– Ты знала, что ром – самое легковоспламеняющееся спиртное? – мрачно спрашивает он. У меня в жилах застывает кровь. – Хардин, я… – Это чистый ром. Очень крепкий. – Он продолжает обливать диван, его голос становится неразборчивым, медленным и пугающим. – Хардин! – повышаю я тон. – Что ты собираешься сделать? Сжечь дом? Это ничего не изменит! – Тебе лучше уйти. Спички детям не игрушка, – ухмыляется он, отмахнувшись. – Не разговаривай со мной так! Я смело, но все же с некоторой опаской протягиваю руку и хватаюсь за бутылку. У Хардина раздуваются ноздри, и он пытается ослабить мою хватку. – Отпусти. Сейчас же, – цедит он сквозь зубы. – Нет. – Тесса, не вынуждай меня. – Что, Хардин? Подерешься со мной из-за бутылки рома? Опустив взгляд на бутылку, которую мы тянем в разные стороны, будто канат, он открывает рот от удивления, его глаза округляются. – Отдай ее мне, – требую я, ухватившись покрепче. Бутылка тяжелая, и Хардин мне ничуть не уступает, но адреналин зашкаливает, придавая мне сил. Выругавшись под нос, он разжимает пальцы. Я и не ожидала, что он сдастся так легко. Как только он перестает держать бутылку, та выскальзывает из моей руки и падает на пол, ром проливается на старый паркет. – Оставь все как есть, – говорю я, хотя сама тянусь за бутылкой. – В чем проблема-то? Он успевает схватить ее раньше меня и снова льет ром на диван, затем обходит комнату по кругу, оставляя за собой горючий след. – Эту дерьмовую лачугу все равно снесут. Считай, я делаю новым хозяевам одолжение. – Посмотрев на меня, он легкомысленно пожимает плечами. – Дешевле выйдет. Я медленно отворачиваюсь от Хардина и лезу в сумку за телефоном. Мигает значок почти разряженного аккумулятора, но я все равно набираю номер единственного человека, который может сейчас помочь. – Если ты это сделаешь, в дом твоей матери приедет полиция. Тебя арестуют, Хардин, – говорю я, держа телефон в руке. Надеюсь, человек на другом конце линии меня слышит. – Пошли они на хрен, – бормочет он сквозь зубы. Его пристальный взгляд, прикованный к дивану, пронзает настоящее и проникает в прошлое. – Я до сих пор слышу, как она кричит. Словно раненый зверь. Представляешь, каково было это слышать маленькому мальчику? Мне больно за Хардина: и за невинного мальчугана, которому пришлось смотреть, как избивают и насилуют его мать, и за терзаемого злобой и болью парня, считающего, что единственный способ избавиться от воспоминаний – это сжечь дом. – Ты ведь не хочешь сесть в тюрьму? Что тогда будет со мной? Я останусь одна. – Мне плевать на себя, но я надеюсь, что эта угроза заставит его передумать. Мой прекрасный темный принц внимательно смотрит на меня – похоже, мои слова его смутили. – Вызови такси. Дойдешь до конца улицы. Я не стану ничего делать, пока ты не уедешь. Его голос звучит гораздо более внятно, чем должен бы, учитывая количество выпитого. Но я слышу лишь то, что Хардин собирается поставить на себе крест. – Мне нечем заплатить за такси. – Я демонстративно достаю кошелек и показываю, что в нем только американские деньги. Зажмурившись, он швыряет бутылку о стену. Она разбивается, но я даже не моргаю. За последние семь месяцев я столько всего насмотрелась и наслушалась, что этим меня не испугаешь. – Возьми мой гребаный бумажник и уходи отсюда. Уходи. Отсюда. Черт! – Одним движением он вытаскивает бумажник из заднего кармана и бросает его на пол передо мной. Я подбираю его и кладу в свою сумку. – Нет. Ты должен пойти со мной, – тихо говорю я. – Ты совершенство… Ты ведь знаешь об этом? Он подходит ближе и дотрагивается до моей щеки. Я вздрагиваю от прикосновения, и его прекрасное измученное лицо омрачается. – Разве ты не знаешь? Что ты совершенство? Его ладонь пылает жаром, а большой палец начинает поглаживать мою кожу. Я чувствую, что у меня дрожат губы, но сохраняю невозмутимый вид. – Нет, я не совершенство, Хардин. Никто не идеален, – тихо отвечаю я, глядя ему в глаза. – Ты идеальна. А я тебя недостоин. Мне хочется закричать: «Мы что, опять вернулись к этой теме?» – Я не позволю тебе оттолкнуть меня. Знаю, к чему ты клонишь: напился и пытаешься оправдаться, сравнивая нас. В моей жизни все так же чертовски запутано, как и в твоей. – Не говори так, – снова хмурится он, запуская вторую руку мне в волосы. – Подобные слова не должны срываться с таких прекрасных губ. Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, и я не могу не заметить разницы между болью и яростью, горящими в его глазах, и этим легким, нежным прикосновением. – Я люблю тебя и никуда не уйду, – говорю я в надежде достучаться до его затуманенного разума. Не отрываясь от его лица, стараюсь рассмотреть в глубине его глаз моего прежнего Хардина. – «Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо»[1], – спокойно отвечает он. Сразу узнав фразу, я отвожу взгляд. – Нечего цитировать мне Хемингуэя, – огрызаюсь я. «Он что, думал, я не узнаю цитату и не пойму, что у него на уме?» – Но это правда. Счастливых концов не бывает – по крайней мере, не для меня. Черт, я совсем запутался. – Он убирает руки и отворачивается. – Нет, это не так! Ты… – Почему ты со мной возишься? – бормочет он, пошатываясь из стороны в сторону. – Почему всегда пытаешься найти во мне что-то хорошее? Очнись, Тесса! Во мне нет ни хрена хорошего! – кричит он и бьет себя кулаком в грудь. – Я ничтожество! Я облажавшийся кусок дерьма с облажавшимися родителями, у меня крыша давно съехала! Я пытался предупредить тебя, пытался оттолкнуть прежде, чем погубил… Его голос затихает, и он лезет в карман. Я узнаю сиреневую зажигалку Джуди, которую он прихватил в баре. Не глядя на меня, Хардин чиркает зажигалкой. – Мои родители тоже облажались! Боже, да мой отец лечится в клинике! – кричу я. Я знала, что это случится, знала, что признание Кристиана станет для Хардина последней каплей. Не каждый выдержит такое, а Хардин уже был сломлен. – Это твой последний шанс уйти отсюда, пока дом не сгорит дотла, – говорит он, не поворачиваясь ко мне. – Ты сожжешь его вместе со мной? – давлюсь я слезами, совершенно не помня, когда начала плакать. – Нет. Он идет через комнату, громко топая ботинками. У меня кружится голова, колет в сердце, и я боюсь, что начинаю терять чувство реальности. – Иди сюда, – протягивает он мне руку. – Отдай мне зажигалку. – Иди ко мне. – Он тянется ко мне обеими руками. Я уже плачу навзрыд. – Пожалуйста. Я заставляю себя не отзываться на этот привычный жест, как бы ни было больно. Мне хочется броситься в его объятия и увести отсюда. Но это не роман Остин со счастливым концом – в лучшем случае Хемингуэй. И мне ясно, что кроется за его действиями. – Отдай мне зажигалку, и тогда мы сможем уйти отсюда вместе. – У тебя почти получилось убедить меня, что я могу быть нормальным. – Зажигалка по-прежнему опасно зажата в его ладони. – Никто не может! Никто не нормален, и я не хочу, чтобы ты был таким. Я люблю тебя такого, какой ты есть, люблю тебя и все это. – Я обвожу взглядом гостиную и снова смотрю на Хардина. – Неправда. Никто не полюбил бы – и никогда не любил. Даже моя собственная мать. Как только он это произносит, дверь с шумом хлопает о стену, и я, резко вздрогнув, оборачиваюсь на звук. В гостиную врывается Кристиан, и я испытываю невероятное облегчение. Он запыхался и явно в панике. Заметив, в каком состоянии маленькая, залитая ромом комната, он резко останавливается. – Что за… – Кристиан замолкает, увидев в руке Хардина зажигалку. – Я слышал сирены по дороге. Надо уходить, сейчас же! – Как ты сюда… – Хардин переводит взгляд с Кристиана на меня. – Ты ему позвонила? – Конечно! Что еще ей оставалось? Позволить тебе сжечь дом и угодить в тюрьму? – кричит Кристиан.