— Виновник — родич Ульфа-ярла, — заметил Рюрик. — И он — сын князя Трувора. Если на твоего сына набросится чей-то глупый отрок, ты тоже скажешь ему: не противься? Рожу Дира перекосило. С чего бы, интересно? — Ах да, я забыл, у тебя же нет детей! Потому тебе не понять… — Довольно, князь! — рыкнул Дир. — Я сказал свое слово! Черт! Теперь он точно не пойдет на попятный. А Рюрик в своем репертуаре. Разделяй и властвуй. — У тебя нет детей? — участливо поинтересовался Скульд. — Не знал. И кто же тогда твой наследник? — Уж точно не ты! Сутулый ухмыльнулся. Но оспаривать не стал. Что болтать попусту? Он остается здесь. И у него достаточно сил, чтобы стать наследником Дира даже без позволения последнего. Но если вы, ребята, решили, что я буду оплачивать ваши интриги, то глубоко ошибаетесь. — Хирдманы — наше оружие, — рассудительно произнес я. — Обидно терять одного из них. Но можно ли винить оружие за то, что оно разит врагов? Ведь это его предназначение. — Еще как можно! — раздраженно ответил Дир. — И оружие, и его хозяина! — Что ж, ты свое слово сказал, — вздохнул я. — И я с тобой полностью согласен. Удивился не только Дир, но и Рюрик со Скульдом. Оба знали меня достаточно хорошо и были уверены, что платить полную виру я не стану. И Рюрик наверняка в очередной раз рассчитывал на роль арбитра. — Что ж, раз за действие оружия несет ответственность его хозяин, то, выходит, хозяину и ответ держать. — Да, именно так! — подтвердил Дир. — Тебе! — Почему мне? — изобразил я удивление. — Разве я хозяин того ножа, которым убит твой отрок? Не знаю, как зовут того раззяву, но это и не важно. Ты сам только что сказал: за то, что сделано оружием, отвечает хозяин оружия. Значит чей нож убил, тому и ответ держать. Пауза. Тишина. Потом медвежий рык Скульда. Это он так смеялся. Рюрик ограничился улыбкой. Дир — открытым от изумления ртом. И прежде, чем он успел выразить всю глубину негодования, Рюрик проговорил озабоченно и почти ласково: — Не стану говорить, что согласен с таким рассуждением, но коли уж наш хозяин, — кивок на Дира, — так считает, то, значит, быть посему. Смерть его отрока ложится… на другого отрока. Скульд? — А мне что? Дренг не мой, а Дира. Согласен! — Вот и хорошо, — одобрил Рюрик. — Негоже нам из-за пустяка ссориться. Верно, князь? Дир по-рыбьи открывал-закрывал рот. Нет, ему было что сказать. Всем нам. У него аж глаза покраснели от ярости. Но он был и оставался князем. Правителем. Сказать ему было что, а вот слов правильных не было. — Ох и ловок ты уговаривать, Хвити, — заявил Сутулый, когда мы вышли на воздух. — Был бы ты законоговоритель, весь тинг бы тебе в рот смотрел. — Угу, — согласился я. — Было у кого учиться, — я кивнул на Рюрика. — Как бы ученик учителя не превзошел, — с намеком отозвался тот. — Однако ж и я кое-что сегодня понял… — Что же? — насторожился я. — То, что слаб Дир для такого гарда, как Смоленск. Они со Скульдом переглянулись. Понимающе. Получается, я станцевал под дудочку Рюрика? Хотя какая разница. Главное — Вильд из-под удара выведен и мой авторитет не пострадал. А мог бы. Это ведь у Рюрика с Сутулым целые армии за спиной. А мне с моим маленьким хирдом бодаться с целым пока еще князем смоленским ой как непросто. Хотя такими темпами Дир скоро из князей вылетит. Даже жаль его немного. — Знаешь, как я испугалась! — Пушистая светлая головка Зари удобно устроилась у меня на плече. — Как увидела, что против брата целая стена, а у него даже щита нет. А этот Бирнир говорит твоему брату: «Давай подождем. Поглядим, как малыш против строя биться будет». Оборотень кровавый! Права моя девочка. Такой он и есть, Бирнир Бесстрашный. Однако в то, что он смог бы уговорить Медвежонка любопытства ради пожертвовать Вильдом, я не верил. Но спросить все равно надо. И я спросил. — Пустое, — отмахнулся братец. — Эти смоленские нас видели. Старший ихний только повод искал, чтобы отступить. Вильд его дренга на нож насадил, а он с нами в гляделки играл. Хотел бы убить, убил бы сразу. Вильд бы против смоленских и двух вдохов не продержался. Со спущенными-то штанами. — Свартхёвди хохотнул. И посерьёзнел: — А нам, брат, отсюда уходить надо. Что-то такое Хрёрек мутит с Сутулым. Может, и не против нас, но все равно. — Знаю я, что он мутит, — я откашлялся и сплюнул смоленскую пыль на смоленский причал. — Смоленск от у Дира забрать хочет. Но уходить нало. Вопрос: куда? В Киев с Рюриком или на север, к нашему острову? — Ты же решил в Киев? — удивился Свартхёвди. — Передумал? Почти. Каждый раз, когда вижу, как эта хитромудрая гадина Рюрик прогибает под себя окружающих, возникает острое желание держаться от него подальше. Но я ведь и впрямь решил. Причем коллегиально. И сдавать назад мне по статусу не положено. — Не передумал. Мы идем в Киев. Вместе с Рюриком. — Ты ярл! — Медвежонок молодецки хлопнул меня по плечу, заставив пошатнуться. — Что нам делать на севере? С купчишек налог брать? Так Гуннар с этим получше нас справляется. А там, — Свартхёвди махнул туда, куда, раздвигая высокие берега, уходила река. — Там весело! Там добыча! Глава восемнадцатая Сладкая вода и обсидиановый серп Еще один сон. На сей раз без носатых громил и похотливых бабищ. Выжженная солнцем степь от горизонта до горизонта. Какие-то горы вдалеке. И большая желтая река там, справа. В сумерках ее не разглядеть, но я знал, что она там. Чуял. Колючая ломкая трава под подошвами, которые чувствуют, как потрескивает, остывая, земля. Стрекот насекомых. Пыль щекочет ноздри. Я знал все это, хотя не ощущал. Под моими ногами — деревянная покачивающаяся палуба. Нет, не палуба. Дно. Повозка, в которой я ехал, подпрыгнула, и возничий, тощий полуголый человечек, испуганно оглянулся на меня. Возничий? Что за… И тут я увидел главное. Бесконечную цепочку людей, привязанных друг к другу. Их были тысячи. Я знал это, хотя мог видеть только сотни две. Остальных скрывал ночной сумрак. Но я слышал отчетливый шорох множества ног, кашель, возникавший то тут, то там. А еще пыль. Я к ней привык. Потому что дышал ею большую часть своей жизни. Рука привычно потянулась к поясу, вернее к фляге. Вино. Слабенькое, разбавленное, кислое. Рука слушалась плохо. Свежий рубец на предплечье объяснял, почему так. Рана заживала, но медленно. Может, дело в том, что нанес ее бог? Я вспомнил, как рассекло мой бронзовый наруч черное лезвие серпа. И наруч, и плоть под ним. И как разжались мои пальцы, не способные удержать древко… А бог смотрел сверху и улыбался. Он был прекрасен. Ноздри его раздувались от страсти: он чуял мою кровь. Бог жаждал. Жаждал настолько сильно, что не почуял смерть, хотя пахла она, как свора охотничьих псов, загнавших оленя. Он всегда так вонял, мой обросший волосом бессловесный брат. Я увидел, как ломается лицо бога, когда вырубленная из дубового комля дубина обрушивается на его лицо. Я видел это очень ясно, ведь, когда я сражался, мир войны больше не вскипал порогами, а неспешно струился, как воды сладкой реки, на берегу которой родила меня мать. Мой брат убил бога, а бог убил моего брата. Потому что бог уже был мертв, когда серп разрубил мохнатую грудь. Хороший удар. Таким бог вскрывал жертву, прежде чем вырвать и сожрать сердце. Но ребра моего брата оказались прочнее серпа из черного стекла подземного мира. Серп не пережил своего хозяина. Его обломки теперь украсят мой трон. Ничтожная цена за жизнь брата. Наша кровь вновь смешалась, когда я склонился над ним. Брат улыбался. Он умер вместо меня и был счастлив. Бог тоже умер. И все его рабы, что жили в священной роще. И город, который возвысился рядом с ней. Воины моего отца разрушили его. Убили всех, кто был бесполезен, а остальных гонят сейчас по пыльной летней дороге в мою столицу. Мою, потому что после смерти бога отец подарил ее мне, сделав соправителем. Но стану я им, когда запрягу священных быков и обведу его собственной бороздой. Уверен: за время пути рука заживет и сила в нее вернется, потому что калека не может быть царем. А я буду.