Та самая, роковая, обесценивающая почти всю работу, ибо свидетель живой мертв, а мертвецы… кто поверит словам завистливой алкоголички? Пусть и записанным на кристаллы, но… Кирис уложил мертвую невесту на стол. Документы были готовы. Он не лгал. Новое имя. Новое лицо. Новая работа. В конце концов на корону работают многие, и ничего в том зазорного нет. Просто где-то в городке, неприметном и провинциальном, появилась бы молоденькая вдова… Ей нравилась сама эта мысль, обмануть брата. — Ты бы знал, сколько он мне крови попортил… а ты в курсе, что прадед наш преставился незадолго до того, как матушка понесла? И дед следом… вдруг… скоропостижно, — она захихикала и прикрыла глаза. — Прости… пришлось выпить… матушка красного вина подсунула, не поверила бы, если бы я… — Ничего. — Я больше не буду… никогда не буду… племянников вытащи. Не виноваты, что мой братец — урод… смотри, если с поставщиками не вышло, попробуй через банк. У папаши Лаймы братец имеется, а у того — свой банк… это очень удобно. Мар открыл три торговых представительства… надо же как-то объяснить, откуда деньги берутся, только торговля там идет на бумаге. — Проверим. — Только осторожно… он что-то чует, точно… ты же меня защитишь? Не сумел. Пообещал и… снова… история имеет обыкновение повторяться. — Я найду, — пообещал Кирис мертвой женщине, и, показалось, та улыбается. То ли насмешливо: глупый, столько лет в этом дерьме, а наивности не подрастерял, то ли, наоборот, одобрительно. Ему бы хотелось думать, что одобрительно. Он отступил и, окинув тело взглядом, покачал головой: когда прибудет помощь, придется многое объяснять… и кажется, его карьера, и без того мертвая, умрет окончательно. Что ж… для Кириса тоже готовы новые документы. И новое лицо. В ушах раздался шепот Сауле: Он затаился… он знает, что почти победил. Он осторожен… пообещайте ему что-нибудь… что-нибудь такое, чтобы Мар решил рискнуть… не знаю, сами придумайте… нет, он уже считает себя канцлером. Другое. Что-то, что заставит его действовать. Пообещали. У Эгле темные глаза, там, на лестнице. И в них отражается дом, не этот, другой, которым он мог бы стать. От ее волос пахнет морем и свободой. Ее любят чайки. А люди попытаются убить. И если недавно Кирис был уверен, что сумеет защитить, то теперь… Он повернулся к Сауле спиной. Что ж… если не останется другого выхода… то… плевать, что он приказ нарушит, а печать не даст солгать. Пусть судят. И вешают. В тот раз он почти смирился. В этот… хотя бы будет знать, что жил не зря. Главное, ударить первым. А меня заперли. Надо же. И ладно бы в собственных моих покоях, но нет… Мар взялся провожать, хотя явно было, что делает он это не от большой ко мне любви. Соображения безопасности. Убийство. И чужой человек в доме. Мар так уверенно, напористо говорил про этого чужого человека, который пробрался в дом, чтобы убить Сауле, что я почти поверила. — Пойми, у меня много врагов. И некоторые не остановятся ни перед чем, — Мар тянул меня по коридору и только стоило опомниться, сообразить, что коридор другой — в этом доме они вообще отвратительно похожи, — меня впихнули в комнаты. — Это исключительно ради твоей безопасности. Я надеюсь на твое благоразумие. И дверь закрыли. Не на ключ, что характерно — за стеной зашелестел засов. — Мар! — Эгле, ты мне кажешься несколько… своевольной, что, быть может, неплохо для женщины, но не сейчас. Я не могу рисковать твоей жизнью. И не пытайся выбраться. Стены изолированы. Дверь укреплена. Просто прелесть, до чего мило. — Ты скотина. — Мы оба знаем, что я о тебе забочусь. Всегда заботился. И надеюсь, ты меня простишь… — А если я есть захочу? — Позвони в колокольчик. И тебе принесут. Есть. Пить. Ночную вазу. Что угодно в разумных пределах… Ага, только осталось проверить, где эти самые пределы пролегают. Я пнула дверь, больше для поддержания образа, чем из надежды ее проломить, и послала Мара по батюшке… и по матушке… и по всему генеалогическому древу. — Кстати, — сказал он, как почудилось, не без толики злорадства, — использовать дар тоже не выйдет. Покрытие из альбеста. Вот же… — Ты сволочь, — сказала я, ковырнув стену. Мягкая бумага поддалась, а вот альбест… сомневаюсь, что здесь цельные плиты, все же дом и специальное заведение для условно опасных одаренных — разная вещь. Альбест — это дорого. Почти так же дорого, как алмазы, особенно если брать плитами или пластинами. — Ты потом сама спасибо скажешь, — ответил Мар. А главное, с этакой непрошибаемою мужскою уверенностью. Идиот. Нет, он умный, но все равно идиот… — Эгле? Молчу. Разглядываю место своего заточения, пытаясь прикинуть, сколько здесь альбеста с учетом того, что и в королевской тюрьме особого режима стены особых камер выложены плитами толщиной в волос. Сама видела. Водили на экскурсию, в познавательных, так сказать, целях. Так вот, плиты эти обладают отвратительным свойством поглощать энергию, в результате… а в результате любая структура распадается еще до того, как будет завершена. И даже если ее вдруг удастся завершить, все равно распадается. Наставник, помнится, взорвал в камере огненный шар. Камера не пострадала. — Эгле, ты обиделась? Интересно, он и вправду полагает, что я бодренько отвечу, мол, нисколечко, и вообще всю жизнь мечтала, чтобы меня заперли где-нибудь… в прохладном местечке. Я потерла руки. Холод… холод — это естественный итог поглощения энергии. Любой энергии. После той экскурсии, помнится, Паняшка, наш староста, снискавший славу человека весьма пронырливого, хотя и не особо умного, шепотом делился информацией. Мол, в таких камерах маги весьма скоро лишаются дара. А то и сил жизненных. И потому их раз в пару часов выводят на прогулку. Но если разозлить надзирателей или не заплатить, то мага забудут вывести и тогда… — Эгле, что ты как маленькая… А ты большой?