– Мы никогда ничего не найдем. Если Люси нам доверяет, она сама все расскажет. Если не доверяет, мы никогда не найдем то, что она хочет спрятать. В последнее время я все чаще замечаю в заявлениях Кэрол подобный фатализм. Она словно устает, теряет решимость. Я постоянно ловлю себя на том, что пытаюсь разжечь в ней веру. – Люси еще маленькая, – говорю я, – слишком маленькая, чтобы понимать, от чего ей придется отказаться ради лживых обещаний мертвых. Я знаю, тебе противно, что мы шпионим за ней, но мы хотим спасти ей жизнь. Кэрол долго молча смотрит на меня, затем вздыхает и кивает. Я проверяю файлы изображений на предмет наличия скрытой информации. Проверяю жесткий диск на ссылки на удаленные файлы, в которых могут содержаться секретные коды. Изучаю интернет-страницы, ища кодовые слова, предлагающие лживые обещания. Наконец я облегченно вздыхаю. Люси чиста. * * * В последнее время мне совсем не нравится покидать Лоуэлл. Мир за нашим забором становится все более жестоким и опасным. В восточный Массачусетс вернулись медведи. С каждым годом лес все больше приближается к городской черте и становится гуще. Кое-кто утверждает, что видел в нем рыщущих волков. Год назад мы с Брэдом Ли отправились в Бостон за запасными частями для городского электрогенератора, размещенного в здании бывшей мельницы у реки Мерримак. Мы захватили с собой ружья для защиты как от диких зверей, так и от вандалов, которые по-прежнему бродили по развалинам города, питаясь остатками консервов. Дорожное полотно Массачусетс-авеню за тридцать лет покрылось трещинами, из которых торчат трава и кусты. Суровые зимы Новой Англии, с обилием осадков и коварным разрушительным льдом, привели к тому, что от стен небоскребов откалываются куски; оставшиеся без окон бетонные коробки в отсутствие отопления и регулярного обслуживания разваливаются и покрываются ржавчиной. Завернув в центре города за угол, мы наткнулись на двух бродяг, греющихся у костра, в котором они жгли книги и бумагу из соседнего книжного магазина. Даже вандалам нужно тепло, а еще, быть может, эти двое также получали наслаждение, уничтожая то, что осталось от цивилизации. Они присели на корточки и зарычали на нас, но не двинулись с места, когда мы с Брэдом направили на них ружья. Мне запомнились их тощие ноги и руки, их грязные лица, налитые кровью глаза, полные страха и ненависти. Но больше всего мне врезались в память их сморщенные лица и седые волосы. «Даже вандалы старятся, – подумал я. – И у них нет детей». Пятясь, мы с Брэдом осторожно отступили назад. Я рад, что нам не пришлось ни в кого стрелять. * * * В то лето, когда мне было восемь, а Лоре – одиннадцать, мы с родителями поехали на машине через Аризону, Нью-Мексико и Техас. Мы ехали по старым шоссе и проселочным дорогам – турне по монументальным красотам западных пустынь, полных вызывающих ностальгию опустевших городов-призраков. Когда мы проезжали индейские резервации, мама хотела останавливаться у каждого придорожного магазинчика сувениров, чтобы полюбоваться местной керамикой. Мы с Лорой осторожно заходили внутрь, следя за тем, чтобы ничего не сломать. Вернувшись в машину, мама протянула мне горшочек, который купила. Я крутил его в руках, изучая грубую белую поверхность, аккуратные черные геометрические узоры и четкое изображение сидящего на корточках игрока на флейте, с торчащими в голове перьями. – Просто поразительно, правда? – сказала мама. – Этот горшочек сделан без гончарного круга. Женщина вылепила его руками, используя технику, которая многие поколения передавалась у них в семье. Она даже глину накопала в том самом месте, которым пользовалась ее прапрабабушка. Эта женщина поддерживает в живых древнюю традицию, образ жизни. Внезапно горшочек у меня в руках показался очень тяжелым, словно я ощутил вес памяти многих поколений, сконцентрированных в нем. – Это просто выдумка, чтобы торговля шла бойчее, – сказал папа, глядя на меня в зеркало заднего вида. – Но было бы еще грустнее, если бы это было правдой. Если человек делает что-то в точности так же, как и его предки, значит, его образ жизни мертв, он превратился в окаменевшие останки, в аттракцион для развлечения туристов. – Женщина не притворялась, – возразила мама. – Ты не понимаешь, что в жизни по-настоящему важно, за что следует держаться. Человечество – это не только прогресс. Ты ничуть не лучше приверженцев Сингулярности! – Пожалуйста, не спорьте! – взмолилась Лора. – Давайте просто остановимся в гостинице и посидим у бассейна. * * * Джек, сын Брэда Ли, стоит у двери. Несмотря на то что он уже несколько месяцев приходит к нам домой, Джек по-прежнему стесняется и чувствует себя неловко. Я знаю его с пеленок, как и всех детей в нашем городе. Их осталось так мало. В средней школе, разместившейся в бывшем доме Уислеров, всего двенадцать учеников. – Здравствуйте, – смущенно бормочет Джек, уставившись себе под ноги. – Нам с Люси нужно позаниматься, подготовиться к контрольной. Я отхожу в сторону, пропуская его в комнату Люси. Мне не нужно напоминать ему правила: дверь в комнату остается открытой, по крайней мере три ноги из четырех постоянно на ковре. Я слышу невнятные голоса, изредка смех. В этом ухаживании есть какая-то наивность, чего не было во времена моей молодости. Без нескончаемого потока циничной сексуальности из телевизора и интернета дети дольше остаются детьми. * * * К концу врачей осталось совсем мало. Те из нас, кто захотел остаться, собрались в небольшие сообщества, окружились повозками[49], защищаясь от банд грабителей, которые купались в плотских наслаждениях реального мира, покинутого Загруженными. Мне так и не довелось окончить колледж. Мама болела несколько месяцев. Прикованная к постели, она проваливалась в бессознательное состояние и приходила в себя, накачанная таблетками, притупляющими боль. Мы по очереди сидели возле нее, держа ее за руку. В хорошие дни, когда у мамы бывали просветления, тема для разговоров была только одна. – Нет, – хрипела мама, – вы должны обещать мне. Это очень важно. Я жила реальной жизнью и умру реальной смертью. Я не хочу, чтобы меня превратили в запись. Есть вещи похуже смерти. – Если ты Загрузишься, – возражал папа, – у тебя по-прежнему будет шанс. Если ты попробуешь и тебе не понравится, твое сознание можно будет приостановить и даже стереть. Но без Загрузки ты уйдешь навсегда, и тогда уже поздно будет сожалеть и пытаться вернуться назад. – Если я сделаю то, что вы хотите, – говорила мама, – я исчезну. Я никогда не смогу вернуться сюда, в реальный мир. Я не хочу, чтобы меня изображала горстка электронов. – Пожалуйста, прекрати! – взмолилась Лора, обращаясь к отцу. – Ты делаешь маме больно. Ну почему ты не можешь оставить ее в покое? Моменты просветления становились все более редкими. И вот та ночь: я проснулся от звука хлопнувшей входной двери, выглянул в окно и увидел во дворе перед домом челнок, кое-как спустился по лестнице. Маму отнесли в челнок на носилках. Папа стоял у двери серого челнока, размерами чуть больше микроавтобуса, с надписью «Вечность» на борту. – Остановись! – крикнул я, перекрывая гул двигателей челнока. – Времени нет, – сказал папа. Глаза у него были красными. Он не спал уже несколько дней. Как и все мы. – Необходимо сделать это сейчас, пока еще не слишком поздно. Я не хочу ее потерять! Мы стали бороться. Папа схватил меня в охапку и повалил на землю. – Решение принимает мама, а не ты! – кричал я ему в ухо. Но он лишь крепче обнимал меня. Я отчаянно старался высвободиться. – Лора, останови их! – Перестаньте драться, вы оба! – Лора закрыла глаза рукой. – Мама этого не хотела бы! Я возненавидел ее за то, что она говорила так, будто мамы уже не было в живых. Дверь закрылась, и челнок поднялся в воздух. * * * Отец отправился на Шпицберген через два дня. Я так с ним больше и не говорил. – Теперь я присоединюсь к маме, – заявил он. – Прилетай поскорее, как только сможешь. – Ты убил ее! – гневно бросил я. Отец вздрогнул, и я был этому рад. * * * Джек пригласил Люси на выпускной вечер. Я очень рад, что ребята решили его устроить. Это говорит о том, что они настроены всерьез сохранять и продолжать традиции, о которых слышали от своих родителей. Для них это легенды мира, о котором им известно только по старым видео и старым фотографиям. Мы стараемся всеми силами сохранить все возможное из той жизни, что была до: ставим старые пьесы, читаем старые книги, отмечаем старые праздники, поем старые песни. К сожалению, от многого нам пришлось отказаться. Старые рецепты были приспособлены под новые ингредиенты, старые надежды и мечты усохли, чтобы поместиться в рамках сжавшихся горизонтов. Но лишения также сплотили нас, помогли крепче держаться за наши обычаи. Люси хочет сама сшить себе платье. Кэрол предлагает ей сперва посмотреть ее платья. – У меня осталось несколько выходных платьев еще с тех пор, когда мне было лишь немногим больше, чем тебе сейчас.