– Ну, полно, полно, князь! Ты находишь общий язык с такими упрямцами, как Бисмарк – неужели не сумеешь «переговорить» азиатов, только-только вышедших на международную дипломатическую арену? – Вы мне льстите, ваше величество! Или вот ещё, вспомнил, кстати! Накануне визита нашего гостя я освежил в памяти впечатления от посещения Японии разных людей, в том числе и наших. Японцы, к примеру, очень не любят говорить слово «нет». Отказать человеку, который что-то просит у японца, для последнего всё равно, что расписаться в своём бессилии – так, по-моему. И в ответ на просьбу, которая совершенно не затруднит европейца ответить решительным отказом, японец начнёт вилять, уходить от прямого «нет». Или пообещает выполнить – но не сделает. Это и в быту, государь, создаёт немалые трудности. Порождает проблемы, ежели не конфликты. А уж в дипломатии, коль скоро такой способ поведения будет туда привнесён, и вовсе трудно будет с ними общий язык найти… Александр рассмеялся: – Полно, полно, господин канцлер! Чтобы ты со своим 50-летним опытом в европейской дипломатии да не обошёл азиатских варваров! Не прибедняйся, Александр Михайлович! – Поглядим, государь… Покойной ночи, ваше величество! * * * Пока Александр, готовясь ко сну в последнюю ночь пребывания во владениях королевы Виктории, завершал беседу с Горчаковым, русские миноносцы почётного эскорта, не утруждая себя получением позволения Английского адмиралтейства, вошли под Андреевскими флагами в устье Темзы и заняли там стратегические позиции, преградив торговым и прочим судам, спешащим в уютные порты, путь к одинокой яхте «Штандарт», дожидающейся своего императора. Тяжёлые русские броненосцы, держащиеся в нейтральных водах, также держали корабельные паровые машины под предельным давлением, готовые по первому признаку недружественных действий британского флота внести свои «аргументы» в давнее противостояние… Слава богу, этого ничего не потребовалось. Ранним утром следующего дня «Штандарт» с невыспавшимся императором Александром на борту, возглавил конвой миноносцев сопровождения, утюжа серые волны на пути в Россию. Эномото Такэаки, ничем более во Франции не задерживаемый, тоже засобирался в русскую столицу. Купив железнодорожные билеты до Антверпена, Эномото, не подозревая о том, что его персона стала причиной бессонницы русского императора, совершил последнюю свою лодочную прогулку по Сене вокруг острова Ситэ. Затем, решив обновить новенький мундир вице-адмирала, а более того опасаясь совершить по прибытии в Санкт-Петербург какую-нибудь дипломатическую ошибку, он нанёс визит русскому посланнику в Париже графу Орлову. Граф, торжествующе шевеля усами и стараясь по мере возможностей сделать взор единственного глаза доброжелательным, посвятил новоиспечённого дипломата в подробности протокола первого визита в державу пребывания. Глава шестая Александр просыпался всегда сам, к помощи будильника он прибегал крайне редко. Одеваться он также предпочитал самостоятельно и терпел в своей опочивальне лишь старого камердинера Осипа, неизменно подававшего ему по утрам мундир. Где бы ни ночевал император, в смежной с его спальней комнате, на небольшом круглом столике у самых дверей, все последние годы его неизменно ждал бювар сиреневой кожи с перечнем наиболее значительных дел на сегодняшний день и списком лиц для назначенных аудиенций. В этот бювар Александр тоже заглядывал крайне редко, предпочитая полагаться на свою великолепную память. Внизу у лестницы императора поджидали один из дежурных адъютантов с плащом в руках, а также традиционный с недавних пор спутник Александра в его утренних прогулках, лейб-медик Сергей Петрович Боткин. – Доброго утра, ваше величество! Опять дождит-с, – баритоном с извиняющими нотками, словно бы чувствуя свою вину за ненастье, поздоровался адъютант. Александр кивнул, подставил плечи под плащ и скупо улыбнулся лейб-медику: – Здравствуйте, Сергей Петрович! Ну, что императрица? Лейб-медик обеими руками поправил круглые очки, сделал попытку ускорить шаги, чтобы распахнуть перед государем двери на улицу, и опять не успел: это сделал проворный адъютант. – Здоровье её величества заметно улучшается с каждый днём, ваше величество. Петербургская весна, слава богу, миновала для неё благополучно, хрипов при дыхании слышно гораздо менее. Вчера вечером императрица несколько раз изволила вслух рассмеяться над забавными историями, рассказываемыми ей дамами, – не платя за смех, как это водилось раньше, кашлем… Александр снова кивнул. Спускаясь со ступеней и поворачивая, как всегда, направо, он не удержался бросить взгляд вокруг, словно ожидая увидеть охранных агентов, сопровождающих его в прогулках после покушения Каракозова. Агентов не было видно, и лёгкая морщинка на лбу императора сразу разгладилась. Разумеется, распоряжения об охране царской персоны никто и не отменял – однако, зная о стойкой неприязни этой персоны к «соглядатайству», агенты старались держаться как можно незаметнее и всегда поодаль. Это тоже вызывало раздражение Александра, и в частых спорах с супругой по поводу необходимости охраны как таковой, он неизменно задавал вопрос: зачем нужна эта охрана, ежели её и не видать? Что она успеет сделать, буде из кустов или из-за угла появится настоящий злодей? – Охрана – это крест монарших персон. Это необходимость, Саша. Её надо просто терпеть, – неизменно отвечала Мария Александровна. А начальник дворцовой охраны всякий раз при этих спорах деликатно покашливал, прикрывая перчаткой тонкую улыбку: государю было просто неведомо, что дальняя линия охраны загодя очищала окрестности Зимнего и прочих мест пребывания Александра от всех прохожих. Окрестным городовым было строго-настрого приказано с 8 до 9 с половиной часов утра не покидать своих полосатых будок. Сегодняшняя прогулка, в видах противного моросящего дождя, не доставила императору удовольствия. Невольное раздражение вызывало у Александра и присутствие лейб-медика. С прежним придворным доктором Енохиным отношения у государя складывались тоже не лучшим образом – но тот, по крайней мере, не навязывал своей компании во время прогулок. Как и нынешний доктор, Енохин главным объектом своего внимания избрал крайне болезненную императрицу, и почти всё время проводил в её покоях. Это тоже приносило свои неудобства: чтобы расспросить медика о состоянии супруги, Александру приходилось всякий раз изобретать поводы, чтобы выманить того из излюбленного кресла у камина. Когда престарелый Енохин несколько лет назад умер, и встал вопрос о восполнении вакансии придворного лейб-медика, выбор министра двора графа Адлерберга пал на самую яркую звезду отечественного медицинского небосклона, профессора Боткина. В юношестве Сергей Петрович мечтал стать математиком, однако перед самым поступлением в Московский университет вышло ограничительное постановление Николая I о свободном поступлении лиц недворянского происхождения лишь на медицинские факультеты. Пришлось купеческому сыну пойти по медицинской линии. История не знает сослагательного наклонения, и никому не дано знать – каким математиком стал бы Боткин. Однако в лице доктора Боткина Россия и все мировое врачебное сообщество получило великолепный образец служения медицине и людям. Предложение Адлерберга Боткин поначалу вежливо отклонил, и завистники немедленно отнесли это на счёт давней обиды купеческого сына за несбывшуюся мечту о Московском университете. На самом же деле никакой обиды у Боткина не было. Просто предложение стать царским доктором для Сергея Петровича было равносильно переходу в «камерную придворную» медицину, которая всерьёз оторвёт его от обширнейшей интересной практики и теоретических фундаментальных исследований. В качестве компенсации своего отказа профессор Боткин принял участие в консилиуме по поводу состояния здоровья императрицы Марии Александровны. И, чисто по-человечески проникшись сочувствием к несчастной женщине, страдающей главным образом от последствий серьёзной врачебной ошибки, Боткин вскоре изменил своё решение и изъявил согласие стать лейб-медиком супруги Александра II. Что же касается совместных прогулок с императором по утрам, то здесь новый лейб-медик стал невольным заложником собственной деликатности. Как-то, в пору обострения заболевания своей супруги, Александр многозначительно предложил Боткину прогуляться вместе, чтобы без помех и лишних ушей поговорить о здоровье Марии Александровны. Разговор тогда получился хорошим и полезным, император искренне поблагодарил лейб-медика за откровенность и выразил пожелание и в дальнейшем регулярно получать от него самые верные сведения. Вот Сергей Петрович, по простоте души, и посчитал своим долгом ежеутренне сопровождать Александра и быть всегда готовым сообщать ему о здоровье супруги. Завершая круговой обход дворца, Александр несколько ускорил шаги, так что лейб-медик Боткин, поспешая за монаршим спутником, даже пару раз поскользнулся: зрение у Сергея Петровича было совсем неважным. Взбежав на крыльцо и скинув плащ на руки того же вездесущего адъютанта, Александр поднялся в покои императрицы: наступило время утреннего кофе. Император невольно вздохнул: до самого ужина он был хоть и монаршим, но всё же рабом традиций. После утреннего кофе наступало время работы с документами, а с 11 до 13 часов – время аудиенций. Потом следовало дневное чаепитие с семьёй. После этого по четвергам император ездил в Совет министров, в другие дни – на разводы гвардейских частей, расквартированных в столице. Далее следовала вереница визитов членам своей фамилии, прогулка в экипаже или пешком. Время обеда Александр, в отличие от своего отца, сдвинул на более позднее время – на 6 часов пополудни. После этого следовал небольшой отдых, беседы или карточная игра с императрицей. Двумя часами позднее Мария Александровна уходила с детьми в свои покои, а государь ехал в театр, после которого до часу ночи опять работал с бумагами и документами. Этих ежедневных бумаг было великое множество, от имеющих чрезвычайную государственную важность до совсем пустяковых, вроде жалоб сановников на взаимные обиды. А ему всё время так хотелось увидеть Катеньку Долгорукую, своих детей от неё… Однако время для своей второй семьи, которую по значимости Александр упорно почитал первой, приходилось выкраивать с великим трудом. Своих министров государь также принимал по давно сложившейся при дворе традиции. Ежедневно с докладом был обязан быть военный министр Милютин. Министр иностранных дел светлейший князь Горчаков «отмечался» у императора по определённым дням, дважды в неделю. Великому князю Константину Николаевичу было делегировано право самому избирать частоту царских аудиенций, а остальные министры для визита с докладом должны были испрашивать специальное соизволение императора. Нынче, со вздохом поглядев на не разобранную кипу бумаг на своём столе, а после этого на часы, Александр прикоснулся рукой к кнопке звонка и вопросительно поднял брови навстречу появившемуся в дверях адъютанту. – Его высокопревосходительство военный министр Милютин и светлейший князь Горчаков в приёмной, – доложил тот. – Прикажете, как всегда, пригласить первым господина военного министра, государь? – А давай-ка, братец, сегодня господина канцлера первого потревожим! – шутливо-заговорщицким тоном предложил офицеру Александр. Щёлкнув каблуками, адъютант исчез за дверью, чтобы тут же, с первым ударом часов, распахнуть её перед канцлером Горчаковым. Без оглядки на свой преклонный возраст, канцлер бодро прошагал до середины кабинета, без усилий поклонился и заговорил, в отличие от своих сановных коллег, не дожидаясь обращения к нему императора: – Добрый день, ваше величество! Надеюсь, нарушение очерёдности аудиенций не означает, что вы получили из Европы неприятные известия прежде меня? – Не волнуйся, князь! Ни из Европы, ни откуда-либо ещё, я не получал нынче известий прежде своего канцлера! Просто хотел услышать твоё мнение относительно недавней процедуры вручения японским посланником верительных грамот. – Всё прошло в соответствии с установленным протоколом, ваше величество. Единственное, что могу сказать – замечательно, что сия процедура не была объединена с вручением верительных грамот прочим аккредитованным в Петербурге дипломатам! В противном случае, доброжелательная теплота вашего величества относительно Эномото Такэаки могла бы возбудить нешуточную ревность и подозрения в дипломатических кругах! – Сказать по правде, Александр Михайлович, меня позабавил мундир японца. И я сразу вспомнил историю, которую ты мне рассказывал по этому поводу в Лондоне – относительно переполоха в твоём ведомстве от нежданной-негаданной смены маршрута японского посланника. Как он тебе, Александр Михайлович? – Пока трудно сказать что-то определённое, государь. Вчера состоялся первый раунд наших переговоров по Сахалину с участием директора Азиатского департамента МИДа Стремоухова и вашего покорного слуги, государь. Раунд носил чисто ознакомительный характер – стороны изложили своё видение предмета переговоров, а также уточнили давно сформулированную позицию своих правительств. Ничего нового, государь. И никаких неожиданностей. Господин Эномото привёл аргументы японской стороны относительно первенства открытия и начало освоения Северного Эдзо – так они именуют Сахалин. Господин Стремоухов привёл исторические сведения о русском присутствии на острове. Стороны согласовали также график предстоящих переговоров. – Все ли вопросы постоянного пребывания Чрезвычайного и Полномочного Посла Японии в нашей столице решены? – Полагаю, что да. Хочу напомнить, государь, что в соответствии с протоколом аккредитации, господина Эномото и сопровождающих его лиц на Варшавском вокзале 10 июня встречал секретарь МИДа Горшечников. Местом временного пребывания японской делегации на первое время была определена гостиница «Соболев». Резиденция для японской миссии на Дворцовой набережной, 12 послу понравилась, в течение недели там были завершены работы по приведению здания в должный порядок. В настоящее время посольство размещено уже там. Ввиду отсутствия в штате японской миссии собственной прислуги, нами подготовлен и передан на рассмотрение господина Эномото список рекомендованных лиц. – Мне кажется, светлейший, что японцы нуждаются в особом внимании в русской столице, – помолчав, высказался Александр. – Помнишь, мы говорили с тобой об этом в Лондоне, Александр Михайлович? Другая раса, совершенно отличный от европейского образ жизни… Долгий период самоизоляции страны может иметь следствием инстинктивное недоверие ко всему новому, непривычному – не так ли? – Истинно так, государь. Однако хочу обратить внимание вашего величества на то, что чрезмерная ласковая опека официальных лиц может вызвать у человека, выполняющего дипломатическое поручение своего императора, невольное подозрение. Подозрение и убеждённость в том, что противная сторона, оказывая подчёркнутое внимание, желает добиться преимуществ в предмете переговоров. Либо уверенность в том, что сей предмет представляет для партнёров в переговорном процессе особую важность, и использование подобного рычага вполне допустимо. Александр с любопытством взглянул на своего министра иностранных дел. Особое расположение к Горчакову и искренняя к нему симпатия не мешала императору с грустью сознавать, что время канцлера неумолимо уходит. Старческая болтливость вкупе с уверенностью в непогрешимости своих мнений и суждений переставали становиться забавными пустяками. Император легко поднялся из-за своего рабочего стола, украшенного многочисленными фотографиями и акварелями. Походя легко похлопал Горчакова по плечу, разрешая тому сидеть. Прошёлся по кабинету, немного задержавшись у полушкафа, на котором стоял бюст умершего старшего сына, Великого князя Николая Александровича. Провёл пальцами по сухой и шершавой гипсовой щеке Ники, перевёл взгляд на портрет своего отца, Николая I, занимающего центральное место на стене за рабочим столом, между двумя портретами супруги, императрицы Марии Александровны. Очень многое в рабочем кабинете Александра говорило о неизбежном течении жизни и смерти, напоминало о бренности всего сущего – даже пистолет Каракозова под стеклянным колпаком на краю стола. Один из стволов этого пистолета, купленного преступником, согласно дознанию полиции, на Толкучем рынке за 15 рублей, после выстрела 4 апреля 1866 года[31] так и пребывал с патроном в одном стволе – несмотря на неоднократные напоминания чинов дворцовой охраны о необходимости разрядить оружие. Вздохнув, Александр присел напротив канцлера, за круглый приставной столик, сцепил в замок пальцы рук. – Ты слишком много работаешь, Александр Михайлович! – ободряющая улыбка императора нивелировала серьёзность его тона. – В дипломатии ты являешься непревзойдённым мастером, однако не следует забывать, что, как и всякий прочий род человеческой деятельности, дипломатия является инструментом общения с людьми! А им импонирует искренность и доброе участие – особенно в положении этого японца, оказавшегося вдали от своей родины и привычного ему уклада вещей… Я вот что придумал, князь: ежели тебе не по чину и статусу общаться с японским дипломатом накоротке, то это будет вполне прилично твоему государю. Тем паче что я не являюсь непосредственным участником переговоров. И у меня есть искренний интерес к его стране, её обычаям и традициям. Приглашу-ка я нынче господина Эномото на вечернее чаепитие к императрице – полагаю, это поможет и составить верное впечатление об этом азиатском субъекте. – Ваша воля, государь! – Горчаков, привстав, поклонился и тут же принялся протирать стекла круглых очков куском тонкой замши, что служило у него признаком усиленной работы мысли. – Прикажете известить посла об этом мероприятии по официальным каналам? – Ни к чему придавать обычному дружескому приглашению статус протокольного мероприятия, – улыбнулся Александр. – Думаю, вполне достаточно будет моей личной записки. Ну а если господин Эномото кинется за разъяснениями в твоё ведомство, светлейший, постарайся убедить его в отсутствие у меня замыслов как-то повлиять на ход переговоров! И – никаких парадных мундиров и прочих атрибутов дипломатии, князь! Ну а я прежде предупрежу Марию Александровну о некотором разнообразии, которое привнесёт сегодняшний гость в наше скучное ежевечернее времяпровождение! * * * – Как тебе наш гость, Мария, душа моя? – Я очень рада, Александр, что мне пришлось приятно разочароваться в своих ожиданиях! – императрица по привычке поднесла к лицу флакон с ароматической солью, несколько раз вдохнула. – Он вовсе не показался мне этаким дикарём с загадочного Востока… Весьма умён и тактичен, прекрасно знает европейские языки. Вот только японские стихи, которые господин Эномото по моей просьбе прочёл во французском переводе, показались мне какими-то странными. И даже вовсе не стихами, если уж совсем честно! – Ну-у, душа моя, ты слишком пристрастна! Ты же знаешь, стихи вообще являются субстанцией чрезвычайно деликатной, к переводу на чужой язык весьма чувствительной! Вспомни, когда я попросил нашего гостя прочесть их на языке оригинала, в них зазвучала некая тонкая мелодия! – Не знаю, Саша, я как-то не уловила этой мелодии… Произнося это извинительным тоном, Мария Александровна закашлялась, поспешно поднесла к лицу платок, а вслед за ним и флакон с ароматической солью. – А мне показался чрезвычайно интересным японский обычай усыновления детей в семьях, которым бог не дал своих деток. Насколько это удобно, душа моя: вспомни, сколько знатных родов в Европе и на Руси прервалось из-за отсутствия наследников династии! А нынешний император Японии, Мацухито! Господин Эномото весьма обыденным тоном, как само собой разумеющееся, сообщил нам о том, что мать императора – простая наложница. И тем не менее в положенный срок император Комэй и его венценосная супруга признали рождённого от наложницы сына официальным наследником престола! Мария Александровна при последних словах супруга прикусила нижнюю губу и нахмурилась – и тут же сам Александр, поняв, что зашёл на запретную территорию[32], смутился и поспешил переменить тему: – Я полагаю, Мария, что нелишне было бы устроить в честь нашего высокого японского гостя официальный приём и бал. Оказанное, таким образом, внимание посланнику микадо должно произвести на японский императорский двор самое благоприятное впечатление. К тому же мы задержались нынче с выездом из Петербурга в Царское Село, и столичное общество явно скучает. Что ты думаешь по этому поводу, душа моя? – Твоя идея мне нравится, Александр, – только я боюсь, что наш японский гость не слишком готов к таким сложным для него церемониям, как бал. Хотя бы даже и не Николаевский, а «концертный», либо «эрмитажный»[33]. Официальный приём – дело другое. Но бал… Я хорошо помню, что твой вопрос относительно балов при дворе японского императора смутил посланника. Ты уверен, Александр, что господин Эномото умеет танцевать? Что ему знаком полонез[34]? Он, как я поняла, несколько лет прожил в Европе – но вряд ли имеет опыт общения с королевскими особами. А тонкости придворного этикета иной раз ставят в тупик и более искушённых людей. – Не беспокойся, мон шер! Было бы желание – а выучить танцам и этикету можно и медведя, – рассмеялся Александр. – Приглашу господина Эномото в пятницу на наш вечерний чай и театральную премьеру, заодно и поговорю с ним об этом. Дадим поручение – ну-у, хотя бы нашему церемониймейстеру Герарди, и с его помощью найдём пару отличных танцоров среди конногвардейцев, которые отличаются по бальной части. Глядишь, и недельки через две можно назначать бал!