У Кати всё в игру повёртывалось. Вот подарил папин друг всем троим искусно сделанные из шоколада лакомства: в корзиночке сидит курочка, а под ней и вокруг нее её яички. И всё из шоколада – прелесть! Старшие дети сразу же принялись за это сладкое блюдо (после обеда мама позволила). А Катя не стала есть и тихонько ушла в детскую. Тут мы и полюбовались этим шоколадным чудом. Вот разыскала Катя своих стареньких, уже хроменьких цыпляток и устроила курятник, как на даче видела, и пошла игра: «Цып-цып-цып, клох-клох-клох». Хорошо поиграла, но няня зовет гулять, надо идти. И решила Катя: пусть курочка с цыплятами пока на солнышке погреются, а из яичек, глядишь, и цыплятки шоколадненькие вылупятся. Как интересно! Словом, поставила их на окно. Это, помню, уж на Пасху было. Пришли дети с прогулки, разделись, и Катя сразу к окну. И что же видит… Боже мой! Вместо курочки и чудных яичек – шоколадная лужа на окне. Чуть от корзинки ещё какие-то следы различить можно, а то всё сплошная шоколадная кашица. Заплакала бедная. Прибежал Лёша: и шоколад жалко, и сестрёнку утешить старается. А Шура – иначе: увидела всё это и рассмеялась: «Ну вот, пожадничала, не съела, теперь пропала вкуснятина!» – «Да не пожадничала, поиграть хотелось», говорит Катя сквозь слезы. Досадно ей было, что Шура над ней смеется. Лёша взял кукольный ножичек и стал ковырять лужицу: то Кате, то себе в рот. А Шуру лужей не угощал: зачем смеялась над Катей? Вот как Катина игра обернулась. Няня опять Катю не бранила, хоть отмывать подоконник трудно пришлось. Мишка наш очень уж шоколад жалел он же сластёна. Помните?.. А Мяка песенку сочинил: Не клади шоколад на окошко, Когда солнце нещадно печёт. Пошалить солнце любит немножко, – Положи шоколад себе в рот. Катя песенку не слышала, жаль, хотя я думаю, что игра ей слаще шоколада. А мы, куклы, играли иначе, когда оставались одни. Мы же не можем передвигаться, переставлять предметы, и нам приходилось придумывать свои игры, только переговариваясь друг с другом. Наши игры были «умственные», они требовали догадки, выдумки и даже знаний больше, чем игры живых детей. Откуда нам знания получать, когда мы даже не читали, а чтения мамины вслух детям мы слышали редко. Но нам повезло – у нас был Полишинель-всезнайка. Он руководил нашими играми и учил нас, как вы, дети, наверно, уже заметили. Он и придумывал наши игры. И, играя, мы многое узнавали и даже умнели. Что б мы делали без Мяки!!! Были у нас легкие игры. Вы, наверно, их знаете. Вот, например: Мяка называл нам какую-нибудь букву. Ну, например «с», и потом, обращаясь по очереди к нам, требовал: «Катя, назови домашнее животное на букву «с»». Подумав, Катя говорит: «собака», – и получает очко. Потом спрашивает меня: «Назови предмет мебели на букву «с»». Я отвечаю: «скамейка» – и получаю тоже очко. Потом к Тамаре: «Назови молочный продукт на «с»». Она думает-думает и не знает. Значит, очко не получает. А ведь есть же «сливки», «сметана». Затем он велит назвать рыбу, обращаясь к Мишке. Тот называет «сом» – правильно. Выиграл тот, кто получил больше очков. А вот трудная игра – в стихи. Мяка дает строчку и велит продолжать в рифму. Тут было много у нас смеху, потому что одной рифмы не достаточно: надо, чтобы было складно и новая строчка была связана по мысли с первой. И вот получалась иногда чепуха вроде стихов Мяки, которые он для смеху сочинил и чтобы подразнить учительницу. Помните? «Чепуха жарила варенье». За чепуху никто не получал очко, но зато выходило смешно! Вот Мяка задает такую строчку: «Наташа хорошо поёт». Я кричу: «Я придумала: «Корова молоко даёт»». Рифма правильная, но ведь нескладно. «Причем тут корова со своим молоком?» – смеется Мяка, и все смеются: это нескладно и неладно. Я и сама чувствую, но другого не придумала. «А как надо? Сам придумай», – говорю Мяке, и он тотчас отвечает: «Наташа хорошо поёт, всем пример нам подаёт». Все мы согласны, что это получилось и складно, и ладно. Такая же чепуха получилась у Нади. Мяка задал нам строчку: «Папа зажигает ёлку». После долгих раздумий Катя говорит: «Я видала нынче тёлку». Все смеются: совершенная чепуха. «Это трудная строчка, – защищает Надю Мишка. – Нет больше рифмы, кроме «тёлки». А как ты скажешь?» – обратился он к Мяке. И тот быстро отвечает: «Папа зажигает ёлку, мы видали это в щелку». – «Ну, это трудно, задай что-нибудь полегче», – просим мы Мяку. «Хорошо, вот уж совсем легко, – говорит Мяка. – Завтра мы пойдем гулять». Тут уж я решила блеснуть и говорю: «И цветочки собирать». – «Правильно, – говорит Мяка. – Только завтра вместо цветочков найдем снежные сугробы, но все же очко ты получаешь». Я была довольна. «Еще, еще, – просили мы, – это интересно, хоть и трудно». Наконец и мы все вместе правильно сочинили, когда Мяка нам задал такую строчку: «Мишка любит сладости». – «На свете много радостей», – ответили мы, сговорившись, в один голос и получили каждый по очку. Прогулка зимой Город, в котором мы теперь жили, называется Тверь. Это Мяка узнал у Деда Мороза под ёлкой. Куда этот Дед потом девался, не знаю. Наверно, его до следующего Рождества в сундучок спрятали. Но Дед умный был, вроде Мяки, много чего знал, даже про город рассказал, что он на большой реке стоит – Волга называется, самая большая река в России. Мы далеко от реки жили, да и неинтересно было на пристань идти теперь, зимой. Но однажды няня говорит: «Сегодня пойдем смотреть, как мама на коньках катается, хотите?» – «Хотим, хотим!!!» – кричат дети. «А я возьму свои коньки, ведь я тоже могу немного уже кататься. Можно?» – просит Шура. «Нет, милая, мы идем на каток для старших, а мама тебя на детском катке учит, на пруду. Мама велела вас привезти, чтоб вы посмотрели, как взрослые, уже наученные, катаются и шибко бегают. Там для них и музыка играет, и рестораны всякие построены, чтобы согреться и поесть, и горы выстроены. Вот увидите». – «На трамвае поедем. Ура!!!» – обрадовался Лёша. Он знал, что катки только на реках и на прудах устраивали. А это далеко. А у Кати – одна просьба: «Можно Шурочку взять, я её не уроню, позволь, няня». – «Ну уж ладно, бери». Вот счастье! И я поеду. Долго Катя меня одевала. Ведь тётя Лиля (помните?) мне всё нашила и навязала: шубку беленькую с меховым воротником, и капор из той же материи, тоже с мехом, и муфту красивую, чтоб руки греть. Связала и рукавички. Едем. Лёша в восторге. Жаль только, что окна замёрзли – ничего на улицах не видно. Приехали и слышим уже музыку, веселые вальсы. Ребят много собралось смотреть. Мы зрители, и для детей горы из снега навалили и утоптали большие сугробы. Можно забраться на них, и все видно. Вот конькобежцы, кто парами, кто в одиночку по широким аллеям, усаженным ёлочками, бегают. Так быстро и плавно, руками не размахивают, как теперь принято. А дамы, если в одиночку, руки в муфте держат. Тогда труднее на ходу удержаться, чем когда руками махаешь. Вот попробуйте! А у наших детей одно желание – маму увидеть. «Где же она, где?» Как интересно смотреть на эту веселую толпу, двигающуюся мимо нас: все по-разному одеты, у некоторых в руках шарики разноцветные. Мужчины дарят дамам и тогда едут медленно, а вот кто-то упустил шарик, и он взлетел, и ветер его понёс высоко. Все смеются, а он уж и лопнул там, кажется нам, что на небе. Пары держатся скрещенными руками. Но не все хорошо умеют. Некоторые дамы еще беспомощны, и их кавалеры еле-еле удерживают. Или сажают в специальные санки и быстро катают. И всем весело. «Но где же мама?» – не терпится Лёше. И первая увидела Шура: «Вон, вон, сморите, в синем костюме и без пальто!?» – «Да, – говорит няня. – Это специально на вате заказывала мама, красивый сшили и не холодно, раз уж всё бегает, не простудится». – «Где? Где?» – Кате не видно. Няня взяла ее и подняла: «Вон, смотри, с подругой в паре. Сейчас на часы смотрит, знает, что мы здесь стоять должны в 3 часа. Подъедет». Шура и Лёша машут ей рукавицами. Вот увидала, подбежала к сугробу нашему, улыбается и показывает нас подруге. Раскраснелась, красивая такая стала. Велела няне пройти к специально выделенному месту на льду, где еще больше собралось народу, и все смеются. Пошли мы. А там двое мужчин на коньках, конечно. Но все время падают, один другого поднимет, а сам тоже упадет. Потом обнимутся и оба кувырнутся. Катя сначала удивилась, что все смеются, а потом поняла, что они нарочно делают вид, будто не умеют на коньках устоять. Ну так смешно изображают своё неумение и падения, что все от хохота покатываются. А они все серьезно, будто ушибутся. А потом обернулись на народ, увидели, что все смеются, и бежать! Тут уж всем ясно, что это клоуны веселят народ. Вот бы Мяка посмотрел и посмеялся! Нахохотались мы вдоволь. И няня уж торопит домой идти. Поздно, и холодно становится. И мама машет, чтобы уходили. А жаль. Все расскажу своим куклам-подругам. Сумею ли только?! Приехав домой, я рассказала друзьям про нашу прогулку, и про каток на реке, и про клоунов смешных, что очень Мяку заинтересовало, ведь он сам Полишинель. А вот маленькая Тамара очень нас удивила вопросом: «Как это каток на реке? Ведь река – это вода, я сама реку Неву видела в Петербурге, когда меня возили к Наташе в институт. Нева – это широкая вода». Все мы рассмеялись. «Ты что? Разве не знаешь, что Дед Мороз зимой превращает воду в толстый лёд, по которому не только люди могут бегать, но и лошади, запряженные в тяжелые сани?» – сказал Миша. Тамара первый раз это слышала, её не брали на прогулки зимой, вот она и не видела ни льда, ни снега. «И это всё делает Дед Мороз, что с нами под ёлкой сидел?» – продолжала удивляться Тамара. Ну, тут уж пустился в рассуждение Мяка: «Тот Дед – кукла, а настоящий мороз – это просто сильный холод, который всё в природе изменяет своим холодным дыханием. Люди тепло одеваются, звери в норы забираются, в берлоги, а птички, молодцы, улетают перед зимой в далёкие тёплые края. Только вороны да воробьи холода не боятся, их люди подкармливают, и ещё некоторые маленькие птички, например, синички». – «Да, да, я знаю, что няня в форточку вешает кусочки сала, что синички и воробушки любят», – сказал Миша. «А зайчики тоже в берлоги залезают?» – заинтересовалась про своих любимцев Тамара. «Нет, они надевают теплые белые шубки, чтобы не замёрзнуть и чтобы их на снегу не было видно», – похвастала я своими знаниями. «Как? Так на серенькую шкурку надевают еще беленькую, как люди?» – приставала Тамара. Тут пришлось Мяке ей объяснять, как серенькая шерстка у зайчика постепенно вылезает, а беленькая, пушистая, вырастает. А весной – наоборот, опять серая заменяет белую. «И это тоже весной дед-чудодей делает?» спросила Тамара. «Нет, это уж волшебница-весна своим теплом и лаской». А я вспомнила, что в Павловском парке видела глубокой осенью белочку, всю рыженькую, а хвостик серенький, видно, к зиме готовилась. Стало уже темно, и мы закончили наши разговоры о природе. А завтра я расскажу вам еще про одну зимнюю прогулку, тоже интересную. Спокойной ночи! Еще одна зимняя прогулка Был морозный день. И тётя Наташа решила, что девочкам гулять не следует. А папа детей был от службы свободен и предложил сыну (значит, Лёше) погулять: «Мальчики не должны бояться мороза, – сказал он. – Надень башлык, завяжи потуже, и пошли», – добавил он обрадованному малышу (Лёша любил гулять с отцом). И вдруг тётя Наташа говорит: «Вам не трудно занести в мастерскую для починок игрушек Полишинеля? У него еле держится колпак на голове, а наш клей не годится, пробовала. Мастерская тут поблизости. Сделайте это, дети любят с Мякой играть». Папа согласился. И вот отправились, все трое мужчин – папа, Лёша и Мяка. Нам было немного завидно, но мы решили, что Мяка нам всё расскажет про прогулку. Мы с нетерпением стали ждать. Наконец приходят. Румяные от мороза, но весёлые, а Лёша всё продолжает задавать вопросы, уже раздеваясь: а почему… да почему?.. «Какой он любопытный!» – говорю. Мяка поправляет: «Не любопытный, а любознательный, – различать надо». Ну, значит, и мы любознательные, потому что с нетерпением ждем Мякиных рассказов про прогулку. А Мяка, как всегда: «Подождёте, хочется после мороза полежать». Колпак ему хорошо починили, он его хохолок под щёку и уснул. Ждём. Вот проснулся, а мы молчим: он не любит, когда пристают. Уж стемнело. Неохотно начал: «Посадили меня в маленький чемоданчик… щёлк – это папа закрыл меня, ничего не вижу и не слышу. Плохо, думаю, как же я ничего на улице не увижу и кукляшкам своим ничего интересного не расскажу. И стал я просить – лежу и шепчу, повторяю и повторяю: Я хочу, я хочу, я хочу, чтобы Лёша не забыл, чемоданчик приоткрыл, щёлкнул чтоб замочком пальчиком-крючочком… Долго я просил, и вдруг – щёлк – открылся чемоданчик, и я… вывалился из него на заснеженный тротуар, а мой колпак совсем отвалился. Удивился папа: «Что такое? Никогда чемоданчик сам не открывался». «Прости, папа, – смущённо залепетал Лёша. – Мне показалось, что Мяке душно в чемодане, и я решил приоткрыть, не думал, что он совсем откроется». Папа рассмеялся: – Ну, хорошо. Мы посадим его так, что он сможет дышать, – сказал он и, подняв меня, посадил в чемодан так, что моя лысая голова торчала из щели чемодана. Мне было стыдно, что я без колпака, а тут еще двое мальчишек с любопытством уставились на мой пёстрый костюм: «Смотри, смотри, клоун, а нос-то какой, наверно, из цирка», – перешёптывались они, но сразу убежали, когда папа обернулся. Но вот и мастерская близко. Приклеили мне колпак, и отправились мы дальше. Голова моя опять снаружи, но уж теперь в колпаке, как полагается. Лёша, как всегда, разные вопросы задает: «А почему трамвай только по рельсам ходить может? А автомобиль везде может? А почему у лошади пар изо рта идет? А почему, когда холодно, извозчик в ладоши хлопает?» (Вы уж, наверно, можете ответить на эти вопросы, дети.) Папа терпеливо на все отвечал. Приходим мы на набережную реки. И тут вижу, на реке происходит что-то удивительное. Стоят здоровые человек пять мужчин. Лошадь запряжена в сани без кузова, в котором обычно сидят, а одни полозья. А на них лежит громадный кусок льда. Он светился на солнце всеми цветами радуги, как драгоценный камень в короне сказочной королевы. Приглядевшись, я увидел, что такие же громадные куски льда стоят неподалеку и их уже грузят на другие сани и куда-то увозят. Тут уж Лёша от удивления даже забыл свое «почему» и стоял открыв рот. Папа тотчас начал рассказывать. «Ты знаешь, говорит, что есть съестные продукты, которые легко портятся. Например, мясо, рыба, все молочные продукты. Как их сохранить? Их сберечь может только холод. И вот люди придумали особые каморки – ледники, которые набивают льдом, обычно или под землей, или в подвалах, спрятанных от солнца, и поблизости помещают то, что надо уберечь от порчи. Это особенно нужно в магазинах, где много товара, – лежит он несколько дней, но не портится на льду». – «И у нас есть такой ледник дома?» это уж Лёша с вопросом. Папа объясняет: «Нет, нам не нужно. Мы много не покупаем, а аппетит у нас с тобой такой, что мы быстро всё подъедаем, ничего не успевает портиться», – смеется папа… Но тут вдруг смотрим – мужики что-то зашумели, спорят, вожжами машут, лошадку понукают, а она никак не может вытащить из большой дыры во льду сани, на которых лежит тяжеленный, вырезанный из льда кусок его. Полозья глубоко ушли в прорубь, лошадёнка слабенькая, мужички на неё кричат, один даже хлестать её начал, ей больно, а силёнок не хватает, чтобы вытащить сани. «Бедная лошадка! – чуть не плача говорит Лёша. – Папа! Как же ей помочь?!» И тут я решил опять попросить: Я хочу, я хочу, я хочу, чтоб мужики той лошадке помогли, чтоб другую запрягли, а лошадку ту спасли, я хочу, я хочу… И вот смотрим, один мужичок отвязал лошадь, которая должна была уже отвозить нагруженные льдом сани, быстро её впрягли на помощь измученной лошади в сани, застрявшие в проруби. Другие возчики взялись за оглобли и с гиканьем на пару лошадей вытянули с трудом сани. Ну, слава Богу! Все с облегчением сняли рукавицы и стали со лбов вытирать пот. Лошадка отдыхает, чуть дыша. А её хозяин стоит, гладит её и хвалит, и жалостливо: «Ну, ну, бедняга, измучилась…» А папа подошел к ней, когда она уже на берег въехала, и дал ей большой ломоть хлеба, что купил в булочной. У неё так и полилась слюна изо рта от удовольствия. Прожевала и закивала головой. «Это она тебя благодарит, папа», – сказал довольный Лёша. «Тут пора уже было уходить домой»», – закончил свой рассказ Мяка.