Как там говорят: на новом месте приснись жених невесте. Сон в руку, значит? А я, значит, буду царем. Если рука заживет. Интересно, в каком царстве? Волосатый человекозверь, которого тот, во сне, называл братом и которого красавчик-великан прикончил обсидиановым серпом, здорово смахивал на троллиху, которую мы с Рунгерд когда-то шуганули от корабельного сарая Полбочки. Фантастика. Но самое яркое воспоминание. Что еще? Царь, которому для инаугурации надлежит обвести город бороздой… Ни о чем не говорит. Река, называемая Сладкой? Вообще ничего в памяти не шевелится. — Ты проснулся? — пробормотала Заря, потершись попкой о мою ногу. — Люби меня, а я посплю… Снаружи — ночь. Теплая. Цикады. Тихонько звенит комар. Еще тише плещет волна. Дом, в котором мы разместились, у самого берега. — Ярл… Джорди. Нортумбриец в карауле. Хорошо устроился. В тени за штабелем бревен. Не только вход во дом просматривается, но и весь двор. — Все тихо? — спросил я. — Собаки у соседей лаяли на чужого. Давно уже. Насторожился, но будить никого не стал. Правильно. — Наверху кто? — Касик. Только сменил. Паренек из кирьялов. Караулами занимались Малоун и Витмид. Я не вмешивался. — Иди спать, ярл, — заботливо посоветовал Джоржи. Но я медлил. Что-то тревожило. О, вспомнил. — Сваресон вернулся? — Нет. — Кто еще? — Стюрмир, Дагбард, Фридлейв… — начал перечислять Джорди, но я его остановил. Гульбанить в Киев отправилось десятка два моих хирдманов. Надо полагать, задалось веселье. Налеюсь, никого не убили. Зря надеялся. Глава девятнадцатая Поруганная честь и справедливость богов — Ради всех неудачников, угодивших в Хель! Медвежонок! Что это была за хрень! — рычал я, пока Бернар обрабатывал руку моего братца. — Ты решил сократить наш род на одного здоровенного дурака? — Да ладно тебе, родич. Что ты ворчишь, как мама. Ну порезали меня немного. В первый раз, что ли? — Немного? Немного⁈ — Меня аж затрясло от ярости. — Да тебе чуть клешню не отмахнули! — Так не отмахнули ж… — Тут он наконец оценил мое состояние и спохватился: — Все, братишка, все. Ну сглупил. Признаюсь. Больше такого не будет. Не плюйся. Бернар, долго еще? А то очень пива хочется. — Терпи, воин, загноится — без руки останешься, — посулил отец Бернар, щедро поливая рану темно-зеленой субстанцией. «Терпи» относилось не к хирургической операции. Боль Медвежонок игнорировал, а вот жажду… — Принесите ему пива! — велел я, не оборачиваясь. Найдется кому услышать и исполнить. Нет, ну какой самоуверенный дол… нахал! Я вспомнил то, что произошло, и скрипнул зубами. Черт! Будь у кое-кого рука потверже, и я потерял бы брата. — Я, боярский сын Имяслав, требую княжьего суда! Я этого Имяслава видел впервые. И на этот первый взгляд ничего выдающегося он собой не представлял. Боец, так сказать, среднего веса. Во всех смыслах. Если у него имеются ко мне претензии (а иначе с чего бы он приперся?), то это его личные проблемы. Рюрик покосился на меня. Я пожал плечами. Отсигналил пальцами: «не знаю этого». А вот князь киевский отнесся к претензии серьезно. И судя по тому, насколько тише стало в трапезной, боевой народ тоже прислушался. — Я обвиняю этого человека в том, что он насильно овладел моей сестрой, пролив ее кровь и обесчестив! А ведь как хорошо сидели. Киевский князь Аскольд, в отличие от брата Дира, плохого мне не делал. И отнесся с уважением. Прокорм моему хирду выделил. Хотя мог бы гостевые расходы и на Рюрика повесить. Я ж вроде с ним пришел. И место мне с братом определил — за верхним княжьим столом. А жене моей пусть и в женской части (у них так принято), но рядом с собственными супругами. А когда ко мне по-хорошему, я всегда отвечаю тем же. Мы даже подарками обменялись. Мелочью, но — символично. И вдруг такое заявление! —…овладел моей сестрой! Я офигел. Но ненадолго. Потому что обнаружил, что указующий перст боярского сына нацелился не в меня, а в моего братца. Медвежонок, уже порядком угостившийся (да он вообще не просыхал последние дни), поглядел на обвинителя, призадумался на секунду… Словенский он понимал уже достаточно хорошо, однако вино и пиво, смешавшиеся у него в организме, сказались на скорости мышления. Повисла полуминутная пауза, а потом Свартхёвди осмыслил сказанное и отреагировал. Направил на Имяслава обглоданное баранье ребро и прошамкал набитым ртом: — Лжешь, пес. Потом прожевал, запил и завершил уже на языке Севера: — Фар и бро хинн фейгум хундр![16] Это было несправедливо. Уж в чем в чем, а в трусости боярича обвинять не стоило. Даже если он не знал, что Свартхёвди — берсерк, все равно, чтобы бросить вызов нурману подобных габаритов и опыта, требовалась недюжинная храбрость. — Это ты врешь, собака! — заорал Имяслав, швырнув на княжеский помост какую-то окровавленную тряпку. — Вот ее кровь! Свартхёвди настолько удивился, что даже не рассердился. — Я никого не убивал уже одиннадцать дней, — сказал он. — Что болтает этот дурачок? — Это кровь моей сестры! — Имяслав аж подпрыгивал от ярости. — Подними и разверни, — потребовал Рюрик. Имяслав зыркнул на него белыми от бешенства глазами. Не подчинился. Рюрику это не понравилось. — Я старший брат твоего князя! — процедил он. — Делай, что велю! Вот это уже Аскольду не понравилось. Но он тем не менее дернул головой: делай. Имяслав повиновался и продемонстрировал всем кусок льняного полотна с пятнами засохшей крови. Народ в пиршественной недовольно заворчал. Киевские дружинники Имяслава знали и считали своим. А вот нас — нет. — Может, ты ее не убил, а ранил? — негромко уточнил я у Медвежонка. — Да я же сказал, что железа кровью одиннадцать дней не смачивал! — возмутился Медвежонок. — А если он о бабе, что была со мной прошлой ночью, то эта кровь точно не ее. В ее норку и до меня захаживали. Подстава, значит. Вопрос: чья? Ярится борец за сестринскую честь довольно искренне. Такой хороший актер? Я повернулся к князьям, откашлялся, привлекая внимание, и громко поинтересовался, причем не у «потерпевшего», а у князей: — Сестра этого человека вчера родила? — Ярл! — Аскольд уставился на меня. — О чем ты?