Дедушка позвонил и сообщил, что он забрал бабушку из дома престарелых. Она прожила там пятнадцать лет, и я совсем не помню, какой она была до той поры: видела ее только на фотографиях в старых альбомах (это как бы социальные сети прошлого). И пусть я прекрасно знаю, что их содержимое нельзя принимать за чистую монету, поскольку уже тогда люди хотели, чтобы все выглядело так, словно между ними царило полное согласие и постоянно светило солнце, мне кажется, бабушка раньше часто смеялась. И не только из-за того, что она улыбается на всех снимках, но и судя по морщинкам на ее лице. Однако сейчас она этого не делает, но и не плачет тоже. Я не знаю, как звучит ее голос, поскольку она не может говорить. И она даже не в состоянии самостоятельно ходить в туалет. Папа попросил нас не принимать душ без крайней необходимости. Он должен был вернуться в город к началу ночной смены, поэтому нам надо было спешить. И он использовал всю недельную норму бензина, чтобы заправить автомобиль полностью. Ведь до дедушки целых двести километров. На автостраде нам встретилось очень мало машин. Всего несколько грузовиков. И еще «скорая» с выключенной сиреной обогнала нас. А когда мы свернули на дороги местного значения, машин стало еще меньше, и за все время мы увидели лишь пару автомобилей и междугородный автобус. Да еще несколько лошадей с телегами. Мы купили еду – в основном консервы и замороженные продукты в вакуумной упаковке – в большом торговом центре, где почти не было людей. Это уже стало нормой сегодня. Никто больше не болтается по залу бесцельно, все берут только самое необходимое и стараются быстрее убраться прочь. Да и выбирать особо не из чего, и мне всякий раз становится немного не по себе, когда приходится ходить по огромному помещению среди пустых полок. Еще недавно на них хватало всяких, как сейчас понимаешь, большей частью абсолютно ненужных вещей. Мы приехали где-то сразу после полудня и, обнявшись с дедушкой, сразу принялись за дело, в то время как бабушка сидела в своей инвалидной коляске у кухонного стола и смотрела на нас. Пока папа готовил еду, я наводила порядок на кухне и перемыла целые горы грязной посуды, скопившиеся там, а также незаметно и ту, которая лежала в сушилке. Ведь дедушка сейчас едва видит, и в чашках засохли остатки кофе, а стаканы оказались сальными. Миранда тем временем играла в какую-то игру на своем телефоне, но я видела, что она время от времени косилась на бабушку. – Разве она не знает о комете? – спросила она, а дедушка погладил ее по голове и сказал: – Нет, малышка. Здесь ей повезло. А потом бабушка громко, с похожим на хлопок звуком испортила воздух, и мы с Мирандой хихикнули, не сумев ничего с собой поделать. Мы рассказали, что видели вдоль дорог лошадей, и дедушка сразу начал вспоминать, как выглядел мир в его детстве. Старики ведь любят говорить о прошлом, пусть подобное обычно не слишком интересует остальных. Но в этот раз мне захотелось слушать. И просто невероятно, как изменилось все вокруг за время жизни дедушки. Ему сейчас за восемьдесят. И он так и не научился пользоваться интернет-банком, и заказывать билеты на поезд по Сети, и даже писать эсэмэски. Папа тоже вырос в другом мире. Он любит говорить, что сейчас нас окружают вещи, которые раньше казались научной фантастикой. Как, например, возможность видеть своего собеседника в телефоне, а также устройства типа навигатора и ЗD-принтера или компьютерные функции, как Google-переводчик. Мне становится интересно, как выглядел бы мир в будущем, если бы он продолжил существовать. Какие научные фантазии стали бы тогда повседневностью? Мы, пожалуй, смогли бы колонизировать Марс, поскольку успели бы сделать Землю непригодной для жизни. И нас, наверное, усовершенствовали бы с помощью встроенных компьютерных чипов. За едой папа попытался уговорить дедушку переехать к нам домой, но тот отказался. А когда папа поинтересовался, действительно ли он сможет позаботиться о бабушке, дедушка ответил, что «осталась всего лишь пара недель». В доме престарелых почти нет персонала. Старикам приходится целыми днями сидеть в грязных памперсах, и ни у кого нет времени проверить, кушали они или нет. – Ей уже стало лучше после того, как она вернулась сюда, – сказал он, а потом посмотрел на бабушку, и стало ясно, что он любит ее до сих пор. Я думаю, он не замечает ее пустого взгляда и беспомощного тела, а видит только женщину, с которой повстречался более шестидесяти лет назад. Когда мы пили кофе в задней стороне дома, я видела, как бабушка повернулась лицом к солнцу. Она выглядела абсолютно спокойной. И я подумала, что дедушка прав. Здесь ей было лучше. Папа взял с собой старый телефон и попытался показать деду, как можно общаться с нами по видеосвязи. Но я понятия не имею, запомнил ли дедушка что-нибудь или нет. Мы расстались у машины. Я обняла дедушку, но наше объятие было недостаточно долгим. Как прощаются навсегда? Это же очень важный момент. Мне кажется, я вела себя неправильно. Мне следовало сказать ему, что я люблю его. И пусть я сама не уверена в этом, поскольку знаю его не слишком хорошо, мне все равно нужно было так сделать. Папа молчал всю дорогу домой, и это обеспокоило Миранду. Она стала вести себя подобно бойкому ребенку из детской телепрограммы, пытаясь вернуть ему хорошее настроение. Точно так она себя вела, когда я заболела. СИМОН Скоро полночь, я уже полностью потерял надежду заснуть и наполнил ванную такой горячей водой, что с трудом выдерживаю ее температуру. Мы с Люсиндой собирались встретиться сегодня, но она прислала сообщение, когда я только проснулся, где сообщила, что сможет увидеться со мной только завтра. Весь день кажется потерянным. А их так мало осталось. Утром будет две недели. Я погружаюсь практически в кипяток, пока только лицо не остается над поверхностью. От жары кровь начинает интенсивней пульсировать по телу. Мысли расплываются. Сознание успокаивается. Из гостиной слышен рев публики. Эмма смотрит прямую трансляцию двадцатичетырехчасового концерта. Очередь дошла до Парижа. Стина начала писать свою проповедь для последней мессы. Джудетт сейчас в салоне Гортензии. В последний раз приводит в порядок волосы. Обычно на это уходит несколько часов. Сам я не могу использовать даже триммер, пусть это занимает всего пару минут. Когда вода начинает остывать, я опустошаю ванну, потом лежу еще какое-то время, пока пот не перестает выступать на коже. И все равно, когда встаю обмыть тело душем, слегка кружится голова. Но сейчас наконец-то на меня наваливается усталость. Я вхожу в гостиную и останавливаюсь рядом с диваном. Эмма по-прежнему лежит перед телевизором. Камера скользит по людскому морю. Кажется, оно раскинулось до самого горизонта. Потом крупным планом показывают певца, который выглядит как состарившаяся кинозвезда. Он держит микрофон повернутым в сторону публики, потом на экране показывают крупный план лиц, орущих вместе с ним «loving angels instead». – Кто это? – спрашиваю я. – Не знаю, – отвечает Эмма и зевает. – Они ведь берут всех подряд, чтобы заполнить целые сутки. – Когда я была маленькой, мне хотелось выйти за него замуж, – кричит Стина из кухни. Певец держит микрофон обеими руками. Он делает вдох, похоже, перед последней строчкой текста. Растягивает ее. Он окидывает взглядом публику. Слезы бегут вниз по его щекам. Зрители плачут в ответ. – Интересно, каково это стоять на сцене и знать, что это в последний раз? – говорит Эмма. В Париже ударник бьет одной барабанной палочкой по другой. На сцене взмываются вверх языки пламени. Толпа снова ликует. Крупный план обнимающихся женщин возраста Стины. Крупный план певца, кричащего в публику. Людское море с высоты птичьего полета. В идущем от сцены свете видна тень дрона, ведущего съемку. Певец снова и снова поет о своем желании развлекать нас. – Представь, что они там именно сейчас, – говорю я. – И все участвуют в одном и том же деле одновременно, но они переживают это по-разному, поскольку сами разные. – С тобой все нормально, Симон? – спрашивает Эмма и ухмыляется. Я улыбаюсь в ответ. В таких случаях Тильда обычно выкатывала на меня глаза. Но я продолжаю смотреть на публику. На певца. На барабанщика. У каждого свой опыт, воспоминания, надежды, страхи, ассоциации. Стина, пожалуй, назвала бы это душами. Я сказал бы, что у всех из них свой внутренний мир. Когда комета попадет в нас, погибнет не просто один мир, а почти восемь миллиардов. Тильда тоже была одним из них. «Скоро все исчезнет». Я отворачиваюсь от телевизора и направляюсь на кухню. – Осторожно – Бомбом! – говорит Стина, и я как раз успеваю остановиться, прежде чем спотыкаюсь об него. Он лежит и спит посередине кухни. Скулит тихо и дергает лапами. Мне становится интересно, что происходит в его большой голове. Гонится за ним кто-то или он сам охотится за кем-то? Видит ли он меня в своих снах? Я сажусь на пол. Чешу ему за ухом. Он смотрит на меня и широко зевает. Я завидую ему, он ведь не знает, что ждет нас. – Как дела? – спрашиваю я и смотрю на Стину. – Мне нужны псалмы, которые все смогут петь вместе, – отвечает она, не отрывая взгляд от своего ноутбука. – Что ты думаешь о «Детях Небесного отца»? Его текст как раз подходит. – Пожалуй, даже немного чересчур, – говорю я. – По-моему, кому-то он может показаться даже ироничным. – Пожалуй, ты прав. Стина улыбается устало и закрывает компьютер. Она идет к буфету и достает бутылку красного вина. Держит ее напротив света, пытаясь понять, сколько в ней еще осталось, прежде чем вынимает пробку и нюхает содержимое: – Не хочешь бокальчик? Пока оно еще не превратилось в уксус. Я смотрю удивленно на нее: – Пожалуй, выпью немного. Стина наливает нам обоим. Нюхает снова, засунув нос глубоко в бокал, а потом пригубливает вино осторожно, и оно оставляет красный ободок вокруг ее рта. – Все нормально, – говорит она и дает мне другой бокал. Я сажусь прямо напротив нее. Прислоняюсь к дверцам шкафа, расположенного под мойкой. Между делом глажу Бомбома по задней ноге. – Мама, – говорю я. – О чем вы с Тильдой разговаривали летом? Ее рука с бокалом замирает в воздухе. – Я не могу снова ругаться по этому поводу, Симон. Пожалуйста, перестань. – Я тоже не хочу ссориться. Но она действительно не говорила ничего такого, что могло бы стать путеводной нитью? Может, что-то такое, чему ты не придала значения? Стина делает глоток вина. Отклоняет голову назад: – Мы главным образом беседовали о вере. Тильду интересовало мое мнение об Истинной церкви. Она принесла с собой заранее приготовленные вопросы. Это похоже на Тильду. Я в очередной раз вижу ее как наяву, как она лежит на животе в собственной постели с блокнотом перед собой. У нее была привычка грызть ручку посередине, когда она размышляла. – И что ты о них думаешь? – спрашиваю я. – По-моему, – медленно говорит Стина и косится на свой компьютер, – Истинная церковь умело пользуется тем, что многие хотят иметь простые ответы на свои вопросы именно сейчас. Я чуть ли не завидую им, когда сама теперь пытаюсь найти правильные слова. Однако простые ответы противоречат сути веры. Мы не можем все знать. – Она делает новый глоток. – Непреложные истины всегда вызывают у меня недоверие, – говорит она. – Вот что я думаю об Истинной церкви. – Но в Библии ведь все разложено по полочкам. – Ее написали люди. Она опустошает свой бокал. Массирует себе затылок. Я думаю о письме Тильды. Меня одолевают сомнения. – Тильде понравился ваш разговор, – говорю я. – По ее мнению, он помог. Стина довольно улыбается: