– Атт, – говорит он, и я узнаю это слово: «Хорошо». Через несколько секунд до нас добегает мать, запыхавшаяся, вся в слезах, с пустой намокшей сумкой за спиной, и хватает плачущую дочь. Она благодарит меня, покачивая малышку и прижимая к груди, успокаивая не только ее, но и себя. Женщина все еще плачет, и слова, срывающиеся с ее губ, звучат неразборчиво, но я вдруг осознаю, что не просто понимаю ее. Я ее знаю. – Ана? – ошарашенно выдыхаю я. Та поднимает взгляд, словно пелена эмоций вдруг спала, и замолкает на полуслове. – Джон Лоури? – спрашивает она, потирая глаза, как будто не верит тому, что видит. – Джон Лоури? – Ана произносит мое имя точно так же, как Дженни, и я со смехом заключаю ее в объятия и целую в макушку. Собравшаяся вокруг нас толпа начинает шуметь, увидев эти нежности, а пожилой мужчина, который добежал до меня вторым, отталкивает мои руки. Очень скоро я узнаю, что это ее отец, и моя фамильярность ему не по душе. Тогда Ана рассказывает ему и всем собравшимся, кто я такой и откуда мы друг друга знаем. – Это Джон Лоури из далекого Миссури, – объясняет она. – Джон Лоури, мой белый братец-пауни. Мне она говорит, что это шошоны, которых трапперы и торговцы пушниной часто называют снейками в честь реки, пролегающей через их земли. Хотя я давно отвык от этого языка и с трудом припоминаю слова, я без труда понимаю то, что говорит Ана и все остальные. Соплеменники называют ее Ханаби – имя Ана и впрямь оказалось похожим, – и она жена вождя, человека по имени Вашаки, который, по ее словам, добр, силен и мудр. Малышка – их единственный ребенок. Двое ребятишек, сидевших на муле, – это дети ее брата. Ханаби хочет, чтобы я остался с ними как почетный гость и познакомился с Вашаки и остальными, которые отправились к Большому Соленому озеру продавать и покупать товары и должны скоро вернуться. Я объясняю, что мне необходимо вернуться к каравану, что меня ждут люди, которым надо помочь переправиться, и она, поговорив с отцом, обещает, что дождется моего возвращения. – Мы только что снялись лагеря, и нам предстоит долгий путь. Мы будем ждать Вашаки в долине у развилки, а потом отправимся на Собрание всего народа шошонов. Но сегодня мы останемся здесь с тобой. Я скачу обратно к каравану и веду его вверх по течению, туда, где переправились шошоны, предупредив переселенцев, чтобы они не пугались индейцев, ждущих нас на той стороне. Уэбб спрашивает, не команчи ли это, а когда я объясняю, что это шошоны и что среди них моя давняя подруга, он и все остальные заинтригованы. Эбботт приходит в восторг, когда я рассказываю, кого встретил, а увидев ее, начинает плакать, утирая красные от солнца щеки и повторяя: – Ана, малышка Ана. Слава богу! Ана и шошоны, верные своему слову, дожидаются нас. Они уже разгрузили скарб и, не стреноживая пони, пустили их пастись на зеленой полянке на западном берегу. Не успевают фургоны остановиться, как мужчины и несколько женщин из племени переходят обратно на восточный берег и начинают помогать нам с переправой, складывая все добро, которое может испортиться от воды, на свои плоты и перевозя его через реку. Мы пытаемся расплатиться с ними за помощь, но шошоны отказываются. Ана говорит, что я спас жизнь ее дочери и три года заменял ей семью. – Сегодня я накормлю твоих людей, – обещает она. «Мои люди» смотрят на индейцев с опаской и с осторожными улыбками, но мы разгружаем двадцать повозок, поднимаем кузова и грузим обратно вещи, которые не боятся воды, и на это уходит столько времени, сколько мы потратили бы на переправу только двух-трех фургонов. В отличие от самих шошонов мы перебираемся на другой берег без каких-либо происшествий. Остаток дня, который должен был уйти на перетаскивание повозок через быструю реку, оборачивается возможностью отдохнуть и отпраздновать. Мы разбиваем лагерь неподалеку от переправы, решив, что и нам, и животным нужно набраться сил, поскольку дальше нас ждет сухой, лишенный зелени отрезок дороги. Ана-Ханаби весь день держится рядом со мной. Она поменяла заплечную сумку на новую, сухую, и ее дочь дремлет у нее за спиной, похоже ни капли не тревожась о том, что недавно чуть не утонула. Ханаби расспрашивает меня о Дженни и сестрах и даже справляется об отце: – Он был спокойным. Сильным. Как мой Вашаки. – Я знаю, что он был к тебе не слишком добр, – вздыхаю я. Она удивленно смотрит на меня: – Он был добр. Всегда. Он помог мне вернуться домой. Дал мне мула и нашел караван, с которым я смогла отправиться в путь. Я поражен. Отец и словом не обмолвился о том, что как-то повлиял на ее уход. – Он тебе не сказал? – спрашивает Ханаби. Я качаю головой. – Мне кажется, он боялся, что я отниму тебя у него. Я озадаченно хмурюсь, и она смеется. – У нас с тобой не такая большая разница в возрасте, Джон Лоури. Но ты тогда не искал себе женщину. Я была для тебя сестрой. Я знакомлю ее с Наоми и рассказываю, что мы скоро поженимся. Ханаби дарит ей белую накидку из бизоньей шкуры и темно-красное одеяло для брачного ложа. Шошонки готовят для нас ужин из ягод, форели и еще каких-то неведомых добавок, о которых мы предпочитаем не спрашивать. Весь караван наедается досыта, и я почти готов жениться на Наоми прямо сегодня, прямо сейчас, чтобы этот ужин стал нашим свадебным пиром, но мне не хочется нарушать покой излишней драмой. А потом Ханаби и ее племя окружают нас заботой, и я решаю сдержать свои порывы. За ужином Ханаби рассказывает мне о том, как добралась до дома, и о семействе, которое согласилось взять ее с собой в путешествие. Я перевожу ее рассказ для всего каравана. Меня то и дело переполняют чувства, и я делаю паузы, чтобы вспомнить подходящее слово и взять себя в руки. Она доходит до момента, когда вернулась в родное племя и узнала, что ее мать уже умерла, но отец и брат до сих пор живы. Ханаби покинула их юной невестой, когда ее забрал с собой торговец пушниной, подружившийся с ее отцом, который тогда был вождем небольшого племени шошонов. А через год она осталась одна, вдали от дома, без мужа, без семьи и без своего народа. – Три года она прожила у моей белой семьи, – объясняю я. – Эбботт привез ее к нам. После ее ухода мы очень по ней скучали. – Я боялась уходить. Но еще больше боялась, что никогда не увижу родной дом и не вернусь к своему народу. Притихшие переселенцы смотрят на нее с восхищением, и вскоре Наоми уже вовсю рисует на бумаге и шкурах, изображая наших новых друзей, пока над лагерем не поднимается луна, а типи и повозки не погружаются в сон. Только Ульф никак не может уснуть. Он ерзает на руках Уинифред, в то время как Наоми заканчивает последний рисунок при свете фонаря. Это портрет Ханаби с дочерью на руках. Ее красота и сила так и сияют с листа. Ханаби принимает подарок, изумляясь точности линий и сходству. Она встает, желает мне доброй ночи, пожимает руку мне, потом Наоми, но медлит, застыв со спящей малышкой на руках. Несколько секунд Ханаби наблюдает за тем, как Уинифред кормит Ульфа из ложечки, вливая молоко в его хнычущий рот. Ханаби передает спящую дочь Наоми. Та удивленно берет ее на руки. Затем Ханаби опускается на край ярма, на котором устроилась Уинифред, и протягивает руки к Ульфу. – Скажи ей, что я покормлю его, Джон Лоури, – говорит она мне. – У меня много молока, моей дочери столько не нужно. Уинифред отдает сына Ханаби. В ее глазах мерцают теплые отблески огня. Ханаби, ничуть не стесняясь, развязывает свою накидку и подносит ребенка к груди, вкладывая сосок ему в рот. Тот сразу же присасывается к груди и расслабляется у нее на руках, не двигаясь, работая только щеками. Уинифред не скрывает слез, прикрыв одной рукой рот, а вторую положив на сердце. Наоми плачет вместе с ней, держа на руках дочь Ханаби, но глядя только на малыша, который, изголодавшись, сосет молоко сначала из одной груди, потом из другой, пока наконец не засыпает спокойным сном, выпустив сосок изо рта. Ханаби завязывает накидку и кладет малыша себе на плечо, поглаживая его по спине. Он с довольным звуком отрыгивает, а Уинифред улыбается сквозь слезы, когда Ханаби отдает его ей. Я настолько увлекся этой трогательной и интимной сценой, что забылся и вовремя не отвернулся. Мне становится стыдно, что я все еще здесь, но Ханаби смотрит на меня без осуждения и неловкости, забирая дочь из рук Наоми. – Скажи матери, что я еще раз покормлю его на рассвете, прежде чем мы разойдемся. А она пусть поест и отдохнет, чтобы накопилось побольше молока для малыша. Я передаю ее слова Уинифред, которая кивает, не в силах остановить ручьи слез. Она пытается что-то сказать, но может только плакать. Ханаби, похоже, понимает, хотя на всякий случай переводит на меня взгляд, чтобы убедиться, что все в порядке. – Она благодарна, Ханаби. Она пережила много тягот, но никогда не жаловалась, – говорю я, сам с трудом справляясь с чувствами. – Я видела это… во сне, – выговаривает Уинифред между всхлипами. – Я видела, как другая женщина… индейская женщина… кормит его, и я… испугалась. Но теперь мне больше не страшно. 13. Форт-Бриджер Джон МЫ РАССТАЕМСЯ С ХАНАБИ и шошонами утром следующего дня, отдохнувшие телом и душой, преодолеваем пятнадцать миль сухой земли и завершаем день переправой через Блэкс-Форк. Если верить Эбботту и путеводителю для переселенцев, нам придется пересечь ее еще три раза, прежде чем мы доберемся до Форт-Бриджера. – На Грин-Ривер она совсем не похожа. Никакого сравнения. Мы без труда перейдем ее вброд, даже фургоны разгружать не придется, и течением точно не унесет, – успокаивает нас Эбботт, когда мы разбиваем лагерь на другой стороне. Но меня начали волновать другие вещи. На меня давит неизвестность и неспособность к ней подготовиться. Мне хочется отправиться вперед всех. Караван не будет сидеть у Форт-Бриджера, дожидаясь, пока я закуплю снаряжение – повозку, упряжь, веревки и цепи, запасные детали и припасы на два месяца – и женюсь на Наоми. Мне нужно время, а если последние тридцать миль я пройду с караваном, никакого времени у меня не будет. Я обсуждаю это с Эбботтом, который соглашается с моей идеей, хотя и без особого оптимизма. – Не припомню, чтобы в Форт-Бриджере было много всего. Он не такой, как Ларами. Там можно остановиться, передохнуть немного. Есть чистая вода, хорошая трава и древесина, и путь через него намного проще, чем через дорогу Саблетта. Но то, что ты найдешь внутри форта, тебя, скорее всего, разочарует. Моя тревога растет, и я мысленно браню Эбботта за то, что он не сказал мне раньше. Форт-Бриджер считается крупной остановкой на пути. Я ожидал что-то вроде Ларами, где можно найти все, что требуется путешественнику, пусть и за бешеные деньги. Я придумаю, как решить вопрос с дорогими товарами, но ничего не смогу сделать, если их вообще не будет. Когда я отвожу Наоми в сторону, чтобы рассказать ей свой план, она молча слушает, глядя мне в глаза и кусая губы. Ее придется убеждать. – Эбботт говорит, что до Форт-Бриджера в обычном темпе еще два с половиной дня. Если я возьму мулов и саврасого, то доберусь за один. Так у меня будет целый день на то, чтобы все подготовить. Теперь, когда мы преодолели Грин-Ривер и самые сухие участки, вы справитесь и без меня. – За нас я не волнуюсь, – вздыхает она. – Но… если тебе обязательно ехать… может, возьмешь с собой Уайатта? Он не будет тебя задерживать, а мне будет спокойнее, что ты не один. – Если твои родные не будут возражать, я готов взять Уайатта, – соглашаюсь я. Если он будет со мной, я смогу посадить его на одного из мулов, а еще трех привязать сзади, и тогда мне не придется гнать их всех одной длинной цепочкой. Я боюсь оставлять их с караваном. Мистер Колдуэлл, похоже, смирился с моим присутствием, но я ему не доверяю. К тому же мне не хочется добавлять забот всему семейству Мэй. На следующее утро, еще до того, как просыпаются птицы, я целую на прощание Наоми, которая встала нас проводить. Я обещаю, что все будет в порядке и через два дня мы вновь увидимся. – Ты ведь не сбежишь от меня, правда? – В ее усталом голосе слышится улыбка. – Потому что я тебя догоню. Я могу быть злой, когда мне что-то очень нужно. – Так и есть, Джон. Злее, чем мокрая курица, – поддразнивает Уайатт. Впрочем, сегодня утром он необычно бодр и рад сделать перерыв в монотонном путешествии, поэтому не оглядываясь трогается с места, подгоняя Самсона. – Вперед, мулы! Пошли! – Уайатт щелкает языком и вжимает пятки в бока мула, а Будро, Гус и Далила начинают двигаться вслед за ним. Я запрыгиваю в седло, но Наоми выглядит так печально, стоя с фонарем в предрассветной прохладе, завернутая в подаренное Ханаби одеяло, что я наклоняюсь и еще раз целую ее. – Я люблю тебя, Две Ноги, – говорит она. – А я тебя, Наоми Мэй. Постарайся не волноваться. Я буду тебя ждать. От скорости, с которой мы с Уайаттом летим вперед, у меня слегка начинает кружиться голова. Мои животные, кажется, готовы скакать весь день без остановки. Я отвязываю мулов, чтобы дать саврасому пробежаться по равнине и почувствовать его прыть, а потом возвращаюсь к Уайатту. Движение доставляет нам удовольствие, поэтому мы двигаемся почти без перерыва и останавливаемся, лишь когда надо подтянуть упряжь и попить воды, после чего снова продолжаем путь. Относительная легкость пути и возможность отдохнуть от медленных фургонов напоминают мне о том, во что я ввязываюсь. Следующие два с половиной месяца я буду передвигаться со скоростью волов, а Наоми будет сидеть рядом со мной на козлах повозки. Эта мысль заставляет меня улыбаться так, будто я только что нашел золотую жилу. Я ослабляю поводья, давая саврасому бо́льшую свободу. На ужин мы останавливаемся в зеленой излучине прохладной речушки, но лагерь не разбиваем. Мы успели проделать большой путь. В это время года солнце садится поздно, так что мы успеваем преодолеть последние мили пути до наступления темноты. Форт-Бриджер, названный в честь Джима Бриджера, первопроходца, который основал его и, по слухам, до сих пор живет в нем, представляет собой кучку длинных домов, построенных из грубого теса и промазанных глиной, чтобы ветер не задувал в щели. Здания окружены десятифутовой стеной, сложенной из тех же материалов. Рядом виднеется большой загон для лошадей, которых в нем много. Но на этом все. Я придерживаю саврасого и останавливаю мулов тихим «тпру». А потом просто сижу, положив руки на бедра, и смотрю на печальный вид места, куда я так стремился. Несколько дюжин палаток торчат вокруг одной-единственной повозки, стоящей на полянке к западу от форта. Похоже, это местные ополченцы. В отдалении можно разглядеть горстку типи, похожих на жилища шошонов, которые мы видели у Грин-Ривер, и еще несколько домов стоят у стен форта. Из ворот только что вышел караван – десять повозок, уползающих вдаль с таким же унынием, с каким я приближаюсь к этому месту. Это не Форт-Ларами. Ничего похожего. Здесь не найти ни отдельной комнаты на ночь, ни платьев, ни полок, забитых припасами. – Я ожидал чего-то побольше, – бормочет Уайатт, не веря своим глазам. – Мы точно там, где нужно? Дощечка, прибитая к двум высоким столбам, образуя довольно неприметный въезд, гласит, что перед нами Форт-Бриджер. – У нас тут почти ничего нет, но кузнец имеется, – хвастается тощий малый с тонкими усами и клочковатой бородой, когда я захожу в здание, которое служит торговым постом. Все товары на полках продаются по бешеным ценам, да и не так-то много всего на этих полках. – Мне не нужен кузнец. Мне нужна повозка, – возражаю я, быстро теряя надежду. – Полное снаряжение. – Что ж… С этим будет непросто. Но я могу вам продать немного муки, бекона, кофе и бобов. Еще масла. У меня есть масло. И для готовки, и чтобы смазывать колеса. – Мне бы для начала сами колеса. – М-да. Ну еще у меня найдутся кукурузная мука и плитка для готовки. Чайник. Котелок. Есть две жестяные чашки, две тарелки, одна ложка. Вот еще лимонный сироп. Всякие мелочи. – А что в других зданиях?