В отличие от центральной части поселка. Там, растерянные и напуганные, суетились люди. Слышались крики. Он видел детей в ночных рубашках и пижамах, смешавшихся со взрослыми, многие из которых были одеты так же и явно только что подняты с кроватей. На других была серая униформа и фуражки с твердым околышем. На узких улочках плясали лучи фонарей. Что подняло обитателей поселка на ноги в столь неурочный час? Он услышал, как выкрикивают имена: кто-то – с мольбой, кто-то – со злостью: – Константин! Петр! Киска! Так звали троих его маленьких спутников. С площади в небо по дуге взлетела красная ракета, осветив сонный поселок; кровавый свет заплясал на бетонных стенах дремавших внизу пустынных зданий с черными провалами окон. Монк следил взглядом за ракетой, которая, достигнув высшей точки, выбросила маленький парашют и стала медленно спускаться. Но внимание Монка оставалось приковано к тому, что находилось наверху. Небо… Оно было не просто безлунным. Точнее, его не было вовсе. Красный свет ракеты осветил массивный каменный свод, тянувшийся во всех направлениях и накрывавший все видимое пространство. Задрав голову и открыв от изумления рот, Монк медленно сделал полный круг, поворачиваясь вокруг своей оси. Они не выбрались наружу. Они находились внутри гигантской пещеры. Судя по виду свода и стен, на которых остались следы взрывов, возможно, она была рукотворной. Монк снова перевел взгляд на идеальный маленький поселок, расположившийся внутри пещеры, как корабль в бутылке. Однако времени на то, чтобы любоваться видами, не было. Константин дернул его за рукав, заставив опуститься и спрятаться за глыбой известняка. В их сторону с негромким гудением направлялись три джипа. Вот они проехали мимо и двинулись по крутой дороге в сторону больничного комплекса. Автомобили, судя по всему, были на электрическом ходу, а в них сидели мужчины в униформе и с оружием в руках. Ничего хорошего это не сулило. Когда машины скрылись из виду, Константин указал в сторону, противоположную поселку, в темноту, царившую в глубине пещеры. Они пересекли каменистое пространство и оказались на узкой тропинке, которой, судя по ее виду, пользовались крайне редко. Прижимаясь к склонам пещеры, беглецы миновали подземный поселок. Впереди Монк увидел жерло тоннеля. Ярко освещенное и забранное решетчатыми воротами, оно было таким огромным, что в него, двигаясь рядом, могли бы въехать два цементовоза. Там, за воротами, начиналась дорога, ведущая из пещеры. Однако дети повели его в противоположную сторону. Куда они направляются? Позади них пронзительным воем разорвалась сирена, оглушив их, поскольку они находились в замкнутом пространстве. Все четверо обернулись. На крыше больничного комплекса крутилась красная мигалка. Жители поселка поняли: пропали не только дети. Монк пытался заставить детей идти дальше, но завывание сирены словно парализовало их. Они стояли как вкопанные, зажав уши и зажмурив глаза. Киску, похоже, тошнило. Константин опустился на колени и раскачивался из стороны в сторону. Петр что было сил прижался к Монку. Они обладали сверхчувствительностью. И все же Монку удалось заставить их продолжить путь. Взяв на руки Петра, он почти волоком тащил за собой Киску. Оглянувшись, он посмотрел на красный мигающий свет на крыше больницы. Пусть он потерял память или, скорее всего, она была умышленно стерта, но он абсолютно точно знал одно: если его поймают опять, он потеряет гораздо больше, чем просто воспоминания. И он боялся, что детей ждет еще более незавидная участь. Нужно было идти дальше. Но – куда? 6 6 сентября, 5 часов 22 минуты Киев, Украина Николай Солоков ждал, пока установят камеры. Его уже подготовили к интервью: причесали, припудрили. Грудь Николая все еще закрывало большое бумажное полотенце, заправленное за ворот, чтобы грим не сыпался на его голубую рубашку и темно-синий костюм. Желая побыть в одиночестве, он удалился в одну из палат больницы. Зарубежные съемочные группы все еще готовились к трансляции утреннего репортажа со ступеней детского дома. В высокие окна палаты лился утренний солнечный свет. Между койками бесшумно двигалась медсестра. Здесь от посторонних глаз прятали самых тяжелых детей. Двухлетнюю девочку с неоперабельной опухолью щитовидной железы, десятилетнего мальчика с огромной, раздувшейся от гидроцефалии головой и еще одного мальчика помладше, с бессмысленными глазами олигофрена. Его руки и ноги были крепко привязаны к койке. Медсестра, украинская матрона квадратного телосложения, заметив, что Солоков смотрит на привязанного ребенка, пояснила: – Это для того, чтобы он себя не поранил, сенатор[5]. Взгляд ее был усталым от ежедневного созерцания стольких страданий. Однако она помнила случаи и похуже. В 1993 году в Молдове родился ребенок с двумя головами, двумя сердцами и двумя позвоночниками, но только одним набором конечностей. У другого новорожденного мозг располагался вне черепа. Все это было наследие Чернобыля. Весной 1986 года, глубокой ночью, взорвался четвертый энергоблок Чернобыльской атомной электростанции. В течение следующих десяти дней объем радиации был эквивалентен последствиям взрыва четырехсот бомб, аналогичных той, что уничтожила Хиросиму, и радиоактивное облако стало расползаться по планете. К сегодняшнему дню, по данным Российской академии медицинских наук, число погибших от лучевой болезни превысило сто тысяч человек. Еще семь миллионов, большинство из которых дети, подверглись облучению, что вызвало всплеск онкологических заболеваний и генетических отклонений. Теперь, когда те, кто подвергся облучению в юном возрасте, сами стали заводить детей, начиналась вторая волна трагедии. Медики сообщали о возрастании числа врожденных отклонений на тридцать процентов. Именно по этой причине сюда приехал общительный и харизматичный руководитель нижней палаты российского парламента. Избирательный округ самого Николая в Челябинске находился за тысячу миль отсюда, но и ему были не чужды тревоги, связанные с атомной энергетикой. В горах Урала добывалась большая часть ядерного топлива для Чернобыля и плутоний для советских баллистических ракет. Это место оставалось одним из самых радиоактивных на планете. – Они готовы к встрече с вами, сенатор, – проговорила за спиной Солокова его помощница. Он повернулся к ней. Елена Озерова была стройной женщиной двадцати с небольшим лет, с темными волосами и смуглым лицом. В черном деловом костюме, который скрывал ее и без того маленькие груди, она казалась каким-то бесполым существом. Жесткая, неразговорчивая, Озерова постоянно находилась рядом с боссом. Журналисты называли ее Распутиным при Николае, и он не возражал против этого. Все это соответствовало его политическим планам стать смелым реформатором и в то же время вернуть былую славу Российской империи. Даже его тезка, Николай Второй, последний царь из династии Романовых, был заточен и расстрелян в Екатеринбурге, где родился Николай Солоков. Хотя при жизни царь был не лучшим лидером своей страны, после его мученической смерти Русская православная церковь причислила бывшего самодержца всея Руси к лику святых. На месте дома, где была расстреляна царская семья, возвели Храм-на-Крови, символически обозначая возрождение Романовых. Некоторые утверждали, что сорокаоднолетний Николай Солоков, с его жидкими черными волосами и курчавой бородой, сам являлся возродившимся к жизни царем. Он поощрял подобные сравнения. Отягощенная долгами и нищетой, подтачиваемая мздоимством и коррупцией, Россия пыталась подняться на слабых ногах, и в новом тысячелетии ей был нужен новый лидер. Этим лидером собирался стать Николай. И планы его шли гораздо дальше. Он позволил Елене снять бумажное полотенце у него с груди. Она окинула его оценивающим взглядом и одобрительно кивнула. Николай отправился к свету юпитеров, ожидавших его снаружи. Он вышел в дверь. Елена, словно тень, следовала за ним. На широком крыльце был установлен помост, позади которого виднелась доска с названием детского дома. Николай прошагал к шеренге микрофонов, выстроившихся на помосте, и поднял руку, призывая к тишине журналистов, сразу же засыпавших его вопросами. Один репортер требовал от него признаться в прежних связях с КГБ, второго интересовали финансовые связи его семьи с крупнейшими горнодобывающими концернами, действующими в Уральском регионе. Стоило ему подняться к вершинам власти, как возвысили голоса те, кто хотел сбросить его оттуда. Не обращая внимания на вопросы, Николай стал гнуть свою линию. Он наклонился к микрофонам, и его голос перекрыл назойливые выкрики журналистов. – Пора закрыть эти двери! – гремел он, указывая на вход в детский дом. – Дети Украины, Белоруссии, России достаточно настрадались от грехов нашего прошлого! Хватит! Николай дал волю гневу. Он знал, как это выглядит на телеэкранах: волевое лицо человека, полного решимости изменить жизнь к лучшему. Он продолжал страстно говорить о новом облике России, призывал к решительным действиям, заклинал смотреть в будущее, но не забывать о прошлом. – Через два дня четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС будет закрыт стальным куполом. Новый саркофаг станет финальной точкой в трагедии и вечным памятником всем мужчинам и женщинам, отдавшим свои жизни ради того, чтобы защитить не только Родину, но и весь мир. Пожарным, непоколебимо стоявшим с брандспойтами в руках, пока радиация выжигала их будущее. Пилотам, проводившим свои винтокрылые машины сквозь клубы радиоактивного дыма, чтобы доставлять к месту катастрофы цемент и припасы. Шахтерам, которые съехались со всей страны, чтобы помочь в сооружении первого щита на разрушенном реакторе. Эти отважные люди, исполненные национальной гордости, являются подлинным сердцем России! Они и совершенный ими подвиг навсегда останутся в нашей памяти! По мере того как Николай говорил, толпа слушателей за спинами журналистов росла. Ему льстили аплодисменты и крики одобрения, раздававшиеся в паузах. Это была первая из речей, которые ему предстояло произнести в ходе подготовки к торжественной церемонии установки нового саркофага над мертвым, но все еще смертельно опасным реактором. Прежний – цементный – саркофаг уже крошился. Во время его сооружения он рассматривался как временная мера, а было это двадцать лет назад. Новый весил восемнадцать тысяч тонн и был высотой с половину Эйфелевой башни. Это была самая большая передвижная конструкция на планете. Другие политики тоже начали набирать очки на предстоящем событии, устраивая такие же мероприятия и произнося подобные речи. Но голос Николая звучал громче и приятнее других, поскольку он был признанным борцом за реформу ядерной энергетики и ликвидацию радиоактивных свалок, опоясывавших страну. Многие пытались свести его риторику на нет, доказывая, что предлагаемые им меры неслыханно дорогостоящи. Члены его собственного парламента бичевали и хаяли его в прессе. Но Николай знал, что он прав. Настанет день, когда в этом убедятся и все остальные. – Запомните мои слова! – продолжал он. – Заканчивая одну главу нашей истории, мы лишь делаем отчаянную попытку спасти положение. Наше ядерное прошлое еще преподнесет нам сюрпризы. И нам, и всему миру. И когда этот день наступит, я надеюсь, наши сердца будут столь же отважны, как у людей, что пожертвовали своим будущим в тот трагический день. Так не будем же бездарно проматывать бесценный дар, полученный нами из их рук. Давайте положим начало новому Возрождению! Пусть из огня возникнет новый мир! Произнося эти слова, Николай знал, что его глаза горят благородным порывом. Это был девиз его кампании. Новое Возрождение. Русский Ренессанс.