Я попытался скрыть удивление. Вот же… С виду обычная старушка, сморщенная и скрюченная. Баба-Яга без ступы и избушки на ножках. Хотя откуда мне знать, что там у нее в лесу спрятано, если она такие вот философские сентенции выдает. — Мудрая женщина верно говорит, — подхватил главный дедушка. — Дружба с тобой сделала и тебя и нас сильнее. И она не разорвется. Этот остров и эта вода — малая часть нашей земли. На ней довольно места, чтобы друзья встретились, а враги потерялись. Приходи к нам, Белый Волк. Голосом всех родов говорю я: ты не уйдешь без подарков! Ух ты. Что это, если не расширенное торговое соглашение? — Дарить друзьям — великая радость! — заявил я. — Лучший подарок — знать, что наша дружба по-прежнему крепка! И отдельное удовольствие: знать, что кирьяльские меха и прочее пойдут ко мне, а не к свейским торговцам. Но дружба была не единственным прощальным подарком лесовиков. Та кирьяльская молодежь, что ходила со мной в вики, оставалась со мной. А к ней — еще восемьдесят девять лесных стрелков. Большая часть тех, кто когда-то проходил обучение с Бури и его помощниками. И это было прекрасно, потому что теперь я могу забрать с собой оба трофейных драккара. И под моей рукой будет больше двух сотен бойцов, а таким далеко не каждый здешний князь может похвалиться. А ведь это еще не все. Еще сотня с хвостиком на Сёлунде. Да я не князь уже, а полноценный конунг. — Как думаешь, может, мне теперь не ярлом, а князем именоваться? — спросил я Зарю. — Как бы ты себя ни назвал, я тебя люблю, — проговорила Заря, явно думая о чем-то другом. О чем, интересно? Какая-то она в последнее время… Не такая. И трэль этот, который за ней хвостиком таскается. Случись подобное во время, в котором я родился, уже взревновал бы. Молодой красивый парень, у которого только одно желание: угодить моей жене. Это навевает… Но не в эту эпоху. Приревновать к холопу — все равно что к псу приревновать за то, что хозяйкины руки лижет. И все-таки зачем ей бывший отрок? Для повышения статуса? Показать свою власть? Парень-то дружинником был. Еще и варяжского происхождения. Нет, с Зарей определенно что-то не так. Или — так? — Скажи, сердце мое, а ты не беременна? — Кровей не было уже два месяца. И — тем же рассеянным тоном. Словно безделица какая. Вот не зря говорят: чужая душа — потемки. Особенно душа женщины. А уж душа беременной женщины… А может, все совсем просто объясняется. У нас же — глобальный переезд. Пять дней на то, чтобы забрать все, что можно и стоит забрать, и свалить отсюда, оставив упрямому свейскому конунгу разор и пепелище. А хозяйка у меня кто? Заря. Вот то-то. * * * Насчет пепелища — не шутка. С кормы замыкающего наш караван трофейного драккара я глядел на клубящийся над Замковым островом черный дым и знал, что, когда к нему подойдут корабли конунга Эйрика, здесь будет именно пепелище. Ни пристани, ни корабельных сараев, ни самой крепости. Только много-много пепла для удобрения островных огородиков. Ничего. Захочет конунг — новую построит. А там, глядишь, я сюда наведаюсь и опять пожар устрою. Не вечно же Эйрик будет здесь свой боевой флот держать? Нет, я это место непременно еще разок навещу. Из принципа. Путь, конечно, неблизкий, но это так прибыльно. Воевать со свеями. И драккар, на палубе которого я стою, тому доказательство. А пока прощай, ярл Ульф Хвити, здравствуй, князь плесковский Улеб Белый. Счастливого пути! Эпилог Плесков. Месяц спустя Заря аккуратно соскользнула с ложа. Муж спал чутко, как и положено воину. Просыпался от шороха, от дуновения. Не этой ночью. Вечером она добавила ему в питье немного сонной настойки. Совсем чуть-чуть. Чтобы спал крепче. Он не должен знать. Это только ее дело. Ее и Молниерукого. Он и не проснулся. Любимый… Заря полюбовалась им немного, потом сняла с шеи крестик со Спасителем, поцеловала, прошептала: «Тебе не надо это видеть», и спрятала в шкатулке с самоцветами. Чтобы облачиться, ей потребовалось больше времени, чем обычно. Настойка настойкой, а шуметь не стоило. Бишка спал на полу в десяти шагах от дверей. Заря пихнула его ногой. — Вставай. Тихо. Иди за мной. Холоп, позевывая, поплелся следом. Они вышли из дома, пересекли двор. — Отпирай, — велела Заря караульщику. Тот подчинился, не споря и ни о чем не спрашивая. Княгиня же. Тропинку, что вела к священной роще, Заря знала, как свою ладонь. Бишка шел за ней. Хорошо шел, не топотал. Все же до того, как стать холопом, он был воином и варягом. Как раз тем, кто был ей нужен. Волчье солнце взошло, когда они достигли подножия холма. Встало внезапно над краем неба и прогнало тьму. Заря остановилась. Протянула Бишке склянку: — Пей. — Зачем? — насторожился холоп. Заря приучила его к повиновению. Скажет «лижи сапог» — вылижет. Но сейчас холоп, видно, что-то почуял. — Пей! Она шагнула вперед, Бишка попятился и отступал до тех пор, пока не уперся спиной в древесный ствол. Заря стояла вплотную к нему. Так близко, что ощущала его тепло. И запах тоже. Запах его и выдавал: выглядел Бишка как воин, но от воина не должно пахнуть так. Страхом и вожделением. Страхом — больше. Заря погладила его по щеке, по мягкой редкой поросли. Перестав быть варягом, бриться Бишка тоже перестал. — Пей, — сказала она почти ласково. Холоп сглотнул слюну… И разом проглотил зелье. — Сядь, — велела Заря. — И пой. Все равно что. Только тихо. Пел Бишка плохо, но Заре нужно было понять, когда подействует зелье. Как только голос холопа превратился в невнятное бормотание, Заря подняла его и погнала вверх по тропе. Теперь Бишка шел по-другому: тяжело ступая, то и дело останавливаясь. Он и без зелья был ленив, а опоенный стал похож на снулую рыбу. На слова почти не реагировал, приходилось подкалывать ножом, чтобы шевелился. Но вот тропка закончилась. Последний шаг — и Заря увидела Перуна. Свет луны падал на руки бога. Тени от узорчатой дубовой листвы играли на его лице, отчего оно казалось живым. Огромное суровое лицо высотой в три локтя. — На колени! — велела Заря Бишке. Бишка не шевелился. «Завис», как говорил в таких случаях муж. Пинок под колено привел холопа в нужное положение. Заря положила ладонь на руку Перуна. Шершавая древесина была немного липкой, как живой сосновый ствол. — Ты сказал, что в твоем строю для меня нет места, — сказала богу Заря. — Вот. Погляди на него. Он был твоим воином. Теперь нет. Место освободилось, и оно мое по железному праву. Перун молчал.