На экране появилась серия пугающих изображений: белое, истощенное женское лицо, на некоторых картинках — бледное и прекрасное, с исцарапанными щеками, на других — полусгнившее, разлагающееся, дышащее смертью. Я нажала на первую попавшуюся ссылку. «Ахлис — греческая богиня смерти, несчастий и ядов», — гласила надпись. Н-да… мало того, что я не изучила инструкцию, так еще и не вняла очевидному предупреждению. На памятнике было ясно написано. Вот тупица! — Поговорили! — крикнула Мэдди из кинозала. Подавив раздражение, я вернулась к девочкам, которые ждали меня с некоторым трепетом. Я молча взяла протянутый Мэдди телефон, сняла с паузы фильм и села на край дивана, чтобы продолжить просмотр. Девочки то и дело поглядывали на меня. Элли явно ждала выговора. Она знала, что в сад ходить нельзя, и все-таки поддалась искушению показать, что умеет открывать калитку. Прочесть выражение лица Мэдди было сложнее. Похоже, она радовалась, что удалось заманить меня в ловушку. Лишь после ужина, накормив Петру и проглотив свою порцию макарон-буковок, я непринужденно спросила: — Девочки, а вы знали, что растения в том саду опасны? Элли сверкнула глазами на сестру. — В каком саду, — помолчав, сказала Мэдди, даже не потрудившись придать своим словам вопросительную интонацию. Она явно тянула время. Я улыбнулась самой доброжелательной улыбкой, на которую была способна, и бросила на нее взгляд, говоривший не делай из меня идиотку. — В ядовитом. Со скульптурой. Мама сказала, что запретила вам туда ходить. Вы знали? — Нам не разрешают без взрослых, — уклончиво ответила Мэдди. — А ты, Элли, знала? Девочка избегала моего взгляда. Я взяла ее за подбородок. — Ай! — Элли, посмотри мне в глаза. Ты знала, что растения опасны? — Она молчала, пытаясь отвернуться. — Ты знала? — Да, — прошептала наконец она. — Одна девочка умерла. Меня настолько поразил ее ответ, что я отпустила подбородок. — Что? — Одна девочка умерла, — повторила Элли, не глядя мне в глаза. — Нам Джин рассказала. — Охренеть! — вырвалось у меня. По ухмылочке Мэдди я поняла, что в следующем же телефонном разговоре о моей промашке будет доложено Сандре. — От чего умерла? Когда? — Давным-давно, — сказала Мэдди. В отличие от младшей сестры, она не боялась говорить об этом предмете; по-моему, даже получала удовольствие. — Еще до того, как мы родились. Дочка прежнего владельца. Поэтому он тронулся рассудком. Мэдди явно повторяла за Джин Маккензи. — Тронулся рассудком? Сошел с ума? — Да, и его увезли. Не сразу, через время. Потому что ему являлся призрак девочки, — как ни в чем не бывало продолжила Мэдди. — Она будила его среди ночи своим плачем. Уже после того, как ушла. Джин нам сказала. И он перестал спать. Всю ночь ходил туда-сюда по комнате. И тронулся рассудком. Если человеку долго не давать спать, он сойдет с ума и умрет. Меня как током ударило. Ходил по комнате! И вдруг я вспомнила еще кое о чем. — Мэдди… ты… ты эту историю имела в виду, когда сказала «призракам это не понравится»? — осторожно спросила я. Она с безучастным лицом отодвинула тарелку. — Не понимаю, о чем ты. — Когда я приезжала сюда в первый раз, ты обняла меня на прощание и сказала: призракам это не понравится. — Ничего я не говорила, — холодно произнесла она. — И не обнимала тебя, у меня нет такой привычки. С последней репликой она перестаралась. Я бы поверила, что странная фраза о призраках — плод моего воображения, но забыть то отчаянное, судорожное объятье я не могла. Она меня обнимала. А значит, говорила эти слова. Я покачала головой. — Так вот, девочки, призраков не существует, какую бы чепуху ни говорила вам Джин. Просто люди грустят о тех, кто умер, хотят увидеть их вновь и придумывают всякие истории. Глупости это все. — Не понимаю, о чем ты, — повторила Мэдди, энергично помотав головой. — Никаких призраков нет, Мэдди, уверяю тебя. Они лишь плод нашего воображения и не могут причинить вред — ни тебе, ни мне, никому. — Можно я пойду? — безразлично произнесла она. — А десерта не хочешь? — Я сыта. — Тогда иди. Она слезла с табурета; Элли посеменила за ней — послушная маленькая тень. Я поставила перед Петрой йогурт и начала убирать со стола. Элли оставила на тарелке корочки от тоста и немного соуса, а под ложкой спрятала ненавистный зеленый горошек. А Мэдди… Поднеся тарелку к ведру, я остолбенела. Она съела почти всю порцию, оставив только с десяток букв, и эти буквы составляли слова. Когда я наклонила тарелку, буквы съехали, но это не помешало мне прочесть послание: ни нави дем ти бя Ненавидим тебя. Сама не понимаю, что меня взбесило. Я с такой яростью счистила остатки еды, что буквы разлетелись вокруг компостного ведра, и швырнула тарелку в раковину. Она ударила по стакану, стекло разбилось, в воздух взлетели осколки и брызги томатного соуса. Черт! «Я вас тоже ненавижу! — хотелось мне закричать. — Жуткие, злые, испорченные гадины!» Только это была неправда. Я видела в них себя — ощетинившуюся маленькую девочку, переполняемую слишком сложными для нее эмоциями, которых она не могла до конца ни осознать, ни вместить. «Ненавижу тебя, — плакала я в подушку, когда мама выбросила моего любимого плюшевого медведя, по ее мнению, слишком потертого и засаленного, неподходящего для большой девочки. — Как я тебя ненавижу!» Я говорила неправду. Я любила маму — так сильно, что она задыхалась от моей любви. Столько долгих лет она отрывала мои детские руки от своих рукавов и юбок, вырывалась из моих объятий. Ну хватит, ты испортишь мне прическу. Ради бога, не цепляйся, у тебя грязные руки. Перестань вести себя как ребенок, ты уже почти взрослая… Все детские годы я слишком за нее цеплялась, чересчур жадно требовала ее внимания и очень старалась быть лучше, чище, аккуратнее, чтобы заслужить ее любовь. Порой мне казалось, что я ей не нужна, но, кроме нее, у меня никого не было. Мэдди повезло куда больше: у нее были мама, папа, три сестры, красивый дом, две собаки… И все же я понимала печаль, гнев и отчаяние сердитого темноволосого подменыша среди белокурых сестер. Мы даже внешне были похожи. Когда она победно смотрела на меня черными глазами-пуговками, в тот раз, после разговора с Сандрой, я уловила в ее взгляде кое-что знакомое. Теперь я поняла что. Я узнала в них блеск своих собственных темно-карих глаз, свою решимость. Как и у меня, у Мэдди был план. Вот только в чем он заключался? Я так вымоталась после бессонной ночи, что отправила девочек готовиться ко сну до смешного рано. Как ни странно, мои подопечные не спорили — видно, тоже утомились. Петра уснула, символически покапризничав всего пару минут, и я пошла проверить, как дела у старших. К моему удивлению, они уже надели пижамы — Элли только замешкалась с верхней частью, и я ей помогла, а затем направила девчонок в ванную чистить зубы. — Хотите сказку? — спросила я, помогая им укладываться. Элли посмотрела на Мэдди, и та покачала головой. — Нет, мы уже большие для сказок. — Неправда, — улыбнулась я, — сказки на ночь любят даже взрослые. В другой раз я просто открыла бы книгу и стала читать, несмотря на отказ, однако в тот день я смертельно устала. Я не представляла, насколько утомительно находиться одной с детьми целый день, с утра до вечера — совсем не то, что в садике. Вспомнились мамаши, приводившие в садик детей и жаловавшиеся на усталость. Я испытывала к ним легкое презрение. Подумаешь, один ребенок или даже двое! У нас их десятки! Лишь теперь мне стало понятно, о чем они говорили. Дело не в физической нагрузке, а в напряжении. Ты постоянно с ребенком, он нуждается в тебе каждую минуту. Нельзя передать его напарнице, устроить перерыв и побыть собой. Ты всегда на посту.