– Нет, он в отеле. – Ты ночуешь у него? – Нет, на ночь он идет туда, – смущенно говорю я, – а я остаюсь у себя в комнате. – А он не гей? – спрашивает Хардин, и в его глазах вспыхивают насмешливые огоньки. Мои глаза расширяются. – Конечно, нет! – Извини, просто что-то тут не так. Будь ты со мной, я бы не уходил от тебя на ночь. Я бы трахал тебя при любом удобном случае. Я замираю от неожиданности. Его сквернословие действует на меня очень странно. Я отворачиваюсь. – Пойдем в дом, – говорит он. – Перед глазами все плывет. Думаю, спьяну я болтаю много лишнего. – Ты останешься здесь? – Я считала, что он вернется в братство. – Да, и ты тоже. Пойдем. – Он берет меня за руку и ведет в дом. Мне хочется найти Лэндона и объяснить, что он видел не то, что подумал. Не знаю как, но мне надо дать ему это понять. Когда мы проходим через кухню, замечаю, что беспорядок почти ликвидирован. – Завтра ты должен доубрать все, что осталось, – говорю я Хардину, и он кивает. – Уберу, – обещает он. Еще одно обещание, надеюсь, он его сдержит. Моя ладонь – в его, он тянет меня вверх по парадной лестнице. Молюсь, чтобы мы не столкнулись с Лэндоном в коридоре, и вздыхаю с облегчением, когда мы его минуем. Хардин открывает дверь в совершенно темную комнату и осторожно заводит меня туда. Глава 32 Мои глаза привыкают к темноте. Единственный свет, проникающий в комнату – узкий луч из окна. – Хардин? – шепчу я. Я слышу, как он чертыхается, споткнувшись обо что-то, и пытаюсь не рассмеяться. – Я тут, – отвечает он, включив настольную лампу. Я оглядываю просторную комнату, напоминающую номер в отеле. Кровать с балдахином и темным постельным бельем, придвинутая к дальней стене, выглядит по-королевски, на ней как минимум двадцать подушек; огромный стол вишневого дерева, на нем – компьютер с экраном, больше, чем телевизор в общежитии. Перед эркером встроена кушетка, другие окна плотно закрыты шторами, не пропускающими лунный свет. – Это моя… комната, – говорит Хардин, потирая шею. Кажется, он чувствует себя здесь неуютно. – Твоя? – спрашиваю я. Конечно, его. Ведь это дом его отца, и здесь живет Лэндон. Лэндон упоминал, что Хардин никогда тут не появляется, и поэтому комната выглядит как музей – нетронутая и безликая. – Да. Правда, я тут ни разу не ночевал… до сегодняшнего дня. Он садится на табуретку возле кровати и расшнуровывает ботинки. Затем стягивает носки и прячет их в ботинки. У меня перехватывает дыхание: этой ночью я останусь здесь с Хардином! – Вот как? Почему? – допытываюсь я, пользуясь его пьяной откровенностью. – Потому, что не хотел. Я ненавижу это место, – спокойно говорит он, расстегивая черные джинсы. – Что ты делаешь? – Раздеваюсь, – отвечает он невозмутимо. – Я имею в виду зачем? Хотя часть меня задыхается от желания снова почувствовать его руки, надеюсь, он не думает, что я собираюсь заниматься с ним сексом. – Ну… не хочу спать в узких джинсах и ботинках, – с усмешкой говорит он. Откидывает волосы со лба, и они встают торчком. Любое его движение заставляет меня трепетать. – А-а… Он стягивает рубашку через голову, и я не могу отвести от него взгляд. Его татуированный торс безупречен. Он кидает мне футболку, но я не ловлю ее, давая упасть на пол. Я выжидающе приподнимаю бровь, и он улыбается. – Ты можешь спать в ней. Полагаю, ты не захочешь спать в нижнем белье. Хотя я буду не против. Он подмигивает мне, и я смеюсь. Почему я смеюсь в ответ? Я не могу спать в его футболке, я буду чувствовать себя слишком голой. – Я буду спать одетой, – отвечаю я. Он смотрит на меня. Он не сделал еще ни одного обидного замечания о моей длинной юбке и строгой синей блузке, и я надеюсь, что не сделает. – Хорошо. Если хочешь, чтобы тебе было неудобно, пожалуйста. Хардин в одних трусах подходит к кровати и скидывает маленькие подушки на пол. Я открываю комод. Как я и предполагала, тот пустой. – Не бросай подушки на пол. Их нужно складывать сюда, – говорю я, но он только смеется и швыряет на пол еще одну подушечку. Я со вздохом поднимаю подушки и засовываю их в комод. Он снова смеется и, отбросив одеяло, падает на кровать. Закинув руки за голову, он улыбается мне. Слова, набитые на руке, вытягиваются. Длинное, стройное тело выглядит очень изящно. – Ты же не собираешься ныть из-за того, что придется спать со мной в одной кровати? – спрашивает Хардин, и я закатываю глаза. Я вовсе не собиралась ныть; знаю, это плохо, но больше всего на свете я хочу оказаться с ним в одной постели. – Нет, кровать достаточно широка для нас двоих, – говорю я с улыбкой. Не знаю, в чем причина – то ли в улыбке Хардина, то ли в том, что на нем одни трусы, – но настроение мое улучшилось. – Вот теперь это Тесса, которую я люблю, – дразнит он, и мое сердце замирает. Я знаю, он меня не любит и никогда не полюбит, но эти слова так прекрасны! Забираюсь на самый край кровати, как можно дальше от Хардина. Еще немного, и я упаду. Он хихикает, и я переворачиваюсь к нему лицом. – Что смешного? – Ничего. Он лежит, закусив губу, пытаясь не ржать. Мне нравится, когда он в игривом расположении духа, его смех заразителен. – Нет, скажи! Я дуюсь и закусываю губу. Он смотрит прямо на мой рот, и, прежде чем закусить колечко между зубами, облизывает губы. – Ты никогда раньше не спала с парнем? – Хардин перекатывается на другой бок, приближаясь ко мне. – Нет, – просто отвечаю я, и его улыбка становится шире. Мы всего в полуметре друг от друга, и я, не осознавая, что делаю, протягиваю руку и тычу в ямочку на его щеке. Он удивленно на меня смотрит. Хочу убрать руку, но Хардин хватает ее и снова кладет на щеку, медленно двигая вверх-вниз по своему лицу. – Не знаю, почему до сих пор никто еще тебя не трахнул; все, что ты делаешь, отлично к этому располагает, – говорит он, и я вскакиваю. – Я никогда особо не сопротивлялась, – признаюсь я. Ребята в старших классах считали меня привлекательной и, в общем, вертелись вокруг меня, но ни один ни разу не попытался всерьез заняться со мной сексом. Все знали, что я с Ноем; мы были влюблены и каждый год выбирали друг друга на День святого Валентина.