– А мы туда в тот раз так и не попали. Его величество объяснил это нехваткой своего времени. Правда, мне показалось, что русскому императору просто неприлично посещать такие заведения. Однако министр двора, господин Адлерберг, тогда заверил меня, что отдаст специальное приказание, чтобы меня допустили в тюрьму Трубецкого бастиона в любое время, когда я пожелаю… – Что ж, проверим, – с сомнением покачал головой офицер. По дороге Берг продолжал размышлять о японском этикете и с досадой думал о том, что с любым соотечественником, да и с европейцем, пожалуй, он давно бы перешёл на «ты» и предложил бы обращаться друг к другу дружески, по имени. Но с японцем всё было иначе: явно выделяя Берга среди прочих своих новых знакомых в России, Эномото продолжал «держать дистанцию» даже на дружеских пирушках, куда Берг неоднократно приглашал своего иноземного друга. Вскоре ободья кареты посланника загрохотали по булыжникам Петровского моста[42], и перед аркой ворот Иоанновского равелина лошади встали. Берг, опустив окно кареты со своей стороны, крикнул караульному: – Его высокопревосходительство Чрезвычайный и Полномочный Посол Японии к коменданту крепости! Тяжёлые ворота медленно, словно нехотя, распахнулись, на подножку вскочил караульный офицер, показывая дорогу. Карета проехала мимо артиллерийского цейхгауза, Петропавловского собора и остановилась у подъезда комендантского дома. Караульный офицер соскочил с подножки, откозырял поджидающему на крыльце адъютанту коменданта крепости Корсакова. – Прошу, ваше высокопревосходительство! – адъютант распахнул обе половинки дверей, покосился на Берга. – А вы, господин. Не имею чести быть знакомым – очевидно, вы по министерству иностранных дел? Его высокоблагородие генерал от кавалерии Корсаков, комендант крепости, не будучи заранее предупреждён о времени вашего визита, сейчас будет. Прошу пока в приёмную его высокоблагородия! Ждать коменданта долго не пришлось. За дверью вскоре послышалось мелодичное перезвякивание шпор, и появился Николай Андреевич Корсаков. Услыхав просьбу посла, радости генерал не высказал и даже чуть сдвинул кустистые брови. Однако полученное им от министра двора распоряжение насчёт разрешения на посещение тюрьмы для государственных преступников было, по всей видимости, однозначным, и возразить комендант не решился. Берг, также не испытывающий радости от столь необычной экскурсии, чувствовал удовольствие хотя бы в том, что догадался сегодня отправиться на прогулку в статском платье. Генерал, как и его адъютант, был уверен, что с послом может быть только какой-то чин из МИДа: вряд ли младший офицер гвардейского сапёрного батальона удостоился бы генеральского внимания и разрешения на посещение тюрьмы. – Да, конечно… Просьба, конечно, необычная – но не смею, как говорится, возражать, господа. Я провожу вас непосредственно к смотрителю тюрьмы, а по дороге коротко познакомлю с нашей, так сказать, узилищной историей-с. Генерал повёл гостей вдоль Екатерининской куртины. – Раньше, собственно, арестанты содержались в этих куртинах, опоясывающих крепость, да в одноэтажном здании цехов Монетного двора у стен Трубецкого бастиона, – отрывисто, словно выученный урок, рассказывал Корсаков. – Это было весьма неудобно для распределения охраны, и в конце 60-х годов я вошёл в главное инженерное управление с предложением приспособить под тюремные нужды казематы этого бастиона. В результате моего обращения внутренние стены Трубецкого бастиона разобрали, и в этом месте по проекту двух военных инженеров было построено пятиугольное здание новой тюрьмы. Официально она называется Арестантскими помещениями Санкт-Петербургской крепости. – Здание, как вы изволите видеть, двухэтажное, – продолжал генерал, остановившись у входной арки с полосатой деревянной будкой часового. – Внутренний двор предназначен для прогулок заключённых. Там же имеется баня, кою арестанты посещают дважды в месяц. В здании, кроме камер, имеются караульные помещения. Там же расположена и квартира смотрителя. Имеете намерение заглянуть в камеры, ваше высокопревосходительство? – неожиданно Корсаков в упор поглядел на Эномото. – Если это возможно, – поклонился тот. – Что ж, в настоящее время несколько камер пустует, и в них вас, безусловно, допустят, – кивнул генерал. – В обитаемые камеры можно заглянуть сквозь специальные дверные проёмы для наблюдения за арестантами. Общение с заключёнными разрешено только специально уполномоченным на то лицам, так что тут прошу простить: никак нельзя-с! Прошу также не задавать надзирателям и караульным вопросов относительно имён и прежнего рода занятий арестованных, совершенных ими преступлениях и сроках тюремного заключения. Ответов на эти вопросы вы не получите, ваше высокопревосходительство. Простите уж… Корсаков сделал знак часовому, охранявшему проход во внутренний двор тюрьмы, и тот распахнул дверь. – Прошу, господа! – комендант посторонился, пропуская вперёд посетителей. – Сейчас я представлю вас смотрителю тюрьмы, и он покажет вам всё, что возможно. А я, к сожалению, с вами распрощаюсь: дел, простите, много! Во внутреннем дворе гостей уже поджидал смотритель в мундире тюремного ведомства, извещённый о визите высоких гостей. Не представляясь, он коротко поклонился и сделал приглашающий жест. – На первом этаже у нас, кроме камер, имеются цейхгауз, кордегардия[43], приёмное отделение для арестантов, кухня, различные хозяйственные помещения. С чего желаете начать осмотр, господа? Осмотр начали со служебных помещений. Эномото шагал за смотрителем пружинистым шагом, быстро и цепко смотря вокруг щёлками глаз и почти не задавая вопросов. Бергу, нехотя согласившемуся на неожиданно предложенную экскурсию, в тюрьме и вовсе стало не по себе. И в библиотеке, где завершился осмотр первого этажа, он с официальным видом заявил: – Если не возражаете, ваше высокопревосходительство, я на второй этаж не пойду и подожду вас здесь. Эномото, чуть усмехнувшись, не возразил. Не возражал и смотритель – лишь сделал неприметный знак одному из караульных офицеров, и тот остался с Бергом, тихонько опустившись на стул у двери. Берг прошёлся вдоль полок. Вытащил наудачу несколько книг, полистал, подивившись про себя отсутствию всякого рода пометок, в том числе и библиотечных. Словно прочитав его мысли, караульный офицер подал голос: – Арестантам запрещается делать какие-либо пометки в книгах, оставлять там какие-то знаки, отчёркивания даже ногтём. При обнаружении таковых пометок арестант лишается права пользования библиотекой на полгода, а помеченная книга, согласно инструкции, сжигается… Минут через двадцать Эномото и сопровождающий его смотритель вернулись в библиотеку. – Прошу извинить меня, если я злоупотребил временем вашего ожидания, – Эномото обратился к другу так же официально, как и тот к нему. – Благодарю вас, господин смотритель, за предоставленную мне возможность воочию познакомиться с тюремным русским заведением! – Я всего лишь выполнял приказание его высокоблагородия! – поклонился тот. – Если у вас, господа, нет других объектов интереса на территории Крепости, караульный офицер проводит вас до экипажа. Прощайте, господа! Когда карета, прогремев колёсами по брусчатке Петровского моста, выехала в город, Берг, не выдержав, опустил стекло со своей стороны и от избытка чувств даже высунул голову наружу. – У-ух, какой же тут вольный и свободный воздух, господин Эномото! Вы не почувствовали – даже на нас, свободных людей – тюремные стены и сама атмосфера оказывали какое-то гнетущее действие! Не знаю, за каким чёртом вам понадобилась сия мрачная экскурсия, право! Уверяю вас, в Петербурге есть множество более весёлых и более интересных мест, которые вы ещё не видели! Эномото, положивший подбородок на скрещенные на трости ладони, повернул к собеседнику голову, и Берг в очередной раз поразился – насколько выразительным может быть типично азиатское малоподвижное лицо. Сейчас в этом лице была собрана – Берг готов был в этом поклясться – вся грусть Японских островов. – У меня на родине есть старая поговорка, которую я не рискну перевести дословно. Но смысл передать попытаюсь, – Эномото помолчал, словно собираясь с мыслями. – Когда пируешь с друзьями и слушаешь весёлые звуки голосов, не забывай, что на свете есть и Песни Мёртвых, которые надо уметь слышать. Забывающий об этом обречён слушать эти песни всю оставшуюся жизнь… Вы помните, господин Берг, такая тишина была в тюремных коридорах Крепости? – Да уж… Просто уши закладывало от такой тишины! Даже шаги надзирателей глохли на расстеленных повсюду верёвочных циновках. А вы обратили внимание, что и надзиратели ходили по коридорам от камеры к камере парами? – Конечно. И даже спросил об этом у смотрителя. Оказывается, один из парных унтер-офицеров строевой, а второй жандарм. Следят и за узниками, и друг за другом… Жаль, что вы не захотели пойти со мной на второй этаж, господин Берг! Уверяю вас, там тишина ещё более осязаема. А ещё я попросил, чтобы меня оставили на несколько минут одного в пустой камере – мне хотелось представить себя на месте узника… Посидев в камере несколько минут, я просто не вынес этой давящей тишины и, честно признаться, бросился к двери. И представьте мои чувства, когда она оказалась запертой! Я тянул её, толкал – клянусь, господин Берг, в те мгновения я забыл, в какую сторону открываются тюремные двери – я стучал по ней кулаками, а мне отвечала только тишина… Через минуту дверь распахнулась, а смотритель, увидев моё лицо, извинился: оказывается, надзиратели в это время услыхали что-то подозрительное из-за соседней двери, за которой сидел настоящий арестант. Но эта минута, друг мой, показалась мне целым веком! – Ну, вот, я же говорю – за каким чёртом вам эта нервотрёпка? Эти переживания? Может, к цыганам поедем, господин Эномото? Развеемся? – Извините, господин Берг, но сегодня у меня не то настроение. – А откуда же ему хорошему быть, ежели по тюрьмам с утра ходить? – рассудил Берг. – Нет, в самом деле: может, к цыганам? Проверенное русское средство от тоски, господин Эномото! Вот погодите, дружище, я вас в декабре на свадьбу свою приглашу! – вот где вся широта русской души проверяется! Шампанское рекой, скачки на тройках… С невестой познакомлю непременно! Помните нашу первую встречу в Париже, дружище? У мэтра Ворта? Вы у него мундир заказали, а я, выполняя наказ наречённой Настеньки, французские модные новинки искал. Будь они неладны, все эти кисеи и турнюры… А что поделаешь – как узнала моя Настенька после нашей помолвки, что в Европу меня командируют, так прямо с ножом к горлу. «Ах, Париж!», «Ах, моды-шляпки!» Пытался ей втолковать было, что не пристало русскому офицеру в дамской кисее копаться – да куда там! Впрочем, нет худа без добра – с вами тогда знакомство свёл, господин Эномото! – Знаете, а ведь мне, случись что, будет сильно не хватать вас, господин Берг, – словно не слыша собеседника, вдруг произнёс Эномото. – Мы знакомы всего четыре или пять месяцев, а у меня такое ощущение, будто знаю вас очень давно… – Ну-у, дожили! – хлопнул в досаде себя по коленям офицер. – Теперь уже и похоронное настроение! Ну, что со мной может случиться? Войны, слава Создателю, пока не предвидится. И потом – государь относится к вам очень приязненно. И вы, уверен, сможете вытащить меня из любой переделки. Стоит только попросить! – Но ваш государь любезен ко мне, а вас он, по-моему, вовсе не знает, – вздохнул Эномото. – И, говоря о возможных неприятностях, я имел в виду себя! Берг помолчал, осмысливая услышанное. И наконец решился: – Послушайте, дружище, вы вот только что признались, что весьма ко мне привязаны. А между тем никак не подпускаете к себе близко, чёрт побери! Не знаю, как у вас, в Японии, а у нас, в России, друзья всегда приходят друг к другу на помощь – я же говорил вам об этом! На то они и друзья! К тому же мы оба офицеры, служим хоть и разным императорам, но принадлежим к одной касте! Я же вижу, Эномото, что вас что-то гнетёт последнее время! Расскажите, поделитесь с другом. Может быть, я смогу вам помочь – если не делом, то советом. Ваше дурное настроение и мрачные предчувствия как-то связаны с внезапным отъездом господина Асикага? – внезапно осенило Берга. – Вы очень проницательны, друг мой, – Эномото повернулся к Бергу и даже поднял руку, словно собираясь с благодарностью тронуть его за плечо – но сдержался, лишь стряхнул с лацкана своего сюртука невидимую пылинку. – Благодарю вас за искреннее желание помочь мне – в Японии говорят, что благородный человек и жизни не пожалеет ради друга. Увы: я не могу, не имею права впутывать вас в наши внутренние японские дела. Простите, Берг! А что до вашей свадьбы – заранее благодарю вас за приглашение. И если обстоятельства позволят, непременно приду! Однако позвольте дать совет, мой друг. И познакомить вас с очередной японской поговоркой. У нас говорят: когда строишь планы на будущее, на чердаке мыши смеются! – Мыши? При чём тут мыши? Как ни бился в тот день Берг, пытаясь вызвать своего японского друга на откровенность, все было втуне. Почувствовав, что его настойчивые расспросы становятся неприятными Эномото, офицер нехотя отступился. Дав себе при этом слово, что найдёт способ дознаться о неприятностях японского дипломата и непременно помочь ему. Распрощавшись с Эномото во второй половине дня у подъезда особняка посольства, Берг окликнул извозчика и покатил на казённую квартиру, занимаемую им вблизи казарм своего батальона в Сапёрном переулке. Глава восьмая Канцлер Горчаков и директор Азиатского департамента Стремоухов шагали длинными коридорами к залу для переговоров. До начала очередного раунда с японским посланником оставалось около четверти часа, и особо спешить было некуда. Тем не менее министр, верный своей многолетней привычке ходить быстро, то и дело нетерпеливо оглядывался на спутника, следующего рядом с высоким начальством «по уставу» – слева и на шаг позади – словно попрекая за неторопливость. Злые языки давно уже запустили по этому поводу в министерские коридоры анекдот: оттого и бегает, дескать, всё время, Лицеист[44], что хочет доказать, что годы над ним не властны. Годы тем не менее брали своё, и старческая рассеянность и запальчивость канцлера на важных международный встречах иной раз обходилась российской политике весьма дорого. Однако искренняя приязнь и неизменно доброжелательное отношение к «обломку империи» Александра II сводили на нет все попытки завистников и злопыхателей столкнуть Горчакова с российского внешнеполитического олимпа. Да и ум светлейшего князя был по-прежнему остёр, а тренированная десятилетиями память редко его подводила. Вот и нынче Пётр Николаевич Стремоухов – тоже, кстати, закончивший Царскосельский лицей, как и канцлер – ничуть не опасался, что торопливая походка шефа позволит нарушить одно из незыблемых правил дипломатического протокола и явиться на очередную встречу с послом Японии раньше назначенного времени. Свой торопливый «бег» по коридорам канцлер нивелировал частыми остановками с начальниками отделов и департаментов министерства, заглядыванием в кабинеты. Тем не менее к «переговорной» Горчаков и Стремоухов подошли за десять минут до начала раунда, и канцлер, прозвенев брегетом, увлёк директора Азиатского департамента в смежную с залом комнату отдыха. – Ну-с, Пётр Николаевич, значит, мы с тобой всё обговорили, всё прикинули. С нашими предъявлениями господину Эномото определился? – Точно так, ваше сиятельство! – Стремоухов с готовностью раскрыл бювар, наполненный вырезками из иностранных газет с многочисленными пометками на полях. – Верю, верю, не усердствуй! – кивнул Горчаков. – В шифровальный департамент заходил? К Долматову? – С самого утра, Александр Михайлович! Жалуется господин тайный советник на нашего японского друга, – Стремоухов позволил себе коротко усмехнуться. – Только шесть депеш и отправил в Японию господин Эномото за всё время пребывания в Петербурге. И все шесть – открытым текстом, без шифровки: доложил о прибытии, сообщил согласованный с нами график переговоров и результаты по каждому раунду, очень лаконично. Довожу, мол, до вашего сведения, что предложенный нами вариант решения не вызвал интереса у российской стороны. Одна депеша была посвящена весьма дружескому приёму, оказанному Эномото нашим государем. Рапортовал о внимании к его персоне, доложил о приглашении государя императора посетить Кронштадт. Две недели назад посол отправил со специальным курьером в Японское министерство внешних связей пакет с письменным, надо полагать, отчётом о ходе переговоров. Но это дело весьма обычное… – Значит, ничего особенного… – Если не считать весьма любопытной депеши, отправленной недавно из Парижа секретарём японского посольства, господином Асикага. Я уже докладывал, ваше сиятельство, что неделю назад господин Асикага выехал временно из России в деловую поездку в Антверпен. Как было заявлено – в голландские корабельные доки, для решения текущих вопросов строительства там броненосца для нужд Японии. Однако наблюдение показало, что Асикага, не задерживаясь в Голландии, проследовал в Париж и провёл там несколько дней, откуда и отправил странную депешу – но в не Токио, а в Кагосиму, какому-то торговцу тканями. – Так-так-так… И что же там? – С виду самый обычный отчёт торгового агента – что-то там закуплено. Долматов, кстати, на всякий случай попросил наше консульство в Японии навести об этом торговце из Кагосимы осторожные справки. Ответа пока нет – но вот из Парижа сообщили любопытные вещи, Александр Михайлович! При установлении там наблюдения за господином Асикага французские сыщики обнаружили, что наблюдение за ним уже было установлено и велось! – Что за чертовщина? Кем установлено? – Сие выяснить не удалось, Александр Михайлович! – развёл руками Стремоухов. – Французы, установив факт наблюдения, вообразили, что наше Заграничное охранное отделение, не доверяя в полной мере им, просто страхуется. И наблюдали за Асикага не плотно, как говорят профессионалы. Для проформы, видимо. – Поездку этого господина в Париж надо до конца разъяснить, Пётр Николаевич! – приказал Горчаков, снова доставая брегет и прозванивая время. – Может, там и вправду ерунда – вроде той суеты с пошивом мундира, которая нас весной, ежели помнишь, сна лишила. А может, и что посерьёзнее – разобраться надо! А сейчас ступай, без двух минут полдень уже! – Сильно на японца давить не надо, как мы и говорили, – придерживая директора под руку, на ходу заканчивал поучения Горчаков. – Но и кота за хвост тянуть не позволяй! Вишь ты, хитрецы какие: предложили нам переговоры по Сахалину в Петербурге проводить. Как будто нам непонятно – что сие есть только ещё один способ затягивания процесса! Ты, Пётр Николаевич, так при случае этому Эномото и дай понять: знаем, мол, отчего не вблизи спорной территории дебаты вокруг неё разводить задумали, господа! Ну, с Богом! Служитель распахнул перед Стремоуховым обе половинки высоких дверей в переговорную залу. Проходя мимо, директор Азиатского департамента отметил, что практически одновременно через двери на противоположном конце зала туда неспешным шагом заходит Чрезвычайный и Полномочный Посол Японии вице-адмирал Эномото Такэаки. Стороны обменялись церемонными приветствиями, и директор Азиатского департамента пригласил посла занять место за обширным столом напротив себя. Рядом с Эномото сел переводчик Уратаро Сига, слева от Стремоухова занял место секретарь департамента Мартов. Министерский протоколист со своей кипой бумаг неслышно занял столик в углу зала, под развесистыми пальмами в кадках. Предваряя официальное начало раунда, Стремоухов с дружеской улыбкой поинтересовался у японцев условиями их пребывания в Северной столице России, самочувствием его высокопревосходительства посла. Получив исчерпывающие ответы с благодарностью за создание для японской миссии всех необходимых условий для работы и отдыха, Стремоухов чуть уменьшил градус широкой улыбки и, взявшись уже за свою папку, спросил: – Не получал ли господин вице-адмирал за время, истекшее с предыдущего раунда переговоров, каких-либо сведений и указаний от правительства Японии относительно позиции японской стороны по вопросу территориального размежевания острова Сахалин? Вопрос, что называется, был «на засыпку». Установленный в японском посольстве телеграфный аппарат для оперативной связи с Японией был под негласным контролем инженеров-связистов русского МИДа. И, получи японцы какую-либо депешу, её копия тотчас очутилась бы на столе у начальника секретного департамента министерства Долматова. Могли министерские телеграфисты и перехватывать отправляемые депеши. Единственным посланием из японского посольства на родину после предыдущего раунда был подробный отчёт вице-адмирала Эномото о визите в Кронштадт, совершенном по приглашению русского императора и в его же присутствии.