока, с Огнедышащих гор. Князь Барибал от черных берендеев и тот краснокосый воин с бердышом, что вышел сражаться против одичавших на выселках. По имени Бронец, из красных волколаков. Оказавшийся мало того, что волкодавом – охотником на чудищ, так еще и думским боярином. Его прожигала уничижительным взглядом стоящая навытяжку у стены Червика. При виде живой-здоровой сестрицы у Одолена отлегло от сердца. Он не вынес бы, кабы она снова пострадала из-за него, из-за того, что на сей раз он не успел предупредить князей о болезни вовремя. И что между ней и горцем могло произойти? Они с еще одним волкодавом, Гармалой Гуарой, притащили в палаты покоцанного, но живого одичавшего берсерка. С ним сейчас мучались волхвы, ведуны, знахари, наузники и охотники на чудищ. Пытались вернуть человеческий облик. Как сдавалось Одолену, тщетно. – Что значит целебные воды запаршивели? – рыкнул Великий князь Сероволк. Цикута махнул рукой на Одолена, предлагая ему высказаться. – У меня нет подтверждений насчет мертвой воды, – откликнулся Одолен, отходя от окна к столу. – Но живая вода отныне вызывает одичание. – Зверьми нас делает наша мать-Луна! – звенящим от напряжения голосом напомнила княгиня Рыжелисиц, с растрепавшимися под кокошником огненными косами. – Неужто ты, ее слуга, обвиняешь ее в постигшем нас несчастье? Чем же мы так прогневали Луноликую, ежели она насылает на нас такую кару? В горнице поднялся шум, и Одолен поспешно выкрикнул: – Наша богиня не лишала нас своей милости! – дождавшись, когда взгляды присутствующих вновь оборотятся к нему, продолжил тише и весомее. – Целебные воды испорчены. Теперь повисло молчание, и стали слышны потрескивания лучин в светцах. – Сиречь в Подлунный мир вернулись ворожеи? – прохрипел Ревень Серысь, не поднимая взгляда от стола. – И кто ж из них? Коли Жабалаков извели еще со Свержением Полозов, а Тилацинов[1] да Варрахов[2] при Чистовой переписи? [1] Тилацины – истребленный заморский клан волколаков-ворожеев. [В реальности тилацин – сумчатый тасманийский волк, истребленный человеком в 1930-х годах]. [2] Варрахи – истребленный клан яломишт-ворожеев. [В реальности варрах – фолклендская лисица (иногда неверно именуемая фолклендским волком), истребленная человеком к концу XIX века]. – На это у меня ответа нет, – Одолен со вздохом покосился на слепого волкодава, опирающегося на посох с шипастым навершием подле Червики. – Что думаете, сударь Гармала? Вы, по слухам, встречали на пути своем порчи. – То слухи, сударь Одолен, – качнул головой Гармала и скупо улыбнулся, уловив изумление волхва. – О, не удивляйтесь, откуда я знаю вас. Я слушал как-то ваши сказки, а память на голоса, истинно глаголю, у меня отменная. Так вот, сударь Одолен, на своем пути встречал я лишь сглазы да мороки, оставшиеся с прошлых веков. И слава богам, – он осенил себя треуглуном. – Ведь они гораздо слабее порчи. А порча, хоть и самая могучая ворожба, но и самая скоротечная. Ибо погибает вместе со смертью ворожея, наложившего ее. – Но это не опровержение того, что ныне мог явиться новый ворожей, а не оставшийся «с прошлых веков», – заметил Одолен. – Нисколько, – согласился с ним Гармала. – Однако, посмею отметить, что в эдаком случае мне было бы о том известно. Ведь я слышу ложь и тайны. – Не многовато ли вы на себя взваливаете? – недобро оскалился Одолен. – Нисколько, – со скупой улыбкой повторил Гармала. – Кончайте гавкаться, – со свойственным горцам невежеством влез в склоку Бронец, волкодав с бердышом, стоящий за столом по правую руку от Одолена. В зычном, ровном голосе было столько нежданной для заурядного думского боярина мощи, что посыл прозвучал почти командой. Эдак ему прямая дорога в князья! Одолен цепко оглядел Бронца. Нечто в этом горце его смущало. Он был великоват для волколака, но до берендея не дотягивал. Чуть выше Одолена и шире в плечах, он стоял, расставив ноги и сложив на груди руки. Обманчиво-расслабленная, устойчивая поза. Он был в куяке – пластинчатом доспехе из вываренной кожи. Один такой, прибывший на праздник доспешным. Должно быть, вера в лучшее – не его конек. Волосы у него, как и у князя Барибала, были убраны на горский манер. Выбритые на висках и затылке, они спускались до лопаток десятком сложных тонких кос. А на лице его, словно топором рубленном, посверкивали еле заметные, но явно золотые, кольца. Одно в брови, две в носу, по три в ушах и еще одно в нижней губе. Есть же варвары! – Я подмешал живую воду в «Злонедрем», снадобье наше, волкодавское. Никаких следов ворожбы на ней нет. Ты уж не обессудь, сударь Одолен, – склонился он, положа руку на сердце. – Значит, порча лежит на основе, на коей целебные воды настаивают! – Одолен не собирался сдаваться. – То бишь на той, о коей единственно волхвам известно? – прищурился Цикута. Клыки у Одолена вылезли вмиг, в горле заклокотало. На плечо ему легла широкая ладонь. – Охолонись, – упредил Бронец и поднял неприветливый взгляд на Цикуту. – А ты, княжич, уж будь поразборчивей в словах, душевно прошу. Али не знаешь, что треуглуны на лицах волхвов – те же ошейники, не дающие своевольничать? Не могут волхвы обеты свои нарушить и предать свою богиню. Они от зазорной волшбы своей едва не издыхают. А уж отравить целебные воды, чтоб народ зверьми сделать, у них и вовсе рука б не поднялась. – А коли есть в том сомнения, пусть сударь Гармала их развеет! – злобно процедил Одолен. – Скомандуйте ему говорить вам правду о том, что услышит. И пусть послушает мое сердце на наличие лжи в моих словах о том, что волхвы такое злодеяние свершить не могли. – Убедительно, – нехотя, но с уважением протянул Сероволк. И веско продолжил. – Но ежели воды запаршивели не из-за вашего племени, а, боже упаси, из-за ворожеев, то отчего вызывается одичание? Правильно сударыня Рыжелисиц сказала, зверьми нас делает наша мать-Луна. От нашей неудельности, пьянства и людоедства. Что же, по-вашему, ворожеи сивухи в живую воду плеснули? – неловкая шутка вызвала невеселые смешки. – Али живая вода на ворожейских костях настояна, и оттого богиня на нас и прогневалась? Все снова заусмехались, а у Одолена язык прилип к небу, вынуждая молчать. Правде, сказанной в шутку, никто не поверит. – Чудно́ это, ­– прогудел молчавший доселе князь Бурый. – Якобы нас ополчают супротив наших опор: Луноликой, волхвов… берсерков. – Полозецкие, небось, происки! – сплюнул князь Барибал. – Сызнова своего Горына-Триглава возвеличить пытаются! Стало быть, средь них ворожеев искать и надобно! – Не о том думаем, государи, – тихо промолвила Великая княгиня Чернобурская. Все, нахмурившись обернулись к убитой горем женщине. – Весть об отравленных водах купно с командой о запрете на ее распивание уже разнеслась на сокольих крыльях по городам и весям наших земель. Дичать вскоре перестанут. А порчи и иже с ними – дела волкодавов и не нам в них влезать. Нам же с вами перво-наперво потребно измыслить, как бешеницу в узде сдержать, да народ в уме-разуме сберечь. – И то верно, – Сероволк утер вспотевший лоб. – Есть у кого какие мысли по сему поводу? Мыслей было много. Даром что все, как одна, зело кровожадные. Когда стало ясно, что ничего толковей «изведения всех заразных» выдумано не будет, Цикута дал знак служке. Дверь открылась и в горницу на кресле внесли Великого князя Чернобурского.