– Ну так что? – подталкивает он. Я молча смотрю на него. Во рту пересохло, и я, попытавшись что-то сказать, начинаю кашлять. Похоже, со мной так всегда: и в кино, и в церкви, и во время разговора с кем-нибудь, кто для меня важен. В общем, когда кашлять совсем не к месту. Как вот, например, сейчас: кашляя, я мысленно рассуждаю о кашле, а Хардин смотрит на меня так, будто я умираю у него на глазах. Он отступает и решительно идет на кухню. Обходит Карен и возвращается со стаканом воды, как уже бывало раз тридцать за последние две недели. Я беру стакан и испытываю настоящее облегчение, когда холодная вода успокаивает мое зудящее горло. Видимо, мое собственное тело сопротивляется, мешая сообщить Хардину новости, и мне хочется хлопнуть себя по спине и одновременно ударить в челюсть. Если бы я так сделала, Хардин, наверное, посочувствовал бы мне из-за моего ненормального поведения и, возможно, сменил бы тему разговора. – Что происходит? Твои мысли несутся со скоростью света. – Он смотрит на меня, протягивая руку за пустым стаканом. Я качаю головой, но он не отступает. – Даже не спорь, это видно. – Может, выйдем наружу? – Я поворачиваюсь к двери, ведущей на террасу, давая ему понять, что хочу поговорить без свидетелей. Черт, возможно, нам стоило бы отправиться обратно в Сиэтл, чтобы все обсудить. Или еще дальше. Чем дальше, тем лучше. – Наружу? Зачем? – Я хочу с тобой поговорить. Наедине. – Ладно, как скажешь. Обогнав его, я иду впереди, чтобы сохранить баланс сил между нами. Если я поведу его за собой на улицу, то, может быть, и в разговоре получится сыграть главную роль. А тогда появится шанс не позволить Хардину оказать на меня давление. Может быть. Я не отнимаю руку, когда Хардин обвивает мои пальцы своими. Очень тихо: слышны только отголоски детективного сериала, под который уснул Кен, и жужжание посудомоечной машины на кухне. Когда мы выходим на террасу, все эти звуки растворяются и со мной остаются лишь мои собственные беспорядочные мысли и песенка, которую Хардин напевает себе под нос. Я благодарна ему за эту песенку, что бы он там ни напевал: это отвлекает и помогает не думать о надвигающейся катастрофе, которой, я уверена, не избежать. Если повезет, до того, как вспыхнет его ярость, в моем распоряжении будет пара минут, чтобы объяснить свое решение. – Я слушаю, – говорит Хардин, подтягивая к себе по деревянному полу террасы одно из кресел. Вот и исчезает шанс успокоить его хотя бы на несколько минут: он не намерен ждать. Сев, он облокачивается о столик между нами. Я сажусь напротив и не знаю, куда деть руки. Перекладываю их со стола на бедра, с бедер на колени, с колен обратно на стол, пока он, перегнувшись через стол, не накрывает ладонью мои беспокойные пальцы. – Расслабься, – мягко говорит он. Его теплая рука почти придает мне толику уверенности, хотя и совсем ненадолго. – Я кое-что скрывала от тебя, и это сводит меня с ума. Мне нужно непременно тебе рассказать, хотя сейчас и неподходящее время, но ты должен узнать это от меня, а не от кого-нибудь еще. Он отнимает руку и откидывается на спинку кресла. – Что ты натворила? – Я чувствую тревогу и подозрительность в его голосе, слышу, как он старается контролировать дыхание. – Ничего, – быстро отвечаю я. – Ничего такого, о чем ты подумал. – То есть ты не… – Он несколько раз моргает. – Ты не… ни с кем другим? – Нет! – вырывается у меня, и я отчаянно трясу головой в подтверждение своих слов. – Нет, ничего такого. Я просто кое-что для себя решила и скрыла это от тебя. Это никак не связано с другим мужчиной. Даже не знаю, что испытывать: облегчение или обиду из-за того, что первым пришло ему в голову. С одной стороны, мне легче, потому что мой переезд в Нью-Йорк никогда не причинит ему столько боли, как если бы я нашла кого-то другого. С другой стороны, мне досадно: неужели он так плохо меня знает? Разумеется, я тоже вела себя легкомысленно и причинила ему много боли, особенно в том, что касается Зеда, но я никогда не переспала бы с другим. – Хорошо. – Он проводит ладонью по волосам и, заведя согнутую руку за спину, разминает мышцы на шее. – Тогда все не может быть уж слишком плохо. Переведя дух, я решаю выложить все как есть и не ходить больше вокруг да около. – Ну… Он жестом останавливает меня. – Подожди. Может, прежде чем расскажешь, в чем дело, сначала объяснишь, почему? – Почему что? – недоуменно переспрашиваю я, склонив голову набок. Он вскидывает бровь. – Почему ты сделала выбор, за который так переживаешь. – Хорошо, – киваю я. Он терпеливо смотрит на меня, а я перебираю в уме мысли. С чего начать? Это гораздо труднее, чем просто сказать ему, что я переезжаю, но так все равно гораздо легче все объяснить. Теперь, размышляя об этом, я понимаю, что у нас вообще никогда не было ничего подобного. Каждый раз, как случалось что-нибудь серьезное и болезненное, мы узнавали об этом от других, что было не менее болезненно. Взглянув на него в последний раз, я начинаю говорить. Мне хочется изучить каждый миллиметр его лица, рассмотреть и запомнить, какими спокойными могут быть его зеленые глаза. Я замечаю, какими манящими кажутся его розовые губы, но мне также вспоминаются времена, когда я видела их рассеченными посередине и залитыми кровью от последствий драки. Я помню пирсинг и то, как быстро он пришелся мне по душе. Я будто снова ощущаю, как холодный металл касается моих губ. Я вспоминаю, как он сам его прикусывал, когда задумывался, и как соблазнительно это выглядело. Я вспоминаю вечер, когда он повел меня кататься на коньках, пытаясь доказать, что может вести себя как «нормальный» парень. Он нервничал и флиртовал, а еще вытащил тогда обе свои серьги. По его словам, он сделал это, потому что так ему захотелось, но по сей день мне кажется, что он просто хотел что-то доказать и себе, и мне. Какое-то время я скучала по ним и до сих пор иногда скучаю, но мне по-своему нравится то, что означает их отсутствие, хотя, не буду отрицать, с ними он смотрелся очень сексуально. – Хардин вызывает Тессу, прием, – поддразнивает он меня и подается вперед, уперев подбородок в ладонь. – Так вот, – нервно улыбаюсь я. – Я так решила, потому что какое-то время нам нужно побыть порознь, и мне показалось, что иначе ничего не получится. – Порознь? До сих пор? – Он пристально смотрит на меня, вынуждая отодвинуться подальше. – Да, какое-то время. У нас в отношениях полная неразбериха, и мне необходимо, чтобы мы держались подальше друг от друга – на этот раз всерьез. Понимаю, мы каждый раз говорим одно и то же, заводим старую песню, ездим взад-вперед между Сиэтлом и этим городом, а еще добавился Лондон. Мы словно разносим свой бардак по всему земному шару. – Я замолкаю, чтобы услышать его ответ. По его лицу ничего не понять, и я в конце концов отвожу взгляд. – Неужели все так плохо? – мягко спрашивает Хардин. – Мы большей частью ссоримся. – Вот уж неправда. – Он оттягивает ворот своей черной футболки. – Формально и буквально это неправда, Тесс. Тебе, может, так кажется, но если ты оглянешься назад и вспомнишь, сколько мы с тобой вместе пережили, то поймешь, что мы чаще смеялись, разговаривали, дразнили друг друга, ну и, конечно, проводили время в постели. Ну очень много времени в постели. – Он слегка улыбается, и я чувствую, как вся моя решимость улетучивается. – Мы все проблемы решаем с помощью секса, и это ненормально, – говорю я, перейдя к следующему аргументу. – Ненормально заниматься сексом? – фыркает он. – У нас прекрасный секс, полный согласия, любви и доверия. – Его глаза горят. – Да, еще его можно назвать восхитительным сексом, от которого сносит крышу, но не забывай, почему мы им занимаемся. Я сплю с тобой не для галочки, а потому что люблю тебя, и мне нравится, что ты доверяешь мне настолько, что позволяешь касаться тебя. Он говорит совершенно правильные вещи, хотя в них не должно быть никакого смысла. Я соглашаюсь вопреки всем своим стараниям. Мне кажется, что Нью-Йорк уплывает все дальше и дальше, поэтому решаю пустить в ход тяжелую артиллерию: – Ты когда-нибудь интересовался признаками насильственных отношений? – Насильственных? – Ему будто не хватает воздуха. – Ты считаешь, что я могу применить насилие? Я не поднимал на тебя руку, и этого никогда не случится! Я не отвожу глаз от своих рук и продолжаю давить честностью. – Нет, я не это имела в виду. Я хотела сказать, что мы оба ведем себя так, что намеренно причиняем друг другу боль. Речь не о физическом насилии. Вздохнув, он проводит обеими руками по волосам – явный признак того, что его накрывает паника. – Ладно, ты определенно хочешь сообщить мне что-то более серьезное, чем то, что не собираешься жить со мной в Сиэтле. – Он замолкает и смотрит на меня ужасающе сосредоточенно. – Тесса, я должен кое-что спросить у тебя и хочу получить честный ответ – никакой чепухи, никаких раздумий. Просто скажи первое, что придет в голову, хорошо? Я киваю, хотя не понимаю, куда он клонит. – Чем я обидел тебя больше всего? Что ты можешь вспомнить самого ужасного и отвратительного из того, что было между нами? Я начинаю перебирать в памяти последние восемь месяцев, но он откашливается, напоминая мне, что просил назвать первое, что придет в голову. Я ерзаю на стуле, мне не хочется открывать этот шкаф со скелетами ни сейчас, ни когда-либо в будущем. – Пари. Ты выставил меня полной дурой, а я в тебя влюбилась, – в конце концов выпаливаю я. На несколько мгновений Хардин весь уходит в свои мысли. – Ты хотела бы это изменить? Хотела бы, чтобы этой моей ошибки не было? Я медлю и тщательно все обдумываю, прежде чем заговорить. Я уже много раз отвечала на этот вопрос и еще больше раз меняла свое мнение, но сейчас ответ кажется таким… окончательным. Он кажется окончательным и определенным и словно значит теперь гораздо больше, чем раньше. Солнце клонится к закату и прячется за ряды массивных деревьев, окружающих жилище Скоттов. На террасе загораются светочувствительные фонари. – Нет, я не стала бы ничего менять, – говорю я, в основном для себя. Хардин кивает, будто был заранее уверен в моем ответе. – Хорошо, а кроме этого? Что еще я сделал самого плохого? – Не дал мне снять ту квартиру в Сиэтле, – отвечаю я, не задумываясь. – Правда? – Мой ответ его, похоже, удивляет. – Да. – Почему? Что из моих действий тебя так взбесило? – Ты решил за меня, хотя это было только мое решение, и скрыл это.