Он медленно обернулся. — Я бы не решился. Какой в этом смысл? Я различала напряжение в контурах его плеч, в том, как он стиснул зубы. Но не могла думать ни о чем, кроме списка, который детектив Коллинз положил передо мной. Имена. И время прибытия. И то, что вписать время для Коннора я не смогла. — Когда ты пришел на вечеринку в тот вечер? Он переступил с ноги на ногу. — Зачем ты это делаешь? Я покачала головой: — Вопрос нетрудный. Ты ведь наверняка уже ответил на него полиции. Он уставился на меня в упор вспыхнувшими глазами. — В девятом часу, — бесстрастно выговорил он. — Ты была в кухне с той девчонкой… с Лус. — Он отвел взгляд в сторону кухни. — Висела на телефоне. Я прошел мимо тебя. Я закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти ощущение его близости. Телефон прижат к уху, слышны бесконечные гудки. В тот вечер я сделала лишь один звонок — Сэди, но она не ответила. — Знаешь, — продолжал он, прищурившись, — я ждал этих вопросов от полиции. И даже от Ломанов. Но такого… — он осекся. — Она покончила с собой, Эйвери. Может, и не стоило нарушать молчание между нами. Потому что все, что мы могли сказать, неизбежно вело туда, куда ни одному из нас не хотелось попадать. Он покачал головой, подумав о том же. — Ну что ж, неплохо было пообщаться. Скрестив руки на груди, я смотрела, как он выходит из дома и идет к своему фургону для доставки, припаркованному на подъездной дорожке. С порога я увидела, как заколыхались поспешно задвинутые тюлевые занавески в доме напротив, через улицу, — в «Закатном приюте». За занавесками я различила тень. Единственная фигура стояла неподвижно, наблюдая, как я запираю переднюю дверь дома, обхожу его, направляясь к дорожке между деревьями, и удаляюсь по ней, скрываясь из виду. Опаснее всего в Литтлпорте полагать, что ты незаметен. Что тебя никто не видел. Глава 7 Я не знала, вернулся ли Паркер домой, но не хотела, чтобы он увидел меня, остановил, последовал за мной. От машины до гостевого дома я добралась почти бегом и сразу же заперла за собой входную дверь. Мои руки все еще тряслись от ничем не оправданного выброса адреналина. У нас с Сэди были телефоны одной и той же модели. Мое зарядное устройство годилось для обоих. Я подключила ее телефон на своем письменном столе и выжидательно уставилась на черный экран. Принялась вышагивать туда-сюда вдоль окон гостиной. Снова услышала ее слова — последнее, что она сказала мне: «Ну и какого мы об этом мнения?» На этот раз смысловой акцент смещался, пока я не увидела еще одно возможное объяснение: она собиралась встретиться с кем-то. Бледная кожа ее плеч, нервная энергия, которую я по ошибке приняла за предвкушение, беспокойное воодушевление перед приближающейся вечеринкой. Теперь же я задумалась о еще одной вероятной цепочке событий. Где-то в моем телефоне хранилась копия того самого списка, который детектив Коллинз составил для меня прошлым летом. Я просматривала снимки, пока не нашла его — чуть размытый, сделанный дрогнувшей рукой в тот момент, когда детектив отвернулся. Пришлось увеличить изображение, повернуть телефон набок, но теперь список был передо мной. Имена: Эйвери Грир, Лусиана Суарес, Паркер Ломан, Коннор Харлоу. И время нашего прибытия, вписанное моим почерком. Полиция искала в этом списке какое-то несоответствие. Недостающие подробности истории, которая не складывалась. Я вырвала чистый лист бумаги из блокнота, который держала на столе, и переписала список, дополнив его информацией, полученной от Коннора: «Я — 18:40 Лус — 20:00 Коннор — 20:10 Паркер — 20:30». И принялась постукивать колпачком ручки по столу, пока от этого ритма мне не стало тревожно. Может, Сэди и Коннор планировали встретиться. Может, она сказала Паркеру, чтобы не ждал ее, только потому, что Коннор должен был подвезти ее на вечеринку. Я понятия не имела, чем она занималась в тот день, пока я работала. Уже к обеду она была одета и готова, а я весь день утрясала финансовые вопросы по недвижимости, сдаваемой в аренду, и подбивала итоги туристического сезона. Лус говорила, что Сэди укладывала вещи. Паркер — что Сэди сказала ему не ждать ее. Но каким-то образом ее телефон нашелся в доме, сдающемся в аренду и расположенном в другом конце города, а ее труп вынесло на берег в Брейкер-Бич. Мог ли кто-нибудь спрятать телефон в сундуке сравнительно недавно? Или он лежал там с той самой ночи, когда она погибла? Едва экран ее телефона осветился, спрашивая пароль, я прижала палец к сенсору. Экран выдал сообщение «Попробуйте еще раз», и у меня упало сердце. За несколько недель до смерти Сэди наши отношения разладились. А до того мы много лет подряд свободно пользовались доступом к телефонам друг друга. Так что могли проверить сообщение, посмотреть прогноз погоды, сделать снимок. Это была демонстрация доверия. Обещание. Но мне и в голову не приходило, что она снова отгородится от меня паролем в случае охлаждения между нами. Я вытерла руку о рубашку, стараясь сохранять спокойствие, но при этом чувствуя пульс на всем протяжении пальцев до самых кончиков. Наконец я затаила дыхание и попробовала еще раз. Экран ввода пароля исчез — меня впустили. Темой ее основного экрана была выбрана вода. Этого снимка я раньше не видела, но похоже, его сделали с утесов на рассвете: с небом двух оттенков голубого и янтарным свечением солнца над самым горизонтом. Как будто Сэди уже случалось стоять там когда-то и размышлять о том, что будет дальше. В прошлый раз, когда я видела ее телефон, фоном служили градиентные оттенки лилового. Первым делом я открыла ее сообщения, чтобы посмотреть, отправила ли она мне эсэмэску, которая так и не пришла. Но обнаружила только мои собственные сообщения во входящих. В первом я спрашивала, где она. Второе состояло из трех вопросительных знаков. В ее телефоне я была записана как Эйви. Так она звала меня, когда мы выходили на люди, оказывались в толпе, в окружении тел, когда все казалось размытым от выпивки — ты где, Эйви? — будто бы она заявляла окружающим, что я принадлежу ей. Больше там ничего не было. Ни сообщений еще от кого-нибудь, ни нашей прежней переписки. Я не знала, может ли полиция получить доступ к ее давним сообщениям — с помощью телефона или без него, — но мне здесь было не на что рассчитывать. Список вызовов тоже был пуст. Никаких звонков или сообщений не поступало после последних отправленных мной. Я полагала, что телефон утонул и что именно по этой причине его не было в Сети, когда полиция предприняла попытку пинга. Но, снова взглянув на трещину в верхнем углу, я задумалась, роняли его или швыряли и не отключился ли он по той же причине, по которой треснул экран. Боялась ли Сэди чего-либо, когда стояла на пороге моей комнаты? Было ли выражение ее лица неуверенным, словно она ждала, что я составлю ей компанию? Или спрошу, что случилось? Я щелкнула по иконке электронной почты, но ее рабочий почтовый аккаунт деактивировали по прошествии года после смерти. Ее второй, личный почтовый ящик был переполнен, но ничего актуального в нем не нашлось: спам, объявления о распродажах, возобновляющиеся напоминания о встречах, шанса отменить которые ей так и не представилось. Все предшествовавшее ее смерти было уже недоступно. Я старалась не сделать с ее телефоном ничего такого, что можно было бы отследить и заметить — например, не щелкала по непрочитанным письмам, открывая их. Но, если просто пошарить в телефоне, от него не убудет. Затем я перешла к фотографиям — странице миниатюрных копий снимков, которые остались неудаленными. Я села за свой письменный стол и принялась листать фотографии, а телефон тем временем продолжал заряжаться. Пейзажные снимки Литтлпорта: извилистая горная дорога в туннеле, образованном деревьями, пристань, утесы, Брейкер-Бич в сумерках. Мне всегда казалось, что Сэди не интересуется фотографией, но у Литтлпорта есть свой способ оказывать влияние на людей. Побуждать их видеть больше, открывать душу и вглядываться еще раз. Просматривая снимки, я увидела среди них несколько более личных: Сэди и океан за ее спиной, Сэди и Лус у бассейна, Паркер и Лус напротив нее за столом, во время ужина где-то вне дома. Чокаются бокалами. Смеются. Я прекратила листать. На снимке человека, при виде знакомого лица которого у меня замерло сердце. Темные очки, руки заложены за голову, поза лежа на спине, голый торс и загар. Коннор на своей лодке. Сэди, стоящая над ним, чтобы щелкнуть камерой в телефоне. Может, эти снимки как-то попали в руки полиции. Может, поэтому полицейские и расспрашивали так настойчиво про Коннора. Про этих двоих вместе. Он мог отпираться сколько хотел, но вот же он, прямо здесь. * * * Сэди знала Коннора по имени почти так же давно, как меня. Но, насколько я могла судить, раньше они никогда не общались. В то первое лето, пока мне открывался мир Сэди, она с безудержным любопытством изучала мой мир. От моих рассказов у нее загорались глаза, и чем возмутительнее были эти рассказы, тем лучше. Это занятие стало зависимостью — выбирать подробности той мрачной, одинокой зимы и облагораживать их для нее. Рассказывать, как я провела ту зиму в оцепенении, будто застыло само время. Как напивалась, словно в поисках чего-то, уверенная, что я обязательно найду искомое, если погружусь еще глубже. Как ссорилась с друзьями, отталкивала их, совершала дурацкие, опрометчивые поступки. Никому не доверяла и в ответ теряла доверие всех и каждого. Долгое время мне все прощали — случилось горе, и разве не стала я шаблонным воплощением трагедии, застряв в замкнутом круге гнева и горечи? Но окружающие наверняка сообразили, что я слишком скоро поняла: горе не создало ничего нового, чего не существовало прежде. Оно лишь обострило то, что уже имелось. Сняло путы, некогда оберегавшие меня. Вот тогда-то и появилась настоящая Эйвери Грир. Но Сэди все воспринимала иначе. А если и так же, то ничего не имела против. Не считала, что меня следует сторониться. Мы целыми днями просиживали в патио «Харбор-Клуба» с видом на пристань и центральные улицы, заказывали лимонад и смотрели, как люди бродят по магазинам, расположенным ниже по склону. Сэди всегда подсыпала в свой лимонад еще несколько пакетиков сахара, хоть я и видела, что он уже не растворяется и крупинки плавают на поверхности. Она указывала на кого-нибудь из людей внизу, привлекших ее внимание: — Стелла Брайант. Наши родители дружат, так что вечно она где-нибудь рядом. Поистине невыносимо. Или еще: — Олсен, один из друзей Паркера. Я с ним целовалась, когда мне было четырнадцать, с тех пор он боится даже слово мне сказать. Кстати, я до сих пор не знаю его имени. Однажды она указала соломинкой поверх перил ограждения, в сторону пристани: — Кто это? — Кто? Она закатила глаза: