– Н-ну, Пётр Романович! – протянула дамочка. – Этот вопрос следовало бы адресовать скорее вам! Либо вашей очаровательной дочери, от которой у Мишеля просто не должно быть тайн! – Мне интересно ваше мнение, драгоценнейшая Софья Эммануиловна! Кем всё-таки, по-вашему, могла быть доверена столь ответственная миссия? Министерством иностранных дел? Лично канцлером? И почему подобная миссия была доверена сапёру? И к тому же младшему офицеру? Согласитесь, Софья Эммануиловна, тут какая-то натяжка: с одной стороны – вице-адмирал японского флота, а с другой – прапорщик! Как вы сами-то полагаете? А может, – Белецкий страшно округлил глаза. – А может, это было личное поручение государя императора? Почувствовав издёвку, Софья Эммануиловна вспыхнула, пробормотала что-то про тайны, совсем ей не интересные и поспешно отошла к другим дамам. Вертя перед глазами стальную шкатулку, Белецкий продолжал размышлять о предстоящей ему нелёгкой задаче. В свете гибели секретаря японского посольства и усиленного розыска человека, причастного к ней, тайный советник нисколько не сомневался, что его визит в резиденцию посла не останется незамеченным. Вряд ли, конечно, жандармы выставили вокруг особняка на Дворцовой набережной часовых либо соглядатаев, однако в самом доме наверняка есть глаза и уши «голубых мундиров». К тому же неизвестно, как отреагирует сам господин Эномото, когда ему сообщат о визите будущего родственника человека, причастного к смерти секретаря посольства. Пожалуй, что и не примет – кто их, дипломатов, знает! Да и стоит ли эта шкатулка того, чтобы он, главноуправляющий Корпусом железнодорожных инженеров и без пяти минут товарищ министра путей сообщения, рисковал своим положением, репутацией, а паче того, своим будущим? Вспоминая значительное выражение лица жандармского ротмистра, Белецкий не сомневался: если такой субъект пронюхает, что его ведомство попытались обойти на повороте, неприятности гарантированы! Может, стоит заглянуть в шкатулку? Один грех на его душе уже имеется: письмо-то Настеньке он вскрыл и прочёл! Белецкий, воровато оглянувшись на запертую дверь кабинета, вставил найденный в конверте ключ в скважину и покрутил его. Звонко щёлкнув, крышка шкатулки слегка приподнялась. Нагнувшись и не притрагиваясь к шкатулке, Белецкий попробовал заглянуть внутрь: внутри лежала толстая пачка исписанных бумаг, а под ними виднелись краешки нескольких фотографий. Тут же устыдившись своего порыва, Белецкий поспешно запер шкатулку и спрятал ключ обратно в конверт с письмом Настеньке. Плюнуть на всё, заклеить конверт и отдать дочери? Настенька непременно постарается выполнить поручение жениха. Помчится в посольство, наговорит, чего доброго, дерзостей, попадёт на заметку жандармам. А перво-наперво, узнает о том, что жених, скорее всего, уже погиб. Такую боль причинять любимой дочери Белецкий никак не мог! Значит, надо всё делать самому. Отперев дверь кабинета, Белецкий позвонил колокольцем и велел появившемуся слуге попросить подняться к нему молодую барыню. Надо как-то порасспрашивать дочь. Может, Настенька наслышана от Мишеля о каких-то привычках его японского друга? О местах прогулок, например… Надо бы как можно осторожнее повыведать об этом! Иного способа повидаться с посланником Белецкий, как ни старался, выдумать не мог. * * * – Господин вице-адмирал! Я пригласил вас сегодня в неурочный для наших дружеских, как я полагал, встреч – для того, что сообщить вам тяжкую новость и выразить вам искренние соболезнования… Обычно Александр принимал своих визитёров посреди своего рабочего кабинета стоя, вынуждая, тем самым, стоять во время аудиенции и их. Нынче, пригласив японского дипломата, он нарушил давнюю традицию: извещённый дежурным адъютантом о прибытии Эномото Такэаки, Александр встретил его почти у самых дверей. Произнося первую фразу, он, прикоснувшись к локтю японца, второй рукой сделал приглашающий жест в сторону дивана между двумя альковами, несколько поодаль от своего рабочего стола. Усадив японца, Александр присел и сам. – Третьего дня, при невыясненных пока обстоятельствах, погиб секретарь вашего посольства господин Асикага Томео. Его тело было найдено на железнодорожном перегоне близ Варшавы. Примите, господин посол, мои личные и самые искренние соболезнования по поводу этой трагедии. Если сообщённое известие и поразило Эномото, то по его невозмутимому лицу этого никак не было заметно. Вице-адмирал лишь наклонил голову, выражая тем самым благодарность за личные соболезнования русского царя. – Моя телеграмма его величеству японскому микадо приготовлена и подписана – как и официальное уведомление министерства иностранных дел в адрес министерства внешних связей японского правительства, – продолжил Александр. – Я попросил лишь отложить отправку этих депеш до моей встречи с вами, чтобы уточнить: надо ли извещать о смерти господина Асикага Томео военное министерство Японии? Как меня информировали, покойный секретарь числился по военному министерству. Вероятно, исполнял должность военного атташе? – Не думаю, ваше величество, что о смерти господина Асикага следует особым образом уведомлять наше военное министерство, – покачал головой посол. – Он не был военным атташе и лишь выполнял отдельные поручения военного министра господина Сайго Такамори. Могу ли я осведомиться, ваше величество об обстоятельствах гибели моего соотечественника? – Это самый трудный вопрос, господин Эномото! Признаться, узнав о гибели господина Асикага ещё вчера, я отдал строжайшее распоряжение о проведении самого полного дознания – рассчитывая на усердие и расторопность полицейских властей с тем, чтобы, встретившись с вами, изложить все подробности. Увы, ваше высокопревосходительство: мои подданные меня подвели! Могу лишь сообщить, что к смерти вашего соотечественника, скорее всего, имеет какое-то отношение ваш знакомый по Петербургу, гвардейский прапорщик Берг… Услышав имя Берга, японец впервые за всё время беседы проявил эмоции: удивлённо вскинул брови, нахмурился и уже открыл было рот для какого-то вопроса, однако, видя, что монарший собеседник явно не закончил своего высказывания, сдержался. – Его роль в этом деле полностью не прояснена – ввиду того, что он исчез, и полицейскими и военными властями пока не найден. Пока не найден! – со значением подчеркнул Александр. – Однако, по свидетельству очевидцев, Берг получил серьёзные раны и нуждается в медицинской помощи. Не извольте беспокоиться, господин вице-адмирал! Преступник, имеющий отношение к смерти дипломата, находящегося под особой защитой государства и самого государя, будет найден и понесёт заслуженное наказание! А до той поры мною издан высочайший указ об исключении Берга из списков Сапёрного лейб-гвардии батальона, находящегося под моим личным покровительством и патронажем. Вот, пожалуй, и всё, что я имею сказать вам, господин посол. Ещё раз прошу принять мои соболезнования. Выражаю надежду, что сей трагический случай не омрачит весьма обнадёживающие горизонты дипломатического сотрудничества между нашими державами. Хотя без ноты протеста со стороны Японии, полагаю, нам не обойтись… – Благодарю ваше величество за ваши соболезнования. Могу ли я задать вам несколько вопросов, ваше величество? – Сколько угодно! И если я в состоянии буду дать на них ответ… – Прапорщик фон Берг, чтобы было известно вашему величеству, является моим давним и добрым другом. Простите, ваше величество, но я не верю в его злой умысел и намерения нанести ущерб отношениям между нашими державами! Прошу простить мою настойчивость – но вы уверены, ваше величество, в причастности господина фон Берга к смерти секретаря нашего посольства? – Судите сами, господин посол! Судя по фактам предпринятого полицейского дознания, Берг и Асикага возвращались в Россию из Берлина. Ехали в одном вагоне. Между ними произошла ссора, и Берг, видимо, вызвал господина Асикага на поединок – либо оскорбил его до такой степени, что господин Асикага потребовал у него удовлетворения. Я говорю об том с уверенностью потому, что на теле господина Асикага нашли письмо за подписью фон Берга. Знаете ли, обычное письмо, коими обмениваются перед поединком дуэлянты, лишённые секундантов. Надо полагать, что такое же письмо за подписью господина Асикага было и при Берге… – Вы упомянули о том, что фон Берг получил серьёзные ранения, ваше величество. А господин Асикага? Александр поморщился: – Этот нелепый поединок происходил на крыше вагона мчащегося поезда. И, судя по документам дознания, господин Асикага был сброшен с крыши вагона крылом семафора. Иных ран, за исключение полученных в результате удара и падения, на его теле не обнаружено. Но это никоим образом не умаляет вины бывшего прапорщика фон Берга, господин вице-адмирал! – А каким образом раненый фон Берг смог исчезнуть? Сдерживая раздражение, Александр объяснил. – Я уже выразил обер-полицмейстеру Варшавы своё недовольство и недоумение, и меня заверили, что все полицейские силы Привисленского края брошены на поиски преступника и его укрывателя, господин посол! – заявил он напоследок. Почувствовав растущее недовольство Александра, проистекающее из невозможности дать послу ответы на все интересующие его вопросы, Эномото встал и глубоко поклонился монаршему собеседнику. – Ещё раз благодарю ваше величество за соболезнования и проявленное ко мне участие. Я немедленно уведомлю своё правительство о данном трагическом происшествии и официально отреагирую – в соответствии с общепринятыми международными нормами. Вероятно, это будет нота протеста, хотя… – Договаривайте, господин вице-адмирал! Хотя что? – Всё моё существо протестует против того, что вы называете моего единственного русского друга преступником, ваше величество! Конечно, я знаю господина фон Берга всего лишь несколько месяцев, однако уверяю, что твёрдо составил о нём впечатление как о порядочном человеке, не способном на низкие и бесчестные поступки! – Но факты, факты, господин посол! Куда от них деваться? Простите, господин вице-адмирал, если я задеваю ваши чувства, но, по-видимому, вы ошибались в этом человеке! – Как знать, как знать, ваше величество!.. * * * Рассветы Эномото Такэаки давно взял за правило встречать у воды. Лучше, конечно, у моря: там шум волн и шорох мокрого песка под ногами навевали возвышенные мысли о бренности всего сущего. Но и в русской столице воды было предостаточно: одна Нева, плескавшая волной под самыми окнами посольского особняка, была гораздо шире самого большого пролива близ родного города Эдо. Не ставя в известность полицейские власти о местах своих постоянных прогулок в Петербурге, как это было предписано мидовским циркуляром, Эномото свои утренние променады предпочитал совершать на восходе дня, вдоль одетого в камень правого берега Невы. В такие минуты хорошо думалось, мысли в голову приходили светлые. Иногда, правда, прогулкам мешали разные люди. То казачий конный патруль, приметив одинокого путника близ Невы, в непосредственной близости от Зимнего дворца, решительно заявит о невозможности праздного пребывания здесь господина азиатской внешности в сугубо охраняемой зоне. То маявшийся с утреннего недосыпу дворник бдительность проявит, высвистит городового – на всякий случай, как бы не совершил прилично одетый господин утопления в реке. А то и компания развесёлых любителей «невской ухи», о которых ему когда-то рассказывал Берг, принимала прилично одетого господина нерусской наружности за своего. И едва не силком тащила вице-адмирала на топкий вонючий берег. На миску ухи в простонародных деревянных плошках и бокал «Вдовы Клико» десятилетней выдержки… Впрочем, Эномото не сомневался и в том, что негласная полицейская охрана иностранных дипломатов давно уже «вычислила» его привычки, и агенты в статском, не маяча из деликатности перед глазами, частенько сопровождали его в этих утренних прогулках. Агенты держались поодаль – но как только японскому дипломату кто-либо пытался помешать, либо навязать свою компанию, столь же деликатно и почти незаметно вмешивались. Эномото подозревал, что и казачьи конные разъезды, и невесть откуда берущиеся дворники, а то и городовые тоже были частью системы охраны иностранного подданного. А нынче и совсем неожиданный субъект утреннему променаду Эномото и его полумистическому «общению с водой» помешал. Щёгольский экипаж, стоящий на набережной под присмотром застывшего на козлах кучера, Эномото приметил, разумеется, издали. Приметил и постарался обойти подальше. Однако не получилось: видать, издали заприметивший его из экипажа прилично одетый господин с холёной бородкой а-ля император, вышел навстречу, учтиво поклонился и спросил – не уделит ли господин посланник Эномото несколько минут человеку, имеющему известия от Михаила Карлова фон Берга. Это было совершенно неожиданно, и дипломат, враз позабывший и об инструкциях из министерского циркуляра, и об опасности нежелательных встреч с незнакомцами в пустынных местах, сделал шаг навстречу незнакомцу: – С кем, простите, имею честь? Незнакомец коротко поклонился: – Позвольте отрекомендоваться, господин вице-адмирал: Белецкий, тайный советник и главноуправляющий Корпуса инженеров. Служу по линии министерства железнодорожных сообщений – однако позволил себе побеспокоить вас по причине личного свойства. Миша Берг – жених моей дочери, Анастасии. – Он упоминал и о вас, и главным образом о вашей очаровательной дочери, господин Белецкий, – улыбнулся Эномото, отвечая поклоном на поклон. – Благодарю, ваше высокопревосходительство. Однако повод дня нашей встречи весьма серьёзен, а судьба Мишеля внушает мне большие опасения. Эномото, враз став серьёзным, кивнул, и, прежде чем заговорить, оглянулся по сторонам, окинув пустынную в эти часы набережную Невы внимательным взглядом. – Полагаю, господин Белецкий, что место и время нашей встречи выбрано вами не случайно. Ваше положение в обществе легко позволяло нанести мне визит в моей резиденции, однако вы выбрали этот час и пустынную набережную. О моей привычке гулять здесь вам сообщил Мишель? – Вы правы, господин вице-адмирал. Молодого человека усиленно ищут полицейские и военные власти всей России – и вы, несомненно, знаете причину этого. Я сужу по ноте протеста Японии за вашей подписью, опубликованной во вчерашних «Ведомостях» и по газетным комментариям по этому поводу, где упоминается прапорщик фон Берг. Вернее, уже не прапорщик… – Увы, знаю, – кивнул японец. – Его величество государь император, лично выражая мне соболезнования по поводу гибели сотрудника посольства, упоминал о высочайшем указе, подписанном им. К сожалению, его величество повелел исключить фон Берга из списков офицеров гвардейского батальона. – «К сожалению»? – недоверчиво переспросил Белецкий. – Как же тогда соотносить ваше сожаление с нотой протеста? – Я официальный представитель своей страны, и многие мои действия диктуются рамками дипломатического протокола. Посланник его величества микадо не мог не выразить протест властям страны, допустившей на своей территории гибель дипломата, – как бы он сам лично не относился к самому дипломату и обстоятельствам его смерти. – Прошу простить эти мои расспросы, господин посол. Их настойчивость диктуется не только моей озабоченностью за судьбу молодого человека. Речь идёт о репутации моей дочери, и, если на то пошло, моей собственной репутации и даже карьеры. Я официально предупреждён, что любое сокрытие сведений о месте пребывания Берга будет оценивать, возможно, лично государь. С некоторых пор и я, и моя дочь находимся под негласным пристальным наблюдением… Вы понимаете, господин посол? Эномото кивнул и ещё раз оглянулся, отметив про себя, что далёкая фигурка его собственного соглядатая заметно приблизилась. – Вы правы, господин Белецкий: ваш официальный визит ко мне в нынешней ситуации вполне мог иметь для вас печальные последствия. То же самое касается и нынешней встречи: что бы вы знали, дипломаты тоже находятся под наблюдением особой службы русской полиции, хотя это и не связано с Бергом. Так что подробно поговорить нам здесь, увы, не удастся. Скажите только: вы имеете какие-то сведения о его пребывании? Поверьте, мне очень не хватает Мишеля, и я не менее вашего обеспокоен его судьбой. Теперь и Белецкий обратил внимание на приближающуюся к собеседникам фигуру. – Господин вице-адмирал, на каменном парапете возле моего экипажа для вас в саквояже оставлена посылка от Мишеля Берга. Там же – письмо, адресованное вам. Я сейчас уеду, но нам непременно нужно поговорить – без свидетелей, как вы понимаете. И я ума не приложу – где и как… – Возьмите, господин Белецкий! – загородившись от соглядатая спиной, Эномото передал собеседнику узкий конверт. – В конверте вы найдёте билеты на спектакль в театр «Буфф» на завтрашний вечер. Когда-то Мишель усиленно советовал мне посетить спектакль парижской примы мадмуазель Шнейдер, и я, ещё до случившегося, хотел сделать ему приятный сюрприз. Посетите спектакль, пожалуйста, а я сам найду вас в первом же антракте! И поторопитесь, господин Белецкий, пока мой соглядатай ещё достаточно далеко. Прощайте! Белецкий поспешил к своему экипажу, а Эномото, небрежно помахивая тросточкой, продолжил свою прогулку вдоль набережной. Шаги он рассчитал точно: рядом с небольшим саквояжем на парапете он очутился как раз в тот момент, когда разворачивающийся экипаж Белецкого закрыл его от наблюдателя. Подхватив саквояж, японец тем же небрежным шагом продолжил свою прогулку. Конечно, внимательный наблюдатель непременно обратит внимание на сей предмет, которого раньше у дипломата не было, – но кто посмеет его остановить? Глава пятнадцатая