– Вы знаете, господин Берг, что очень долго моя страна была закрытой для всего иноземного. Но сейчас мы привыкли носить европейскую одежду не только в путешествии, но и у себя дома. И всё же признаюсь вам, друг мой: и военному мундиру, и статской одежде европейца я предпочитаю традиционный японский наряд воина. – Даже при том, что у нас, в Петербурге, гораздо прохладнее, чем на вашей родине? Кимоно, кажется? Друг мой, хотел бы я поглядеть на вас в этом «халатике» на петербургских улицах зимой, в метель и под ужасным ветром с залива! Вернее, никак не хотел бы! – рассмеявшись, поправился Берг. – Под это ваше кимоно и летом-то, наверное, изрядно поддувает… Берг открыл было рот, чтобы проиллюстрировать своё предположение обычной в армейской среде присказкой насчёт необходимости беречь в холод «нижний мужской этаж», однако вовремя прикусил язык. Как-то отреагирует на грубый солдатский фольклор щепетильный японец… – Для холодного времени года у японцев есть не только кимоно, господин Берг! Под него надевается нижнее белье примерно такого же покроя, набедренная повязка – она именуется фундоси. Мы можем дополнить облачение широкими штанами-хакама. Их же надевают для верховой езды… Кстати, в стародавние времена хакама было принято обязательно надевать перед визитом к сёгуну – причём такой длинны, чтобы штанины волочились по полу! Угадайте-ка, для чего это было нужно, господин Берг? Я немного подскажу вам: это было нужно, прежде всего, сёгуну… – Ничего себе подсказка! Целая головоломка! Я представить себе не могу, что за дело было вашему сёгуну до чьих-то длинных штанов, волочащихся по полу. – Не буду вас мучить: считалось, что в таких штанах труднее внезапно наброситься на сёгуна, чтобы убить его. И во всяком случае, труднее убежать после покушения, буде таковое произойдёт! – рассмеялся Эномото. Берг посмеялся вместе с ним, отметив, однако, что и смех-то сегодня у японца был каким-то невесёлым. Чёрт бы побрал этот проклятый азиатский менталитет, ругнулся про себя Берг. Чёрт бы его побрал – у человека явные неприятности, а спросить его об этом, чтобы помочь, плечо подставить другу – не моги! Вслух же он решил продолжить лёгкую дискуссию на тему национальной одежды: – И все равно, господин Эномото, вы меня не переубедите: традиционное японское одеяние не слишком удобно и в быту, и в бою, как мне кажется! Рукава одеяния широкие, штаны-хакама и широкие, и длинные – запутаться ведь можно в критическую минуту! Японец поглядел на собеседника долгим пристальным взглядом. Потом снова рассмеялся: – Как-нибудь я продемонстрирую вам, друг мой, одежду воина не на картинке, а на себе! И вы убедитесь, как можно в считанные мгновения приготовиться к бою. Хакама одним движением подтягиваются и затыкаются изнутри за пояс. Рукава при помощи тасуки[37], протянутого через них, моментально укорачиваются и тоже подтягиваются. Дайсё[38] мы носим, если вы обратили внимание, режущей стороной кверху – так что молниеносный удар можно нанести прямо из ножен. – Да-да, я помню, вы как-то упоминали об этом, мой друг. – Вы приятный слушатель и, позвольте вас так назвать, ученик, господин Берг! Вы с таким явным удовольствием впитываете всё, что я вам рассказываю о Японии, её обычаях и традициях, что не только не утомляете меня своими расспросами, но и внушаете гордость за мою страну! – Вы мне льстите, друг мой! А как же другой ваш заинтересованный слушатель? Его величество государь? Он весьма часто приглашает вас – и в Зимний, и в Петергоф, и в Царское Село. Имейте в виду, господин Эномото, столь явно выражаемая симпатия императора возбуждает в его окружении нездоровую ревность! – Вы же знаете, Берг, я никому не навязываю своё общество. В том числе и его величеству, императору Александру. Но ему, как и вам, тоже интересна моя страна, её культура. И он часами, бывает, расспрашивает меня о самых разных вещах. А вот государыня императрица, напротив, – Эномото понизил голос. – Вот ей наши долгие беседы с её венценосным супругом явно в тягость. Она кусает губы, часто хмурится, задумывается о чём-то… Сначала я относил такие знаки на свой счёт, предполагая, что государыне неприятно видеть за одним столом с собой человека другой расы. Я даже дерзнул как-то обратить на это высочайшее внимание и высказал намерение пореже бывать при дворе… – И что же государь? – Государь успокоил меня. Он сказал, что его супруга тяжко больна, и только этим объясняется её хмурость и невнимание к общему разговору за столом… Впрочем, Берг, не будем обсуждать это… О чём мы беседовали ранее? Так вот, друг мой, если мне будет позволено сравнить вас и его величество как слушателей, то я предпочитаю вас! Берг привстал и поклонился: – Благодарю вас, Эномото! – Да-да, Берг, именно вас! Мы с вами офицеры, я не намного старше вас по возрасту, и общение с вами не стесняет меня, как смущает нахождение в обществе царских особ. С вами я говорю совершенно свободно, – Эномото лукаво прищурился и встал с места. – Не только рассказываю, но могу и показать кое-что! – Спасибо, мой друг! Поверьте, я чрезвычайно ценю ваше расположение. Признаться, больше всего мне нравятся ваши рассказы о самурайских обычаях. Особенно если вы говорите о японских мечах – говорите и сопровождаете это наглядной демонстрацией. Кстати, Эномото, не будет ли дерзостью попросить вас показать мне ещё раз ваши мечи? – Извольте! – Эномото пружинисто поднялся с кресла, вышел в соседнюю комнату и вернулся с катаной. Он держал её обеими руками, на куске белой шёлковой ткани. – Обратите внимание, Берг, как я держу меч и как подаю его вам! Протянуть меч рукояткой, как это принято в Европе и у вас – в Японии, считается смертельным оскорблением для самурая! И уже само по себе является поводом для поединка, Берг! Берг только тихо охнул, припомнив, как в прошлый раз, с восхищением осмотрев самурайский меч, он почтительно вернул его хозяину рукояткой вперёд. И как того отчего-то буквально передёрнуло… Эномото рассмеялся: – Вспомнили? Но я не стал вызывать вас в прошлый раз на поединок, друг мой! Ваша неловкость проистекала не из желания оскорбить, а из простительного незнания японских обычаев. Заметьте, Берг: сие простительно только для друзей! – Ценю, господин Эномото! – церемонно склонил голову Берг. – А этот платок, в котором вы держите катану, – он тоже что-то означает? – В Японии каждый предмет имеет своё значение и свой смысл, друг мой! Вот вы сейчас обратили внимание на ткань, через которую я прикасаюсь к клинку меча. Запомните, Берг, на тот случай, ежели когда-нибудь попадёте в мою страну: только хозяин меча имеет право держать его голыми руками, даже в ножнах! Слугам позволено дотрагиваться до катаны только через ткань либо бумагу. С гостем и другом немного сложнее: он принимает меч из рук хозяина тоже через ткань, а обнажить клинок может только с его позволения! Причём считается дурным, тоном обнажать сразу всю катану – нужно делать это постепенно. Сначала наполовину, потом ещё немного – так выражается уважение и к хозяину меча, и к мастеру, который создал его! Кстати, Берг, я не говорил вам, что каждый самурайский меч изготовляется по несколько месяцев? – Признаться, не упоминали! – покачал головой Берг. – Это тоже связано с какими-то японскими обычаями и ритуалами? – И с ними тоже, – улыбнулся Эномото. – Но и техника изготовления, закалки и последующей обработки клинков достаточно трудоёмки. – Мы поговорим с вами об этом отдельно – думаю, это будет вам интересно! Ну а пока… Взгляните внимательно на клинок, Берг! Видите тонкую линию, проходящую по всей длине катаны? В Европе её называют линией закалки, по-японски – хамон. Видите? Дымчатое лезвие – у нас его называют «кожей» – после этой линии становится блестящим, как зеркало. Может показаться, что катана состоит из двух дополняющих друг друга половин – закалённого лезвия и мягкой, даже вязкой тыльной его части. Но это впечатление обманчиво, мой друг! Эномото мягко взял из рук Берга меч, и, не дотрагиваясь до стали, показал собеседнику линию закалки. – Катана выковывается из одного куска стали, а хамон появляется там, где при обтачивании и шлифовке клинка твёрдая сердцевина лезвия выступает из более мягких стальных «обкладок», – голос у Эномото был монотонным и вместе с тем в нём чувствовалась какая-то мелодичность. – Такое сложное строение меча сообщает ему чрезвычайную прочность. Катаной, к примеру, легко разрубить от макушки до пяток противника в доспехах. Или каретное колесо с железным ободом – причём клинок не только не сломается – на нём практически не останется и следа! А по линии хамон можно угадать даже имя мастера, выковавшего меч! Берг снова бережно принял в руки боевой японский меч, взвесил его на вытянутых руках. Спросив взглядом разрешения, в несколько приёмов вытянул из ножен сверкающее лезвие, оценил весьма грозный и даже хищный вид. – Не шевелитесь! – Эномото набросил на лезвие лёгкий платок. – А теперь чуть наклоните катану. Начавший скользить по острию лёгкий платок тут же распался на две неровные половины. Хотя Берг уже не раз видел этот «фокус», он неизменно производил на него сильное впечатление. – М-да! – протянул Берг, возвращая меч в ножны и протягивая хозяину. – Это ваша фамильная ценность, господин Эномото? – На ваш вопрос, как это ни покажется странным, трудно ответить однозначно, Берг! Самая старая в роду катана по праву досталась старшему сыну моего отца, – Эномото несколько раз в задумчивости наполовину вытянул клинок из ножен. – Мечи для самураев нашего рода были изготовлены учениками великих древних мастеров. Великих, но при том исповедывающих разные жизненные философии. Моему старшему брату отец передал в своё время «разящий» клинок учеников школы великого Муромасы. Мне, как второму сыну, достался меч «философии Масамунэ» – «защищающий жизнь». Может быть, это знак судьбы: своего боевого меча я лишился после поражения в бою при форте Горёкаку[39]. Он достался победителю – военачальнику Куроде. Много позже, провожая меня в нынешнюю миссию в Россию, генерал Курода вспомнил об этом, но вручил мне меч философии Муромасы… Простите, друг мой, но не слишком ли всё это сложно для вашего европейского понимания? – Пока понятно, – пробормотал Берг, едва не вспотев в попытках удержать нить рассказа о различных философиях школы японских мечей. – Ваша «защищающая» катана в качестве трофея досталась в бою генералу Куроде. Вы, очевидно, сохранили с победителем добрые отношения, и, провожая вас в Россию, он посчитал, что без меча вы у нас никак не обойдётесь. Причём «философия защиты», по его убеждению, в России будет неэффективна – вот он и подарил вам «разящий» клинок! Я прав в своих рассуждениях? Эномото искренне рассмеялся: – Вы день ото дня поражаете меня всё больше и больше, Берг! Вы смогли выхватить суть моих рассуждений и в выводах оказались почти правы. Да, так оно и есть на самом деле! Вот только ваш посыл о том, что для России пригодна лишь агрессивная, «разящая» сталь – слишком прямолинеен. Вручая мне клинок школы Муромасы, генерал имел в виду мою жизненную философию, прежде всего желая помочь не только мне, но и всей моей миссии в России. Понимаете? – Теперь нет, – чистосердечно признался Берг. – Скажите, друг мой, а бой при форте Горёкаку, про который вы упоминали, как-то изменил вашу судьбу? – Да, – кивнул Эномото. – Впрочем, это слишком давняя, печальная и длинная история, не будем пока об этом. – Вы никогда прежде не упоминали о том, что воевали, господин Эномото… – Каждый мужчина, родившийся и живущий на этом свете, непременно с кем-то и когда-то воюет, друг мой! Хоть раз в жизни. – И однажды вы не выиграли своего сражения, – осторожно закинул удочку Берг. Однако Эномото трудно было застать врасплох: – Кроме победителя, в каждой битве есть и проигравшая сторона, господин Берг. Разве не так? – Разумеется. Помнится, вы рассказывали, что в недавнем прошлом Японию сотрясали внутренние войны… – Это происходит в каждой стране, – пожал плечами Эномото. – А на чьей стороне воевали вы, мой друг? Эномото поглядел на собеседника долгим взглядом, и Берг подумал было, что японец опять уйдёт в своё прошлое, замолчит. Однако пауза не затянулась: – Наш мир состоит из условностей, господин Берг. В Японии есть такая поговорка: если войско побеждает, его называют правительственным, если проигрывает – то мятежным. – Вы настоящий дипломат даже с друзьями, господин Эномото, – рассмеялся Берт, чуточку раздосадованный ловким уходом собеседника от прямого ответа. – Моя война, как я уже говорил вам, слишком давняя и печальная история. Но мы с вами отвлеклись, друг мой! Вы проявили себя великолепным и внимательным слушателем, Берг! И заслужили сегодня большего, чем пустых разговоров! Хотите воочию увидеть некоторые необычайные для всякого европейца возможности боевого японского меча? – В поединке с вами? Не сочтите за трусость – но нет! Уж увольте, Эномото! Собеседники дружно рассмеялись. – Признаться, Берг, я давно хотел это сделать. И вот сегодня, отправляя слугу на рынок за припасами, велел ему купить кое-что специально для нынешней демонстрации. Эномото дважды хлопнул в ладоши, и минуту спустя в дверь просунулся нескладный мужичок в ливрее и явно крестьянского происхождения. – Степан, принеси арбуз и два яблока! – распорядился Эномото и с улыбкой повернулся к Бергу. – Должен признаться, друг мой, что моя нынешняя демонстрация не для слабонервных. Разумеется, я имею в виду не вас, а русского слугу, с которым мне пришлось изрядно повозиться. С другой стороны, его волнение и даже боязнь легко объяснимы: чтобы хладнокровно и безбоязненно довериться своему господину, надо родиться в Японии! Отдав вернувшемуся слуге распоряжение, Эномотто передвинул на рукавах сорочки каучуковые колечки, взял в руки меч и кивнул Степану. Тот посторонился, дав барину возможность подойти к яблоку, только что подвешенному им на нитке к люстре. – Итак, друг мой, вы как-то говорили мне, что катана показалась вам довольно тяжёлым и неуклюжим оружием. Вас смутила длинная двуручная рукоять катаны, и вы даже как-то сравнили её с мечом крестоносцев, которым было трудно обороняться от проворного противника, вооружённого более лёгким оружием. Действительно двуручный меч предполагает использование воином инерции удара с замахом. Однако самурай, взявшись обеими руками за рукоять особым способом, ведёт катану – а не наоборот, как в Европе! обратили ли вы внимание, что центр тяжести клинка катаны смещён и находится ближе к острию, чем к рукояти? Существует целая система тренировок, позволяющая самураю наносить точно намеченный удар, останавливая клинок там, где намечено. А нерастраченная сила удара используется воином для следующего! Возможности смещённого центра тяжести клинка дополняются долгими и весьма изнурительными тренировками всего тела воина. Смотрите, Берг! Обратите внимание на румяный бочок яблока! Эномото застыл как изваяние, сосредоточившись, казалось, только на кончике своего меча, вытянутого перед собой. Внезапно он издал гортанный крик, от которого Берг невольно вздрогнул. В воздухе дважды басовито прожужжал рассекаемый клинком воздух. Движений меча Берг не заметил – только от подвешенного яблока отвалилась сначала нижняя половинка, а потом, сбоку – та, румяная. А Эномото снова застыл в неподвижности, держа катану вытянутой вперёд, двумя руками. Пауза затягивалась. Берг, проигрывая в памяти только что увиденное, констатировал, что японец, непостижимо быстро нанеся два удара, одновременно сделал вперёд и вбок тоже пару шагов. – Я потрясён, господин Эномото! – только и нашёлся сказать он. – Очень хорошо! – эту короткую фразу японец отрывисто произнёс по-русски и тут же обратился к слуге: – Степан! – Понял, барин! – слуга перекрестился, скинул ливрею и со вздохом стал стягивать просторную рубаху. Освободившись от рубахи, он с кряхтением лёг на ковёр, накрыл грудь расшитым в русском стиле полотенцем, а сверху на груди утвердил арбуз. Снова вздохнув, Степан мелко перекрестил пупок и закрыл глаза. – Погодите, друг мой, что вы собрались демонстрировать? – Берг был обеспокоен необычайными приготовлениями. – Стоит ли, господин Эномото? Поверьте, я совершенно… Берг осёкся, увидев повелительный жест японца, призывающий его молчать и оставаться на месте. – Смотрите на мои ноги, Берг! – снова перешёл на немецкий язык Эномото. – Если сможете, то обратите внимание на то, что удар катаной наносится не с шага вперёд, а с приставного! Это – один из главных «секретов» техники японского меча, Берг! Степан, не бойся и не шевелись! Тогда я не причиню тебе вреда. Берг хотел было снова запротестовать, но, взглянув на ставшее вдруг чужим лицо друга, замер на месте.