Передаю руку ребенка Ване, вдыхаю, настраиваясь на боевой ритм, и резко рву закрытую дверь на себя. Разбухшая от времени и влаги древесина противно стонет, соприкасаясь с плиткой. Быстрым шагом захожу в туалет. Грязный заплеванный пол со свежими сплющенными окурками. Лесенко и Поляков с перекошенным испугом лицами вскакивают с подоконника. В их пальцах тлеют горящие огоньки сигарет. Стоящий ко мне спиной Недельский оборачивается, пряча руку с папиросой «Беломорканала» за спину. – Шелестов? – вырывается у него. Лесенко и Поляков, узнав меня, расслабляются. На их лицах появляются наглые ухмылки. Вперед выходят Ваня с Мишей. – Ну-ка, Михаил, расскажи, что тут происходило, – поворачиваюсь к малышу. Я в туалет зашел, а тут эти, – шмыгает носом ребенок, – курят. Школьник замолкает. Под наглыми взглядами сявок он съеживается и опускает голову, рассматривая поцарапанную плитку на полу. Поднимаю ладонью его подбородок: – Миша, не бойся, говори, как есть, мы разберемся. – Они спрашивают: «Деньги есть?» – хмуро бубнит парень, – а я им: «Нету». Вот этот, – палец школьника утыкается в улыбающегося Недельского, – говорит: «Не ври, выворачивай карманы, мелкота». Я отказался. Паренек замолчал. – Продолжай, Миша, не робей, – подбадривает его Ваня. – Ну он меня того, ударил, нос разбил, – на последней фразе голос ребенка дрогнул, – карманы вывернули, тридцать копеек забрали. – Понятно, – мой голос холоден как лед. – Ну, и чего ты нам сделаешь? – улыбается Недельский. – В ментовку побежишь? Дверь снова с протяжным скрежетом распахивается, и ухмылка с физиономии Антона пропадает. За моими плечами вырастают внушительные фигуры Мансурова и Смирнова. Сзади маячит веснушчатое лицо запыхавшегося Пашки, подпершего спиной захлопнувшуюся дверь. – Нет. Не побегу, – усмехаюсь я. – Зачем? Сами вас воспитывать будем. – Ты чего? – подает голос Лесенко. – Вообще оборзел, Шелестов? Смотри, и не таким рога отшибали. Молчу. С этими уродами дебаты бессмысленны. Они понимают и уважают только силу. Резко бью костяшками левой в солнечное сплетение Недельскому. Сявка охает и сгибается пополам. Ладонью захватываю запястье Лесенко и с силой сдергиваю его с подоконника. Он с грохотом шлепается на пол, как лягушка, раскорячив в разные стороны руки и ноги, получает удар ногой по бедру от Волкова и трамбует животом плитку. Быстро выдвинувшийся вперед Мансуров коротким левым боковым сшибает Полякова как кеглю. Ударом ладони по затылку отправляю Антона на пол, к остальным сявкам. – Ах ты, сука, – стонет Недельский, но болезненный тычок ногой по почкам заставляет его заткнуться. – Бить детей и забирать у них деньги может только говно, – сообщаю скрюченному на полу Антону, – сейчас мы отправим тебя в родную среду. Подхватываю сявку под мышку, поднимая его. – Давайте, Ваня и Серега, подключайтесь, Мансур, посмотри за этими, пусть лежат смирно, – командую я. Боксер кивает, Смирнов и Волков послушно хватают Недельского. Антон упирается, но мы волочим его к белому кружку параши. Моя рука упирается в его затылок, заставляя голову нагибаться вниз, прямо в вонючее и запачканное коричневыми потеками очко. – Не надо, пожалуйста, я больше не буду, – дрожащим голосом умоляет Недельский. И куда только подевались его наглость и самодовольство? – Отвечаешь за свои слова? – уточняю я, продолжая направлять его башку в загаженную ямку параши. – Отвечаю, гадом буду, – хрипит Недельский, – я завязал. Пидором буду, если еще кого-то трону. – Ладно, поверю тебе на первый раз, отпустите его, ребята. Смирнов и Волков разжимают руки. Антона трясет мелкой дрожью. Его грудь ходит ходуном, с шумом вбирая в себя воздух. – Давай обратно, – тычком направляю его в соседнее помещение, к распростертым на полу дружкам. Там картина все та же. Лесенко и Поляков глотают пыль, вытирая собою грязь. Между ними с видом надзирателя стоит Тимур. Дверь по-прежнему подбирает спиной Пашка. Рядом с ним привалился к стене Миша. В глазах ребенка светится нескрываемое удовольствие. – Отдохнули? – интересуюсь я. Сявки что-то неразборчиво мычат в ответ. – Можете встать, – милостиво разрешаю я. Лесенко и Поляков медленно поднимаются и оттряхиваются, прожигая меня ненавидящими взглядами. Поляк щупает ладонью челюсть и кривится. Больно? А ты как думал?! – Верните ребенку его деньги, – требую у сявок. Недельский нехотя залезает в карман и достает горку мелочи. Из кучки монет выбираю двадцать и десять копеек. – Держи, Миш, – протягиваю ребенку монетки. – Спасибо, – маленькая ладошка проворно хватает копейки. – Остальные деньги тоже у малышей забрал? – интересуюсь у Антона. – Нет, это мои. Родители на столовую давали, – бурчит он. – Прячь их обратно. Нам чужого не надо. Теперь так, уроды. Хором приносите извинения Мише. Затем наводите порядок в помещении. Все бычки – в мусорку. Если откажетесь, будем продолжать ваше воспитание мужскими методами, с поочередным маканием в парашу. Вопросы есть? – А если мы на тебя директрисе пожалуемся? – злобно смотрит на меня Лесенко. – Не боишься? – Нет, – спокойно отвечаю я, – во-первых, тогда к Нелле пойдут Миша и Таня и расскажут о том, как вы избиваете младшеклассников и отбираете у них деньги. Заодно и платочек с пятнами крови продемонстрируют. Во-вторых, мне стало об этом известно, и я подошел и побеседовал с вами без рукоприкладства. Все здесь присутствующие подтвердят. Правда, ребята? – Конечно, – Иван солидно кивает, – мы никого не били. Просто предупредили, что расскажем обо всем Нелле. А вы испугались, решили сами первыми к ней побежать и наврать всякие гадости. – Абсолютно верно, – поддерживает его Тимур, – кто вас трогал, убогие? Клоуны дешевые! Если я бы хоть один раз в полную силу ударил, то в травматологию гарантированно отправил. – А в-третьих, – назидательно поднимаю палец, – после этого мы соберем в школе и направим к директору всех школьников, кто пострадал от ваших художеств. А их немало наберется. Это мы сделаем и в том случае, если что-то подобное повторится. Скандал будет большой. Это я вам гарантирую. И поедете вы, ублюдки, в колонию для несовершеннолетних на несколько лет. Все поняли? – Да поняли мы, поняли, – бурчит Антон. Поляков и Лесенко обреченно кивают. – Вот и хорошо. Миша ждет ваших извинений. – Прости, – с трудом выталкивает из себя слова Недельский, – мы виноваты. – Извини, – Поляков опускает глаза. – Мы были неправы, – тихо выдыхает Лесенко. – Так, а теперь прибираем за собой, только быстро. Слышите, в дверь уже кто-то стучит. 16 октября 1978 года. Понедельник – Товарищ майор, вызывали? – в дверь кабинета заглянул крепыш лет сорока в сером костюме «мышиного» цвета. Заходи, Анофриев, – седовласый мужчина в тонких позолоченных очках поднял глаза, отрываясь от чтения лежащих перед ним бумаг, и скользнул по посетителю внимательным холодным взглядом. – Присаживайся. Он воткнул палец в кнопку на основании зеленой сталинской лампы. Сияние, обволакивающее стол хозяина теплым золотистым ореолом, померкло. Хмурая, пасмурная погода, окрасившая окна помещения серой пеленой, погрузила комнату в полумрак, придавая портретам Дзержинского и Брежнева, находящимся по бокам от кресла хозяина кабинета, зловещую ауру. Крепыш проскользнул внутрь, аккуратно прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь. Метнулся к массивному столу, примостился на краешке стула, преданно заглядывая начальнику в глаза. – Слушаю вас, Николай Петрович. – Скажи-ка мне, Павел Александрович, – начальник взялся пальцами за дужки очков, секунду повертел их в руках и решительно положил на столешницу. Оправа глухо стукнула о деревянную поверхность, заставив крепыша невольно вздрогнуть. – Что это у нас в городе за военно-патриотический клуб «Красное Знамя» появился? – вкрадчиво поинтересовался начальник горотдела КГБ майор Скворцов. – Он ведь должен по твоему ведомству проходить вроде бы. Ты же у нас начальник Пятого отдела. – А что вас, собственно, беспокоит, товарищ майор? – подобрался Павел Александрович. – Или факты какие-то есть? Вроде все в порядке с ними. Никаких антисоветских действий не замечено, наоборот, правильно воспитывают молодежь, учат Родину защищать. – Ваньку не валяй, – тяжелый кулак начальника с силой ударил по столу, заставив очки и бумаги подпрыгнуть, – говори по существу, по «Знамени» работа ведется или нет?