— Намасте, намасте… — снова и снова повторяла Матушка, пока сухие, растрескавшиеся от мороза, кровоточащие губы не отказались служить ей и она больше не могла говорить. Слова застревали в горле, но Матушка упрямо продолжала твердить их про себя. Однако смертельный ужас, охвативший все ее существо, заставил замолкнуть и этот голос. Матушка почувствовала, что теряет точку опоры. Теперь с ней остались лишь тишина, страх и неверие. Кей шла посредине. Точнее, она уже не могла идти, но чувствовала, что подруги поддерживают ее с обеих сторон и фактически несут. Только сейчас она поняла, что так было всю жизнь. Всю жизнь она опиралась на их надежные плечи. Почему же у нее ушло столько времени на то, чтобы осознать это? И теперь, в самом конце своего жизненного пути, который был уже совсем близок, она полностью зависела от них. Они поддерживали и направляли ее, указывая путь к новой, вечной жизни. Наконец она разгадала загадку, которая не давала ей покоя в течение многих десятилетий. Почему ее отец и его друзья, отправляясь на верную смерть, кричали: «К черту Папу!»? На этот вопрос не было ответа. Это были слова отца, его жизнь, его путь и его смерть. Все это не имело к ней никакого отношения. Всю жизнь она пыталась разгадать загадку, никоим образом с ней не связанную. Она бы никогда не поняла отца, да ей и не нужно было его понимать. Кей необходимо было разобраться со своей жизнью и своей смертью. — Я люблю вас, — прохрипела она, но подруги не услышали ее. Порыв ветра подхватил слова Кей и унес их прочь. Эм поддерживала Кей, и они втроем продолжали с трудом продвигаться вперед по глубокому снегу. Она чувствовала, что Матушка перестала дрожать, и больше не слышала ее голоса. Не было слышно вообще никаких звуков, кроме завываний вьюги. Скоро наступит конец. Эм больше не чувствовала ни рук, ни ног. Единственное, что утешало, — это то, что ей не придется испытывать мучительное покалывание, когда они будут отогреваться. Потому что она никогда больше не будет их отогревать. Ветер пронзительно свистел в ушах, но сквозь его свист Эм слышала кое-что еще. Над заснеженной гладью озера плыли звуки одинокой скрипки. Эм открыла глаза, но вокруг была лишь белая мгла. Впереди лед. Нет, лед был уже здесь, под ногами. Арман Гамаш стоял на берегу. Хлесткие порывы ветра налетали со стороны гор и проносились над озером — мимо трех женщин, мимо погребенной под толстым слоем снега площадки для керлинга, мимо того места, где погибла Сиси. По дороге они набирали силу и наконец яростно обрушивались на старшего инспектора. Тяжело дыша, он сжимал в руке письмо Эм. Белый цвет бумаги сливался с белизной снега. Белая мгла. Гамаш сделал шаг вперед. Все его существо стремилось туда, на лед. Он должен был спасти их. Почти сверхъестественным усилием воли Гамаш заставил себя остановиться. В своем письме Эм умоляла его позволить им умереть, как это делали легендарные старейшины эскимосов, которые входили в ледяной поток и плыли по течению навстречу собственной смерти. Конечно, это они убили Сиси. Гамаш знал это со вчерашнего дня, хотя подозрение зародилось у него уже давно. Просто вчера оно окончательно оформилось и приняло конкретную форму. Не могло быть такого, чтобы никто не видел убийства. Гамаш понимал это с самого начала. Кей не могла сидеть рядом с Сиси и не видеть ее убийцы. Да и само убийство было слишком сложным. Ниацин, растаявший снег, накрененный стул, соединительные провода. И наконец, четко рассчитанное время для удара током. Матушка очищала «дом», и все видели и слышали только ее. Кроме того, убийца убрал провода. Это невозможно было сделать незаметно. Горький ниацин был в травяном чае Матушки, который она разносила во время благотворительного завтрака. Эм разлила антифриз, когда расставляла стулья, и сама села на стул, которому предстояло стать орудием убийства, чтобы его не смогла занять Сиси. Роль Кей была ключевой. Гамаш предполагал, что убийца Сиси сначала подсоединил провода к стулу, а потом бродил вокруг грузовика Билли, ожидая подходящего момента, чтобы подсоединить их к генератору. Но письмо Эм свидетельствовало о том, что он ошибался. Они сначала подсоединили провода к генератору Билли, а потом Кей стала ждать, когда Эм просигнализирует ей о том, что Матушка собирается очистить «дом». Получив сигнал, она подошла к свободному стулу, облокотилась на него, накренив набок, и незаметно подсоединила провода к ножке. С этой секунды стул находился под напряжением. Тогда же начал действовать ниацин, и Сиси сняла перчатки. Матушка готовилась очистить «дом», и все взгляды были прикованы исключительно к ней. Камень загрохотал по льду, раздались одобрительные возгласы, которые становились все громче, зрители на трибунах вскочили со своих мест, и Сиси тоже встала со стула. Она сделала пару шагов вперед, вступила в лужу антифриза, взялась голыми руками за металлическую спинку стула… и все было кончено. Конечно, они рисковали. Кей нужно было еще отсоединить провода и отбросить их в сторону, подальше от места преступления. Ярко-оранжевый кабель лежал на снегу, там, где вообще не должно было быть никаких проводов. Но они рассчитывали, что в суматохе, поднявшейся вокруг Сиси, смогут без помех подобрать его и положить в кузов грузовика Билли. Это сделала Эм. Правда, за этим занятием ее чуть не застал Билли, который примчался, чтобы запустить двигатель и подготовить место для Сиси. Но Эм не растерялась. Она сказала Билли, что ей пришла в голову та же мысль и она как раз собиралась расчистить кузов для Сиси и реанимационной команды. Гамашу недоставало только мотива. Но беседы с Эм и Матушкой заполнили эту брешь. Кри. Они должны были защитить внучку Эл от ее ужасной матери. Они слышали пение девочки и слышали, как Сиси унижала и оскорбляла свою дочь. И они видели Кри. Девочка погибала, задыхаясь в душном коконе страха и молчания. Она ушла в себя, почти полностью отгородившись от внешнего мира. Сиси убивала свою дочь. Гамаш смотрел на три далекие фигурки на льду и видел, как средняя, самая маленькая из них, начала медленно оседать на снег. Но подруги подняли ее, поддерживая с обеих сторон, чтобы она могла продержаться еще немного. Гамаш почувствовал дрожь в коленях. Ему хотелось упасть на снег и зарыться лицом в ладони, чтобы не видеть этого ужаса. Не видеть того, как умирают Три Грации. Вместо этого он стоял, глядя перед собой немигающим взглядом и не обращая внимания на снег, который забивался в рукава и за воротник, облеплял лицо и щипал глаза. Он заставлял себя наблюдать за тем, как сначала одна, а потом и вторая фигурка опустилась на колени. Гамаш был мысленно с ними, и его губы шевелились в беззвучной молитве, которую он повторял снова и снова. Но вместе со снегом, проникавшим под одежду, в его мозг проникла неожиданная, но очень настойчивая мысль. Гамаш посмотрел на письмо, зажатое в руке, и снова перевел взгляд на три темные коленопреклоненные фигуры на снегу. На секунду он застыл на месте, потрясенный и оглушенный. — Нет! — в отчаянии крикнул он, собираясь ринуться вперед. — Нет! Он обернулся к машине, которая была уже наполовину погребена под снегом. Так же, как и три женщины на льду озера Брюме. Гамаш бросился к машине. Он понимал, что уже слишком поздно, но все равно должен был попытаться. Глава 37 Гамаш развернул машину, дал полный газ и помчался в Уильямсбург, направляясь к cantine[81] на главной улице. — Мне необходима помощь! — объявил он с порога. Все взгляды устремились на высокого, крупного, обсыпанного снегом незнакомца. — Я старший инспектор Гамаш из Сюртэ. Три женщины попали в снежную ловушку на озере Брюме. Срочно нужны снегоходы, чтобы вызволить их оттуда. Почти тотчас же со своего места поднялся мужчина и, сказав что-то вроде «Эм я сами», направился к Гамашу. Это был Билли Уильямс. — Я с вами. Еще один мужчина встал из-за стола и присоединился к ним. Через считаные минуты помещение столовой опустело, и Гамаш с Билли возглавили небольшую флотилию снегоходов, которые мчались по главной улице по направлению к озеру Брюме. Гамаш крепко держался за Билли. Вьюга продолжала завывать, снег слепил глаза, и Гамаш изо всех сил напрягал зрение, стараясь не ошибиться с направлением и молясь о том, чтобы женщин не полностью засыпало снегом. — Они должны быть где-то здесь! — прокричал он в ухо Билли, закрытое отворотами вязаной шапки. Билли замедлил ход. Водители остальных снегоходов последовали его примеру, чтобы случайно не переехать тех, кого они искали. Снегоход Билли плавно скользил вперед по глубокому снегу, а сам Билли внимательно оглядывался по сторонам в поисках хоть какого-нибудь бугорка или холмика, под которым могло скрываться тело. Неожиданно он прокричал что-то на одному ему понятном языке, указывая на какую-то невидимую для Гамаша точку. Их окружала белая мгла. Она поглотила весь окружающий мир. Исчез Уильямсбург, исчезли высокие берега озера, исчезли другие снегоходы вместе с их водителями. Билли остановил снегоход и прямиком направился к месту, которое для Гамаша выглядело точно так же, как и любое другое. Но по мере того как они к нему приближались, старший инспектор начал различать нечеткие очертания. Женщины лежали, взявшись за руки, полностью погребенные под снегом. Но Билли все же удалось их найти. Увязая в глубоком снегу, Гамаш двинулся к ним. Билли сбросил перчатки, засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул, перекрывая завывания вьюги. Пока Гамаш, стоя на коленях, откапывал из-под снега Эм, Матушку и Кей, он продолжал свистеть, и вскоре к ним присоединились остальные. Мужчины подхватили трех женщин и бегом понесли их к своим снегоходам. Через считаные секунды они уже мчались к берегу. Гамаш крепко держался за Билли. Все вокруг было абсолютно белым. Снег забивался в рот, нос и глаза. Гамаш с трудом мог дышать и абсолютно ничего не видел. Оставалось только догадываться, как Билли определял, в каком направлении находится берег. У Гамаша создалось впечатление, что они едут совершенно в другую сторону. Он открыл было рот, чтобы сообщить о своих подозрениях, но решил, что лучше промолчать. Гамаш понимал, что потерял ориентацию, и знал, что должен полностью довериться Билли. Крепко обхватив его, он с нетерпением ждал, когда снегоход выедет на крутой берег и преодолеет небольшой подъем, ведущий к главной улице. Но этого не происходило. Прошло пять минут, потом десять, и Гамаш понял, что они сбились с пути и выехали на середину озера Брюме. В метель. — Где мы? — прокричал он в вязаный отворот шапочки, хотя прекрасно знал, что все равно не разберет ни слова из того, что ему ответит Билли. Так оно и случилось. Билли прокричал что-то вроде «Стульев красное стекло» и продолжал ехать прямо вперед. Три минуты спустя, которые показались старшему инспектору вечностью, снегоход выехал-на небольшой холм, и Билли повернул налево. Внезапно они оказались среди высоких сосен. Берег. Они все-таки добрались до него. Гамаш удивленно оглянулся назад и увидел, что остальные снегоходы, выстроившись цепочкой, движутся следом за ними. Билли дал полный газ и по тропинке выехал на заснеженную и совершенно пустынную улицу. Гамаш оглянулся в поисках своей машины, зная, что ему еще предстоит долгий путь в больницу Ковансвилля. Но они выехали в совершенно незнакомом ему месте. Черт бы его побрал, думал Гамаш. Сначала мы по его милости чуть не заблудились, а теперь он ещё и вывез нас бог знает куда. — Репродукторы! — прокричал Билли, указывая рукой вперед. Гамаш уже давно отказался от попыток расшифровать загадочные слова Уильямса, а потому просто посмотрел в указанном направлении. Впереди светилась огромная голубая вывеска. Сквозь вьюгу, сквозь белую мглу Билли Уильямс вывез их прямо к дверям больницы. — Откуда вы узнали? — спросил Бювуар. Они с Гамашем стояли у постели Кей Томпсон. Она лежала под капельницей, подключенная к мерно гудящим аппаратам и завернутая в серебристое электрическое одеяло. В этот момент она напоминала печеную картофелину. Так же, как и отец много лет назад, она сознательно отправилась на верную гибель и, всем смертям назло, выжила. Гамаш достал из кармана намокший комок бумаги, протянул его Бювуару и снова повернулся к Кей. Глядя на нее, он пытался представить, что она должна была чувствовать в течение последних нескольких дней. Все это время она жила, зная, что они собираются сделать. Бювуар сел на стул и начал аккуратно разглаживать скомканный листок, пока он снова не стал более-менее похожим на письмо. Оно было написано на прекрасном французском, четким, старомодным почерком Эмили Лонгпре. В нем она объясняла все. Эм писала о том, как Кри напомнила ей сына, Дэвида. Когда дело касалось музыки, она была такая же талантливая, такая же радостная и дарящая радость. Как они услышали брань и оскорбления, которыми Сиси осыпала Кри после рождественской службы в церкви, и поняли, что у них нет выбора. Они должны были убить Сиси, чтобы спасти Кри. — Это многое объясняет, — сказал Бювуар, закончив читать письмо. — И сложность преступления, и то, почему Кей утверждала, что она ничего не видела. Теперь все сходится. Чтобы исполнить задуманное, они должны были действовать втроем. Ниацин был в травяном чае Матушки, Эмили контролировала ход игры, дожидаясь момента, когда все будут шуметь и смотреть на Матушку, и никто не обратит внимания на то, что происходит с Сиси. Кей облокотилась на стул, перекосив его. Они знали, что Сиси обязательно захочет поправить любой неровно стоящий предмет. — Бювуар постучал пальцем по лежащему на коленях письму. — Мадам Лонгпре просит вас позволить им умереть. И вы собирались выполнить ее просьбу. Из Бювуара был никудышный дипломат, но все же он, как мог, пытался смягчить резкость своих слов. Гамаш вышел из палаты в людный вестибюль, по которому деловито сновали врачи и медсестры. Отделение скорой помощи было забито жертвами автомобильных аварий, лыжниками с переломами костей, пациентами с переохлаждениями и обморожениями. Гамаш с Бювуаром нашли пару свободных стульев и сели. — Ты прав, я собирался позволить им умереть. — Гамаш не мог поверить, что он произнес эти слова. — Вчера я пришел к выводу, что убить Сиси могли только они. Письмо Эм лишь подтвердило мою догадку. Но когда я смотрел на них, погибающих посреди замерзшего озера, то подумал о том, как раньше, когда племени угрожал голод, старейшины эскимосов добровольно шли на смерть в ледяной воде, чтобы спасти своих соплеменников. Они жертвовали жизнями во имя того, чтобы другие могли жить. И я вспомнил о сапогах Сиси. — На ней были муклуки. Эскимосские сапоги. Надеюсь, вы не хотите сказать, что в этом деле замешан какой-то эскимос? — Бювуар уже ничему не удивлялся.