– Это твое действие. – Слушай. Если ты не хочешь… – начинает Нэт, но я вижу, как Хардин и Молли перемигиваются. – Одну рюмку, – говорю я. Мне кажется, Хардин должен еще больше надо мной смеяться, но оказывается, он как-то очень странно на меня смотрит. Кто-то вручает мне полную бутылку водки. Подношу горлышко к ноздрям и вдыхаю отвратительный запах; нос обжигает изнутри. Я морщусь, стараясь не обращать внимания на смешки. Пытаясь не думать о том, кто прикасался к горлышку губами до меня, я запрокидываю голову и глотаю. Водка обжигает внутренности, но мне удается ее проглотить. Вкус мерзкий. Все аплодируют, кто-то смеется, но не Хардин. Не знай я его лучше, подумала бы, что он псих или сильно расстроился. Так странно он смотрит. Скоро у меня горят щеки, и я осмеливаюсь сделать еще глоток. Признаться, на этот раз пить проще. Становится хорошо. Все кажется намного легче и лучше, чем раньше. И люди вокруг веселее. – Давай действие, – говорит Зед со смехом и отпивает большой глоток перед тем, как передать мне бутылку в пятый раз. Не могу вспомнить, какие были ответы в игре последние несколько раундов. На этот раз я делаю два глотка, но тут бутылку вырывают у меня из рук. – Думаю, тебе достаточно, – говорит Хардин, передавая бутылку Нэту. Кто, черт побери, такой Хардин Скотт, чтобы решать, когда мне достаточно? Все пьют, значит, и я могу. Вырываю у Нэта бутылку и пью, убедившись, что Хардин видит, как я усмехаюсь. – Не верю, что ты никогда раньше не пила, Тесса. Весело, правда? – спрашивает Зед, и я хихикаю. В памяти всплывают мамины предостережения, но я прогоняю эти мысли. Это только сегодня ночью. – Хардин, правда или действие? – спрашивает Молли. Конечно, он выбирает действие. – Поцелуй Тессу, – приказывает она, криво усмехаясь. Глаза Хардина расширяются, и хотя я сильно пьяна, мне хочется убежать. – Нет, у меня есть парень, – говорю я, и все в сотый раз надо мной смеются. Почему я должна торчать в компании, где только и делают, что надо мной смеются? – Ну и что? Это просто игра, – говорит Молли, подталкивая меня. – Нет, я не буду ни с кем целоваться, – отрезаю я и встаю. Хардин пьет из кружки, не глядя на меня. Наверное, обиделся. Но меня это не волнует. У нас это обычная форма общения. Я ему не нравлюсь, а он слишком груб. Когда я пытаюсь пошевелить ногами, меня накрывает. Спотыкаюсь, но мне удается взять себя в руки и отойти в сторону. Наконец, нахожу дверь на улицу; снаружи мне в лицо бьет прохладный ветер. Я закрываю глаза и дышу свежим воздухом, потом сажусь возле знакомого забора. Не успев осознать, что делаю, набираю номер Ноя. – Алло? – говорит он. Знакомый голос и водка в крови заставляют еще сильнее почувствовать, как мне его не хватает. – Привет… милый, – говорю я, подтягивая колени к груди. Минуту он молчит. – Тесса, ты пьяна? – В голосе слышится осуждение. Не надо было звонить. – Нет… конечно, нет, – вру я и прерываю разговор. Затем выключаю телефон. Не хочу, чтобы он перезванивал. Он портит удовольствие от выпивки еще больше, чем Хардин. Я снова иду в дом, не обращая внимания на свист и грубости подвыпивших парней. Я беру на кухне какую-то бутылку и пью, пью слишком много. На вкус еще хуже водки, сильно жжет. Ищу что-нибудь, чтобы прополоскать горло, и наконец достаю из шкафа бокал и наливаю в него воду из-под крана. Это помогает, но ненадолго. Сквозь толпу вижу, что мои «друзья» все еще играют в свою дурацкую игру. Друзья ли они мне? Не думаю. Они терпят меня только потому, что им нравится потешаться над моей наивностью. Как смела Молли заставлять Хардина меня целовать, когда знает, что у меня есть парень? Я, в отличие от нее, не сплю со всеми подряд. Я и целовалась-то только с двумя парнями за всю жизнь – с Ноем и с Джонни, веснушчатым мальчиком из третьего класса, который потом ударил меня ногой. Выполнил бы Хардин это действие? Наверняка. Его губы такие розовые и пухлые, что, когда я представляю, как он наклоняется, чтобы меня поцеловать, колотится сердце. Какого черта? Почему я представляю себе, как целуюсь с ним? Никогда больше не буду пить. Через несколько минут комната начинает двоиться, я чувствую, что меня мутит. Ноги сами несут меня в ванную, сажусь перед унитазом, ожидая, что меня стошнит. Но ничего не происходит. Я со стоном поднимаюсь. Я хочу вернуться в общежитие, но Стеф, я знаю, очнется только через несколько часов. Не надо было приходить. И вот опять. Не успеваю остановиться – и открываю дверь единственной комнаты в этом громадном доме, которая мне уже известна. Спальня Хардина открыта. Он говорил, что всегда запирает дверь, но сейчас, видимо, исключение из правила. Комната выглядит точно так же, как в прошлый раз, только под моими ногами чуть качается пол. «Грозового перевала» нет на полке, книжка лежит рядом с «Гордостью и предубеждением» на тумбочке. Вспоминаю замечания Хардина по поводу этого романа. Он явно читал его раньше и понял, что для людей нашего с ним возраста – редкость, а для парней – особенно. Может, ему задавали читать роман год назад. Тогда почему сейчас книжка не на полке? Я беру ее и сажусь на кровать, открыв книгу на середине. Я читаю страницу за страницей, и комната перестает качаться. Я так погружаюсь в мир Екатерины и Хитклифа, что не слышу, как дверь открывается. – Какое слово во фразе «никто сюда не заходит» ты не поняла? – рявкает Хардин. Его злое лицо меня смешит и пугает одновременно. – И-извини, я… – Убирайся! – гремит он, а я гляжу на него. В моей крови еще достаточно алкоголя, чтобы ответить. – Ты когда-нибудь перестанешь быть идиотом? – кричу я громче, чем собиралась. – Ты снова зашла в мою комнату, после того как я тебе сказал не заходить. Так что проваливай! – орет он, подходя ближе. Хардин стоит напротив меня, смотрит презрительно и злобно, словно я его злейший враг. И внутри меня что-то щелкает. Теряю самообладание и задаю ему вопрос, который давно собираюсь, хоть и не признавалась себе в этом. – Чем я тебе не нравлюсь? – спрашиваю я, глядя на него снизу вверх. Это прямой вопрос, но, честно говоря, не уверена, что мое ущемленное самолюбие сможет воспринять ответ. Глава 17 Хардин смотрит на меня в упор. Агрессивно, но он явно в замешательстве. – Почему ты спрашиваешь? – Не знаю… Потому что ты мне приятен, просто так, а ты просто так, ни с чего, со мной груб. Я думала, мы когда-нибудь сможем стать друзьями. Это так глупо, что я смущенно тру переносицу пальцами в ожидании ответа. – Мы? Друзьями? – Хардин со смехом разводит руками. – Разве не очевидно, что мы не можем быть друзьями? – Мне – нет. – Ну, во-первых, ты слишком напрягаешься. Вероятно, ты выросла в типичном коттедже, похожем на любой другой в квартале. Твои родители, наверное, покупали тебе все, что ты хочешь, и ты ни в чем не нуждалась. Ну, хотя бы эти твои дурацкие юбки в складку. Правда, кто так одевается в восемнадцать? У меня глаза лезут на лоб. – Ты ничего не знаешь обо мне, ты просто напыщенный дурак! Моя жизнь не такая, как ты описал. Мой отец-алкоголик бросил нас, когда мне было десять, и мать работала как лошадь, чтобы я смогла поступить в колледж. Я сама пошла работать в шестнадцать, чтобы помочь матери с налогами. И, кстати, мне нравится моя одежда. Извини, что я не выгляжу, как шлюха, как все девчонки вокруг тебя! – кричу я, чувствуя, как на глазах выступают слезы. Отворачиваюсь, чтобы он не успел заметить слез, и вижу, как он сжимает кулаки. Как будто сердится на свои слова. – Знаешь что, я не хочу, чтобы мы были друзьями, Хардин, – говорю я и иду к выходу. Водка, сделавшая меня храброй, заставила меня почувствовать и то, как тяжела вся эта сцена. – Куда ты? – спрашивает он. Внезапно. И печально. – На автобусную остановку, вернусь к себе и никогда, никогда не появлюсь тут снова. Хватит с меня попыток с вами подружиться. – Поздновато ездить в автобусе одной. Я поворачиваюсь к нему. – Ты правда хочешь сделать вид, будто волнуешься, что со мной может что-то случиться? Я смеюсь. Я не могу контролировать свой голос. – Я не делаю вид, я волнуюсь. Просто предупреждаю тебя. Это не лучшая мысль. – У меня нет выбора, Хардин. Тут все пьяны – и я в том числе. Больше не могу сдерживать слезы. Ужасно унизительно, что Хардин и все остальные видят меня в слезах. Второй раз. – Ты всегда плачешь на вечеринках?