Я смотрю на него и смягчаюсь. Кажется, он такой сейчас, как был, когда мы с ним встретились. – Я не расстроена, но не хочу, чтобы это стало обычным явлением. – Этого не будет. Кроме того, ты уедешь, – напоминает он мне. Гляжу через стол на человека, с которым знакома всего два дня, и не отвечаю. Вместо этого подхожу вместе с Хардином к холодильнику и открываю дверцу морозилки. – Что бы ты хотел съесть? – спрашиваю я его. Он осторожно смотрит мне в глаза, явно пытаясь угадать мое настроение. – Курицу, например… или можем что-нибудь заказать? Я вздыхаю: – Давай закажем. Не хочу ему грубить, но в голове у меня кружится тысяча вариантов того, что могло быть в его телефоне, раз он решил все удалить. После того как мы решаем сделать заказ, отец и Хардин начинают спор, что заказать – китайскую еду или пиццу. Хардин хочет пиццу; он побеждает, напомнив, что платить будет он. Отец, впрочем, не очень обижается, только смеется и машет руками. Так странно на них смотреть. После того как мой отец ушел, я часто думала о нем, когда видела отцов своих друзей. Я создала себе образ человека, похожего на тех, кого я видела, только старше, и, безусловно, не бездомного бродягу. Я всегда представляла, как он, с портфелем, набитым важными документами, идет к своей машине и несет в руке кружку кофе. Не думала, что он будет продолжать пить, что у него не будет средств к существованию и дома. Не могу представить себе маму и этого человека ведущими беседу, не говоря уже о том, чтобы они провели в браке несколько лет. – Как вы с мамой познакомились? – неожиданно спрашиваю я. – В колледже, – отвечает отец. Хардин хватает телефон и выходит из комнаты, чтобы заказать пиццу. Наверное… А может, чтобы кому-нибудь позвонить, а потом быстренько удалить вызовы. Сажусь за кухонным столом напротив отца. – Вы долго были знакомы перед свадьбой? – Всего два года. Мы рано поженились. Неловко спрашивать такое, но я понимаю, что у меня не будет возможности получить ответ от матери. – Почему? – Ты никогда не говорила об этом с мамой? – спрашивает он. – Нет. Мы никогда не говорили о тебе. Если даже я пыталась начать этот разговор, она замыкалась в себе, – отвечаю я, глядя, как заинтересованность на лице отца меняется смущением. – А. – Извини, – говорю я, хотя и не уверена, что мне есть за что извиняться. – Нет, я понимаю. Я ее не виню. – На мгновение он закрывает глаза, потом открывает их. Хардин возвращается на кухню и садится рядом со мной. – Отвечаю на твой вопрос: мы поженились так рано, потому что она забеременела тобой, а твои бабушка с дедушкой ненавидели меня и старались, чтобы она держалась от меня подальше. Так вот мы с ней и соединились. Он улыбается, наслаждаясь воспоминаниями. – Вы поженились назло бабушке с дедушкой? – с улыбкой спрашиваю я. Мои бабушка с дедушкой, царствие им небесное, были немножко… странные. Очень странные. В моих детских воспоминаниях осталось, как меня затыкают за обеденным столом, требуют, чтобы я не смеялась, и заставляют снимать обувь, прежде чем заходить на ковры. На мой день рождения они присылали совершенно невыразительные карточки сберегательного счета, которым можно воспользоваться через десять лет, – не лучший подарок для восьмилетней девочки. Моя мама была абсолютным клоном моей бабушки, только поживее. Хотя она старалась; мама тратила дни и ночи, пытаясь стать такой же совершенной, какой, по воспоминаниям, была ее мать. Или настолько совершенной, насколько она ее представляла, неожиданно думаю я. Отец усмехается: – В некотором смысле да, назло. Но твоя мама всегда мечтала выйти замуж. Она практически приволокла меня к алтарю. Он снова смеется, и Хардин смотрит на меня, прежде чем тоже усмехнуться. Я хмуро поглядываю на него, вспоминая его реплики по поводу моих суждений о браке. Потом снова обращаюсь к папе: – А ты был против брака? – Нет. Честно говоря, я не помню; помню только, что был напуган, как всякий девятнадцатилетний пацан. – И не зря. Мы видим, как это на тебе отразилось, – вставляет Хардин. Я кидаю на него негодующий взгляд, но отец только отмахивается. – Не то чтобы я это рекомендую, но многим молодым родителям это полезно. – Он машет рукой. – Я просто не был из их числа. – А, – хмыкаю я. Не могу представить себе родителей в моем возрасте. Он улыбается, давая мне понять, что готов отвечать еще. – Еще вопросы, Тесси? – Нет… думаю, это все, – говорю я. Мне точно не очень уютно рядом с ним, но определенно уютнее, чем если бы на его месте сидела мать. – Если захочешь узнать еще, спрашивай. А пока, если никто не против, я приму душ перед ужином? – Конечно. Давай, – отвечаю я. Просто не верится, что он тут всего два дня. Так много всего произошло с тех пор, как он тут появился, – Хардина отчислили или не отчислили, встреча с Зедом на парковке, обед со Стеф и Молли, стертый журнал вызовов – даже очень много. Это просто кошмар, куча вопросов постоянно растет, и кажется, что уменьшится она еще не скоро. – Что-то случилось? – спрашивает Хардин, когда отец исчезает в коридоре. – Ничего. – Я встаю и прохожу несколько шагов, прежде чем он меня останавливает, коснувшись моей талии и поворачивая к себе лицом. – Я хорошо тебя знаю. Скажи мне, что случилось, – тихо требует он, положив руки мне на бедра. Я пристально смотрю ему в глаза. – Ты. – Я… что? Поясни. – Ты странно себя ведешь, ты удалил все сообщения и вызовы. Он раздраженно морщится, потирает нос. – Почему бы тебе не перестать лазить в мой телефон? – Потому что ты ведешь себя подозрительно и… – Так ты все-таки в нем копалась? Разве я тебе не говорил, чтобы ты так не делала? Его негодование так меня возмущает, что кровь немедленно вскипает от гнева. – Я знаю, что не должна копаться в твоих вещах, но ты не должен давать мне для этого причины. И если тебе нечего скрывать, что ты так беспокоишься? Я была бы не против, если бы ты посмотрел мой телефон. Мне нечего скрывать. Я достаю из кармана телефон и протягиваю ему. И мгновенно вспоминаю, что, кажется, не удалила сообщение от Зеда, и начинаю паниковать, но Хардин отклоняет мою руку. – Ты это делаешь просто в оправдание своего психоза, – заявляет он. Его слова обижают меня. Но мне нечего сказать. То есть много есть что сказать, но слова застревают в горле. Я сбрасываю его руки с бедер и несусь прочь. Он сказал, что знает меня достаточно хорошо, чтобы чувствовать, когда со мной что-то не так. А я знаю его достаточно хорошо, чтобы определить, когда ловлю его на чем-то – будь то маленькая ложь или ставка на то, что кто-то лишит меня девственности; каждый раз происходит одно и то же: сначала он себя ведет подозрительно, а потом, когда я прижимаю его к стенке, сердится, защищается и наконец меня оскорбляет. – Не уходи от меня! – бубнит он за моей спиной. – Не ходи за мной! – требую я, уходя в спальню. Но через секунду он появляется в дверях. – Мне не нравится, когда ты лезешь в мое барахло. – Мне тоже не нравится, но приходится. Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной. – Не стоит. Я их удалил, потому что… это вышло случайно. Там не было ничего, что бы заставило тебя волноваться. – Волноваться? Ты хотел сказать «психовать»?