– Он хочет дать тебе лошадь. Ее брови приподнимаются, а на губах появляется улыбка, которая тут же угасает, когда я передаю ей условия вождя. – Но не просто так. Он готов подарить тебе сколько угодно лошадей, но взамен ты должна остаться жить с ним. Наоми ахает и мотает головой. Я злюсь на нее за то, что она поставила себя в это положение, и Черная Краска это прекрасно видит. Он на секунду задерживает взгляд на мне, потом поворачивается через плечо и жестом подзывает кого-то. Девушка с длинными распущенными волосами, одетая в светлые шкуры, выходит вперед. Черная Краска нетерпеливо требует, чтобы она подошла ближе. Та встревоженно хмурится, а один из молодых воинов начинает возмущаться. Пони под ним пляшет, чувствуя его ярость. Я с трудом сдерживаю стон. Переселенцы, столпившиеся вокруг, наблюдают за сценой в напряженном молчании. Волы уже запряжены, фургоны нагружены, но никто не смеет сдвинуться с места и тем самым привлечь к себе внимание. Уильям, Уинифред и все их сыновья стоят у меня за спиной, а вот Эбботт куда-то запропастился. – Она пауни. Как ты, – говорит мне Черная Краска, указывая на перепуганную скво. – Она не будет тебя злить. Я хочу себе женщину, которая рисует много лиц. Мы обменяемся, тогда Много Лиц сможет жить со мной и у нее будет много лошадей. – Она не моя скво, – отвечаю я. – Я не могу ее отдать. Я поворачиваюсь к Уильяму, но тот уже мотает головой, широко раскрыв глаза, и мне не приходится объяснять ему, что предлагает Черная Краска. – Для него большая честь, что ты выбрал его дочь, – вру я, чтобы не оскорбить вождя. – Но она очень дорога своим родным и всем этим людям. Отец не отдаст ее. Даже за всех лошадей и за всех скво. Черная Краска хмурится, но дает знак несчастной девушке, чтобы вернулась к своим. Молодой воин, который вступился за нее, успокаивается. Черная Краска смотрит на нас, несколько раз возвращаясь взглядом к Наоми, а потом пожимает плечами и хватается за гриву лошади, будто готовится уехать. – Мне же лучше. Из белых женщин выходят плохие скво, – заявляет он, а потом повторяет то же самое на сиу, и его спутники смеются. Я не спорю. Я вообще ничего не говорю, просто стою не двигаясь и жду, что будет дальше. Через несколько секунд Черная Краска вскидывает руку, и племя двигается с места, окончив переговоры и оставив только краски в горшочках. Их провожают молчанием. Мужчины, женщины и дети прячутся в фургонах за нашими спинами, опасливо выглядывая из круглых окошек в холстине, пока дакота не удаляются. Когда индейцы превращаются в полоску у горизонта, среди переселенцев поднимается оживленный гомон. Смех, полный облегчения, стремится к небу, как дым костров. Уэбб подбегает и обнимает меня за ноги, Уайатт издает торжествующий клич, Уильям хлопает меня по спине, как будто я всех спас. Уинифред призывает благословение Господне на мою голову, а Эбботт трубит в рог, чтобы повозки трогались, и все как будто в порядке. Но мы с Наоми остаемся на месте как вкопанные, пока всеобщее волнение потихоньку не затихает и люди не расходятся по местам. Мой гнев и страх никуда не делись, и мне хочется отругать ее, чтобы она поняла. – Он хотел обменять ту девушку на тебя, – говорю я ей. – Я так и подумала, – бормочет Наоми. – Что ты ему сказал? – Сказал, что у меня и так полно скво, еще одна мне не нужна. – Я бросаю на нее гневный взгляд, качая головой. Ничего такого я ему не говорил, и она это прекрасно понимает, но моя тревога никак не отступает, а ноги до сих пор дрожат. – И что, он правда отдал бы ее? – спрашивает Наоми. Ее голос выдает такую же опустошенность, какую испытываю я. – Да. – А когда ты отказался, что он ответил? – Сказал, что из белых женщин получаются плохие скво. – Ха, – усмехается она. – Черная Краска и сам вряд ли хороший муж. Я невольно фыркаю, не сомневаясь, что Наоми права. – Черная Краска готов был меняться напрямую. Без лошадей. Женщину на женщину. Тебя на нее, – с упреком говорю я. Она уже начала расслабляться, словно ничего важного не произошло. Я пытаюсь напугать ее, выставив все так, будто разговор зашел дальше, чем на самом деле: – Он интересовался твоими веснушками. Хотел знать, есть у тебя такие же пятнышки по всему телу, как у его любимого пони. – Ну тебе-то откуда знать. Она произносит это раздраженно, и меня тут же окатывает волной жара, ярости и желания. Мне хочется высечь ее розгами. А потом обнять, пока никто не смотрит. – Что еще ты сказал? – Сказал, что твои родные не могут с тобой расстаться… и что ты не моя, поэтому я не могу тобой распоряжаться. Наоми поворачивается, отводя взгляд от горизонта, за которым скрылись дакота, и смотрит на меня. – Ты не можешь мной распоряжаться, Джон. Но я твоя, – произносит она, и я опускаю глаза, не выдержав ее взгляда. Я не знаю, как с ней быть. – Так обещай, что вспомнишь об этом в следующий раз, когда решишь вступить в переговоры с вождем воинов дакота, – умоляю я. – Никто не пострадал, а ты остался при осле, разве нет? – возражает она, выпрямившись и упрямо выпятив подбородок. – Да. Но нам повезло, что он не забрал тебя вместо него. * * * Дакота двигаются быстрее нас, даже при том, что им приходится тащить за собой все пожитки и гнать табуны лошадей, и мы больше не видим их, пока не поднимаемся на вершину холма, откуда виден форт. Форт-Ларами расположен на возвышенности на южном берегу Платта и вместе с горсткой домов окружен большой стеной из сырцового кирпича. Уже сам вид жилищ, построенных не из земли или шестов и шкур, помогает переселенцам воспрянуть духом, чего не случалось уже давно. Стоянки караванов разбросаны по равнине по обе стороны реки, а дома французских трапперов и их индейских жен липнут к стенам форта и тянутся вдоль берега реки возле переправы. Дакота возводят свои типи в тени деревьев, в стороне от переселенцев, но неподалеку от форта, чтобы удобно было вести торговлю. Чтобы добраться до форта с северного берега, нужно пересечь Платт. Полки магазинов, полные диковинок, и блага цивилизации манят к себе, но караван Эбботта не готов повторить переправу даже ради них. Большинство мужчин оставляют жен следить за фургонами, стирать и готовить, а сами перебираются через реку, чтобы купить припасов. Я тоже отправляюсь на южный берег, стреножив и оставив с караваном всех своих животных, кроме Самсона и Далилы. Я обещаю Уэббу и Уиллу сюрприз в обмен на то, что они будут приглядывать за моим табуном. Мне нужно купить муки, кофе и вяленого мяса – покидая Сент-Джо, я не собирался в дальнюю дорогу. И хотя я отдал Черной Краске не тот нож, которым обычно пользуюсь, мне не нравится обходиться неполным снаряжением. Форт напоминает мне Сент-Джо, хотя масштабы здесь меньше. Работа кипит: все торгуют, проверяют товары, мастерят упряжь и пополняют склады. Я пополняю запас муки, мяса и зерна, до упора набивая седельные сумки, и выбираю себе новый нож с рукоятью из оленьего рога. Покупаю стопку бумаги для Наоми, а еще коробку карандашей и ножик, чтобы их точить. Ее башмаки совсем истерлись, так что я беру для нее мокасины из оленьей кожи, такие мягкие, что она их даже не почувствует, когда наденет. В углу вместе со стопкой отложенных кем-то штанов и рубашек лежит зеленое платье на пару оттенков темнее ее глаз. Я хватаю его и покупаю, надеясь, что никто из нашего каравана не застанет меня за этим занятием. Я беру лук и колчан для Уэбба и Уилла, заплечную сумку для Ульфа, чтобы Уинифред и Наоми могли носить малыша с собой, оставляя руки свободными, и новую фетровую шляпу для Уайатта. Я не знаю, что купить Уоррену. Он скучает по Эбигейл, но в лавках Форт-Ларами новую жену не купишь. Я решаю, что всем нам не помешает что-нибудь сладкое, и напоследок беру два фунта конфет, завернутых в коричневую бумагу. Все это обходится мне намного дороже, чем должно бы. Здешний торговый пост – единственное место в округе, где можно что-то купить. Другой возможности не представится до самого Форт-Бриджера, и местные извлекают из этого выгоду. Я возвращаюсь в лагерь раньше остальных и подхожу к фургонам семейства Мэй, желая вручить подарки, пока Уильям не видит. Я уже решаю молча оставить все, что купил для Наоми, в ее повозке, но меня замечают Уэбб и Уилл. Они подбегают ко мне и с восторженными воплями принимают подарок. Оба засовывают за щеки по карамельке, прежде чем я успеваю задать вопрос об остальных. – А где Наоми? – спрашиваю я Уэбба, который скачет вокруг меня с луком в руках, приплясывая босыми ногами в подобии воинственного танца и делая вид, будто целится в солнце. Уилл, прищурившись, рассматривает стрелы, их острые наконечники и оперение, доставая их из колчана по одной, словно меч из ножен. – Она пошла навестить индейских женщин. И мама тоже. Но мама уже давно вернулась. Она в повозке с Ульфом, – сообщает мне Уилл. – Отнести ей сумку? Я замираю, ошарашенно уставившись на него. – Каких таких индейских женщин? Уилл показывает на дома французских трапперов, стоящие на берегах Платта. Даже издалека видны собаки, дети и женщины, столпившиеся возле домов. У всех трапперов индейские жены. В форте я слышал, как кто-то называл их французскими индейцами, хотя не думаю, что все эти женщины из одного племени. – Мама говорит, она осталась рисовать. К ней выстроилась целая очередь, – добавляет Уилл. В его голосе не слышится ни капли тревоги. Я оставляю свои покупки, в том числе подарки для Наоми, в повозке Эбботта и спешу подняться на холм, с трудом сдерживая волнение. Это не мое дело. Я ей не опекун, не муж и не отец. Но я боюсь за нее и мысленно ругаю Уинифред за то, что оставила дочь одну среди незнакомых людей. Но она не одна. Уайатт сидит рядом с ней возле самого большого дома. Дети-полукровки бегают вокруг, уворачиваясь от собак, которые норовят цапнуть их за пятки. Индейская женщина отгоняет собак и велит детям поиграть в другом месте, после того как кто-то спотыкается о гору вещей рядом с Уайаттом. У меня на глазах скво, закутанная в коричневое покрывало, садится перед Наоми, скрестив ноги и придав лицу серьезное выражение. Наоми вручает ей зеркало, которое я видел в фургоне Уоррена, пока отлеживался после болезни. Женщина окидывает взглядом свое лицо, улыбается и кивает. Мне вдруг приходит в голову, что она, возможно, никогда не видела себя со стороны. Наоми быстро заканчивает набросок – толпа вокруг растет – и отдает листок женщине в коричневом. Та сравнивает портрет со своим лицом в зеркале, снова кивает и улыбается. В обмен на рисунок, который Наоми частично раскрасила подаренными красками, женщина вручает Наоми одеяло, которое Уайатт кладет в растущую кучу. Наоми склоняет голову и повторяет индейский жест, означающий «хорошо», который она подсмотрела у меня во время переговоров с воинами дакота. Из очереди выходит следующий человек, и история повторяется. Уайатт замечает меня и весело машет рукой, как будто все это какое-то большое приключение. Я говорю себе, что с ней все в порядке, можно уходить. Даже нужно. Но я не ухожу. Я продолжаю наблюдать, стоя в стороне. Чаще всего Наоми рисует на своей бумаге, хотя некоторые приносят ей лоскуты кожи или щиты вроде тех, что были у воинов дакота. Интересно, дошел ли до них слух о происходящем? До форта точно дошел. В толпе есть женщины из других караванов. Они глазеют и переговариваются между собой. Французский торговец пушниной – судя по всему, владелец дома, перед которым обосновалась Наоми, – тоже успевает попозировать для портрета. Вид у него самый торжественный. Он стоит с ружьем в руках, в енотовой шапке с огромным полосатым хвостом, который свисает между плеч торговца, украшенных бахромой. Наоми тратит на каждого совсем немного времени, не больше десяти минут. Но все вокруг восхищаются и аплодируют всякий раз, когда она заканчивает рисунок, а счастливые клиенты удаляются, бережно держа в руках свою добычу. Одна индейская женщина в платье с мокрым подолом – должно быть, она только что перешла реку вброд – приводит козу. Наоми на мгновение бледнеет, а женщина, чтобы показать, как хороша коза, сжимает ее вымя и набирает немного молока в жестяную кружку. Она упрямо протягивает ее Наоми. Та передает молоко Уайатту, который тут же все выпивает. Он улыбается, вытирая губы, и хозяйка козы хлопает в ладоши. Наоми говорит ему что-то еще, и оба начинают кивать. Судя по всему, они согласились взять козу. Женщина привязывает ее к колышку и садится перед Наоми позировать для портрета. Я уверен, что вся добыча Наоми не поместится в повозки, которые и так забиты до отказа. К тому же большинство из этих вещей ей без надобности. Но она продолжает рисовать. Ее левая щека испачкана синей краской, правая – красной, а прямо на кончике носа виднеется черное пятнышко, как будто она слишком близко наклонилась к рисунку. Желтое платье – то самое, в котором я впервые увидел ее в Сент-Джо, – все забрызгано. Сомневаюсь, что ей удастся его отстирать, даже если будет очень сильный дождь. Ее волосы собраны в толстую косу, но несколько прядок налипли на краску у нее на щеках. Однако люди смотрят на нее так, будто она спустилась к ним с небес. Проходит несколько часов. Я ненадолго отхожу, чтобы проверить свой табун, а когда возвращаюсь, вижу, что толпа еще больше разрослась. Насколько мне известно, Наоми ни разу не сделала перерыва и не предприняла попыток закончить работу, а гора ее трофеев продолжает увеличиваться. Жена торговца пушниной загоняет детей домой и возвращается через несколько минут с водой и чем-то вроде мясного пирога, на который Наоми и Уайатт набрасываются, точно голодные звери. Наоми отдает женщине одеяло, желая расплатиться за угощение, а та выносит еще пирог. Наоми показывает на меня. Уайатт встает, разминая затекшие ноги, и передает угощение мне. – Наоми говорит, раз уж ты нас дожидаешься, тебе тоже нужно поесть. Я забираю пирог. Несмотря на голод, меня одолевают сомнения. Уайатт трусцой возвращается к Наоми. Я не могу понять, в чем смысл происходящего, кроме совсем уж очевидного: Наоми рисует, люди счастливы, а она тем временем собирает трофеи. Солнце клонится к закату. Утром караван должен снова отправиться в путь, и я уже начинаю думать, что мне придется вмешаться и положить конец этому безумию ради самой же Наоми, как вдруг толпа расступается. Люди начинают показывать пальцами, и ротозеи из числа переселенцев тут же разбегаются, как испуганные кролики. Верхом на лошадях к нам приближаются Черная Краска и воин с украшениями в волосах. Три индейские женщины ведут мула, который тянет пустую волокушу. Черная Краска ведет в поводу саврасого жеребца и гнедую кобылу, чья рыжевато-каштановая шерсть похожа на волосы Наоми. Черная Краска говорит что-то на сиу («Уходите»?), и толпа подчиняется. Когда люди разбредаются, я подхожу и встаю рядом с Наоми и Уайаттом. Последний, похоже, ничуть не удивлен появлением вождя. Наоми заканчивает портрет кавалериста, который пришел из форта ради того, чтобы его нарисовали на куске холста. Он забирает рисунок и спешит унести ноги вслед за остальными, расплатившись фунтом бекона. – Много Лиц хотела лошадь, – говорит Черная Краска, обращаясь ко мне на пауни. – Я дам ей две. Я поворачиваюсь к Наоми, стараясь не выдать своего изумления. Она кусает губу, переводя взгляд с меня на саврасого. – Я же говорила, что добуду тебе лошадь. – Он хочет дать тебе двух. Ее брови приподнимаются, но она наклоняется, велев Уайатту помочь, и начинает показывать вождю все, что заработала для обмена. Он подзывает скво, чтобы собрать трофеи, и осматривает каждый из них, оставляя то, что ему не нужно. – Скажи ему, что козу я оставлю себе, – просит Наоми, поднимая взгляд на меня. – Мама мечтала о козе. Коровы совсем не дают молока, и она боится, что Ульф не наедается. Он все время голодный. Я выполняю ее просьбу, и Черная Краска соглашается оставить козу. Женщины складывают трофеи Наоми на волокушу, быстро разбирая гору вещей. Когда они заканчивают, Черная Краска кивком указывает на лошадей. – Бери, белый пауни. Рыжая пони спокойная. Старая. Пусть на ней ездит Много Лиц, так она не сможет от тебя убежать. А ты возьми молодого, так ты всегда сможешь ее догнать. – Губы вождя насмешливо кривятся. Уайатт и Наоми смотрят на меня в ожидании перевода, но я молчу. Черная Краска кидает мне чумбуры лошадей и, бросив прощальный взгляд на Наоми, удаляется. Воин с украшениями в волосах и скво с волокушей следуют за ним. Саврасый издает ржание, бьет копытом и мотает головой, зато гнедая кобыла тут же наклоняется, ища, что можно пожевать, тем самым подтверждая слова Черной Краски.