Нанберг Мы сели рядом с конторой, в нэпманской столовой. Официант, явно из бывших половых, подлетел к нам при входе. К собственному стыду и злости, я на секунду малодушно порадовался, что сменил шинель, в которой ходил с момента возвращения из Новороссийска, на приличное гражданское пальто. Но официанта я интересовал мало. Окинув наметанным взглядом солидный портфель и фигуру Нанберга, он провел нас к столику в углу, где было потише. Столовая заняла помещение бывшего ресторана и пивной завода «Южная Бавария». До революции здесь наливали «Кульмбахское», «Пэль-эль» и другие сорта. Сейчас предлагали только «холодное светлое», но в зале иголку не воткнешь – полно народу. Официанты таскали подносы, уставленные бутылками, стаканами, взбитыми сливками в чашках. По стенам вперемешку висели пейзажи и плакаты: «За разбитую посуду взыскивается с посетителя». У сцены шла лотерея, выкрикивали выигрышные номера. Потом застучали клавиши рояля. Из блюд в меню на старый манер – рыба тюрбо, суп а-ля тортю и непременные «николаевские щи» – Нанберг выбрал самое простое. Задумался над коротким указателем виноградных вин, расторопный официант намекнул, что имеется «градус, не указанный в карточке». Вопросительно взглянув на меня, Нанберг попросил принести бутылку «белого столового». Через несколько минут официант со штопором в руке, с которой свисало полотенце, уже тащил закуски. Резко запахло копченой рыбой. Нанберг был явно рад побеседовать. Заговаривал страх за жену. Он выпил чуть больше, чем принято за обедом, глаза заблестели. Я аккуратно перевел разговор на день в порту. – Все виню себя, – твердил Нанберг, – в девятнадцатом году спирт с кокаином мешал, не спали сутками. Ни одной жалобы на здоровье. А теперь, получается, как я ее подвел! Как я мог? Пустяк кажется – вспомнить. Почему не вспомнить? А не могу! Он махнул официанту, и тот материлизовался у стола с новой бутылкой. – Мелькает что-то. Несса впереди, ее походка, шляпка. Еще, кажется, встретили знакомого. Несса говорила с кем-то. Да, вроде так. Но кого? А может, это в другой день. Все время такое чувство, что передо мной контур фигуры и его нужно заполнить, залить тушью, тогда проявится. Может, это из-за припадка? У меня в клинике был, знаете? Вот это новость. Оказалось, что в клинике с Нанбергом случился припадок эпилепсии. Теоретически провалы в памяти могут быть связаны с приступом. – Простите, я вынужден спросить. Раньше с вами было такое? – Давно, еще в детстве. И в войну бывало. И вот что странно, стал вспоминать давнее. То, что думал, похоронил давно. Один случай, ее лицо. Молодая женщина, еще в Гражданскую. Острая на язык. Стала меня оскорблять, понимаете, как мужчину, при всех. И я не стерпел. Мы тогда долго не спали, шли, а она при всех. Вспомнилось. Он вдруг поменял тему, голос стал резче: – Но кто-то же напал на меня! Ударил по голове. Вы его ищете? Что, если это месть? Похищение? – А у вас есть основания подозревать подобное? – Мне кажется, я врагов не нажил. Но газеты пишут, ведь случается! Он пробормотал что-то еще вроде «классовые враги», но, видно, и сам в это не верил. – Леон Николаевич, похитители бы выставили требования. Кроме того, вы в городе недавно. Вас немногие знают. Люди теряются на пожарах, не редкость. – Вы думаете, ее ограбили, убили и бросили в воду. Но мне говорить не хотите. Я прав? Нанберг с грохотом уронив стул, поднялся и пошел к музыкантам в углу зала. Они наяривали какую-то шансонетку. До меня долетели слова: «Ах, шарабан мой, американка…» Музыка резко оборвалась. Я двинулся за ним, но он возвращался, взволнованный и злой. – Песня эта проклятая. Американка! – бросил он на ходу. – На нас под нее у Самары пехота в атаку шла! Белогвардейская мелодия. А они вздумали! Музыканты сбились, забренчали «Марусю». Нанберг тяжело сел. Подтянул к себе бутылку, но наливать не стал. – А я уверен, она жива! Ее могли подобрать на лодке, возможно, она ранена! – Леон Николаевич, мы нашли на пароходе пули из вашего оружия. – Значит, я прав! Напали. Но я стрелял. А она жива, – он тяжело замолчал. – Я ведь как с ума сошел, когда Агнессу впервые увидел. Ребенка я так не баловал, не любил, как ее. Она смеется, а у меня сердце стучит. Знаете, стыдно, но иногда думал, что вот этот выход, на который моя первая жена решилась, благородно страшный шаг… – Леон Николаевич, – я отодвинул стакан, – постарайтесь вспомнить дни накануне. Может, что-то непривычное было? Звонки, письмо? Новые знакомые? Ее портниха сказала, что она отменила все заказы. – Портниха! Я в это не вмешивался. У них вроде бы вышел какой-то спор из-за шляпки, что ли. Не знаю. – Насколько она близка с Липчанской? – Полина абсолютно пустоголова. Таскала Нессу в кружок к этой чертовой бабе. К спиритуалистам. – Вы знали об этом? – Петя, шофер, иногда присматривал за Агнессой. Поймите, ради ее безопасности. Город незнакомый. Уверен, вы уже наслушались от Лины сплетен! Но я знал. Прекрасно знал, куда они ходят с этой, – он вставил крепкое словцо, – Липчанской! И вот накануне ходила. Потом была сама не своя. Мы отмечали должность мужа Липчанской. И там поспорили. Несса была расстроена, взвинчена. Дома смотрела старые фотографии, мне показалось, даже плакала. – А кто-то может подтвердить? – Вера, думаю. Она все знала. У нее скрытный характер, но она замечает все. Нанберг еще много говорил. Его слова тонули в шуме, звуках рояля. Он спутанно, повторяясь, пытался обьяснить что-то насчет принесенных жертв. – Когда я встретил Нессу, я понял – это награда! Она – и новый мир, будущее. Растерянно потирая шею, со смешком заметил: – Знаете эту примету? У кого есть родимое пятно, тот удачлив? Судьба у меня счастливая, я уверен! Я настоял, чтобы заплатить за себя. Расставшись, попросил телефонную барышню дать квартиру Нанбергов. Мне нужно было расспросить Веру о том вечере, о котором упоминали и Нанберг, и Липчанская. Не знает ли она, чем была расстроена Агнесса. – Агнесса была спокойна как обычно. Леон спутал что-то. Должно быть, дни, может, это был не тот вечер. Вера говорила очень уверенно. – Вера, а с вами не пытался связаться никто из старых приятелей вашего брата? – При чем здесь Герман? Это давняя история. Какое отношение имеет… – Позвольте еще один вопрос. Портниха сказала, Агнесса отменила заказы. Не знаете почему? – Не знаю… может, тот случай, берет, просто хотела поменять мастерскую, шить в другом месте. – А вы знали? – Я не слежу! Зачем эти расспросы? Ведь все очевидно. Молодая растерянная женщина на пожаре. При ней были деньги, ее могли ограбить. А может, несчастный случай. Вы не представляете, как Леон корит себя! Он не спит, я же слышу. Что не уберег, недоглядел. Я проверил адрес, который назвала Липчанская и подтвердил шофер Нанберга. Оказывается, эту духовную женщину мы знали. Отдельно стоящий флигель в глубине ростовского двора. Мадам Менжуева. Представляется бывшей оперной певицей, что вряд ли. При случае скупает краденое. В задних комнатах у нее играют по-крупному. Именно у нее картежничал Натан Херсонский, о котором говорили на совещании. У него же нашли некоторые вещи с ограблений. Салон мадам Менжуевой Мадам Менжуева энвольтировала сущности и прорицала в, казалось бы, малоподходящем для этого месте – мещански аккуратном беленом флигеле в глубине обычного ростовского двора. Не подчиняясь ландшафту, логике и городским устроителям, между домами торчало нечто вроде холма. Срытые стены крепости. На выступе крепился флигель. Утоптанный снег вокруг был усыпан звездочками клена вперемешку с птичьими следами. Флигель, однако, таил сюрпризы. В первой комнате мадам действительно были завешанные черным газом зеркала, рисунки, изображающие Астарту, а может, еще кого-то из того же сорта богинь. При этом в клетке в углу галдели абсолютно не инфернальные щеглы. На круглом столе, застеленном темно-синей скатертью, разложены карты и стопки книг. Я просмотрел одну – йогические упражнения и приемы буддийских психотехник. Черная лестница вела на второй этаж. Там располагались две комнаты с кроватями. В ящике трюмо – «парижские и американские предохранители для мужчин». Комнаты нанимали для встреч «камеи»[21] и их клиенты. Сама мадам Менжуева, высокая, грузная, в темном балахоне, объясняя назначение комнат, нимало не волновалась: – Я часто принимаю гостей. Поклонников. В прошлом я была довольно известна как оперная певица. Теперь вдова. Случается, гости остаются на ночь. Это не запрещено. У нее нарочито медленные жесты, широкое лицо. Тяжелый неподвижный взгляд карих глаз навыкате. Своими делами Менжуева заправляла одна. Колол дрова и таскал тяжести немой дурачок. В нижнем этаже, за гостиной с щеглами и Астартой, устройство было уже серьезнее. Здесь играли в винт, преферанс, «железку» и баккара. Отдельно помещалось рулеточное колесо. Власти казино не запрещали. Играли в Москве, Петрограде, снова открылось роскошное знаменитое заведение в Гурзуфе. Азартные игры пользовались такой популярностью, что служащие подали жалобу в трудовой союз, что их заставляют работать даже в рождественские праздники. В ответ пригрозили нанять вместо них евреев. Про Менжуеву было точно известно, что у нее играют шулера. Простаков угощали «малинкой»[22]. Была и постоянная «мебель»[23]. Нюхали эфир и, конечно, выпивали. А главное, Менжуева не чуралась скупать, перепродавать и обменивать краденое. При обыске нашлись вещи с ограблений банды Медика. Пара предметов с тем же вензелем, что я видел в квартире Нанбергов. Но что было для меня самым важным, – среди прочего в тайнике под подоконником Зыкин обнаружил серьги Агнессы Нанберг. Те самые, приметные. Золотой шарик с простым механизмом, если открыть – внутри жемчужина. – Часы с таким вензелем были в доме Нанбергов. Как вы это объясните, гражданка Менжуева? Прорицательница вперилась в меня не мигая, словно хотела проверить на мне методики буддийских психотехник. – Часы я продала Агнессе. Поклонник сделал мне подарок. Мне они не понравились, я продала. Почти за так. – А эти серьги у вас откуда? – Агнесса сама отдала мне. – Агнесса Нанберг. Мы уверены, ее убили, – тут я немного преувеличил. – Она бывала у вас. – Убили? Я в таких делах не мараюсь. Она посмотрела равнодушно, запахнула шаль. Мадам – тертый калач. – Ее приятельница сказала, что Агнесса заходила к вам как раз накануне. – Не заходила, а заходили. Она была не одна. Вдвоем пришли, так и ушли. На меня напала тоска – легче разговорить скальные выступы Батайской гряды, чем эту буддистку. Но затосковал я рано. – Приятельница – это Липчанская, вы же ее имели в виду? – мадам словно прочитала мои мысли.