Пыль покрывала старые доски. Она лежала на белой ткани чехлов, которыми заботливо укрыли ставшую ненужной мебель. Она хранила старые сундуки и даже укутала арфу с треснувшей рамой. Инструмент стоял в углу, и то ли чехла не хватило, то ли решили, что надевать его бессмысленно, но… я тронула струну, и арфа издала тонкий дребезжащий звук. Рута обернулась и прижала палец к губам. Надо сказать, она в своем наряде удивительным образом вписывалась в окружающую нас обстановку. Появилось в девочке что-то донельзя хрупкое, воздушное… Чужое. Правда, ощущение тут же исчезло. Рута обустроила для себя уголок. С одной стороны его закрывал старинный трехстворчатый шкаф с потускневшим зеркалом. Дверцы его не закрывались, и потому создавалось ощущение, что из пыльной глубины шкафа за нами наблюдают. С другой ограничивал комод, тоже древний и весьма массивный. Некогда он был роскошен, украшен резьбой и позолотой. Но позолота облезла, виноградные гроздья облупились и потемнели, а с крыльев бабочек слетели перламутровые чешуи. — И тебя никто не ищет? На пол Рута постелила ковер, с одной стороны пестревший подпалинами — кто-то когда-то слишком близко подтянул его к камину, — он сохранил и толщину, и бархатистость ворса. А что рисунок выгорел, так это, право слово, мелочи. — Кому я нужна, — она села на ковер, сунув под попу подушку. — У madame свои интересы… на конюшне. Почему всех так тянет на конюшню? — Понятия не имею. Но запомню, что соваться туда не стоит, уж больно людное местечко. — Вот, — Рута вытащила из комода коробку. — Здесь, если посмотреть, много интересного найти можно… В коробке обнаружились пуговицы, родные сестры той, на которую девочка навесила плетение. — Со старого платья спорола, все равно оно уже сто лет здесь висит. А вот это — от комода… — кусок золотой пластинки был внушительного веса. Комочки серебра, тщательно ободранные и переплавленные, а потому энергетически нейтральные, впрочем, это ненадолго: все же поле на острове было нехарактерно плотным. — У вас здесь источник поблизости? О таких вещах говорить вслух было не принято, все-таки эйты к родовым тайнам относились донельзя болезненно, и хотя источники по закону не могли принадлежать человеку или роду, являясь общественным достоянием, но… — Вулканы. Внизу. Вокруг острова. Бабушка как-то сказала, что из-за них наш род и отмечен, — Рута вытащила костяную пластинку. С одной стороны на ней была вырезана длинная рыбина, с другой нанесен рунный узор. Правда, несколько косоватый. — И что оно должно делать? Воздушные петли и кусок целительского плетения, безбожно выдранный и существующий как бы сам по себе. — Я хотела, чтобы у меня волосы росли. Бабушка говорит, что у меня не волосы, а мочало. Что редкие. И вообще короткие, а это неприлично… почему стрижка — это прилично, а если волосы сами по себе не растут длинными, то уже неприлично? — Не знаю. Я ведь не эйта. — Повезло тебе. — Как сказать… — я повертела пластинку в руках. — Смотри, нельзя взять и соединить два элемента. Это как масла в воду налить, оно соберется каплями и будет плавать. Разная энергия плохо смешивается, поэтому используют руны объ единения. Их всего восемь, но в разных сочетаниях это дает огромное количество вариаций. Иногда, когда энергетический поток слабый, хватает и одной. Но чем мощнее амулет, тем более прочной должен быть стыковочный узел… я потом напишу тебе парные сочетания. Их придется заучить. Рута кивнула. О да, помню, классическая таблица парных сочетаний мне в свое время изрядно крови попортила, ночами снилась. В ее тайнике нашлись слитки металлов, драгоценные и полудрагоценные камни, старый инструмент и горелка, причем заправленная полупрозрачным маслом, которое издавало весьма характерный аромат. — Где взяла? — В ангарах. Там много. И горит хорошо. Это я на собственной шкуре испытала. Горело масло и вправду хорошо. А вот использовать горелку вне лаборатории… — Дом спалить не боишься? Рута пожала плечами. О доме она думала меньше всего, а о собственной безопасности и вовсе не думала. Нет, пожалуй, наше обучение придется начать именно с простейших правил. — Достаточно искры, чтобы твое платье вспыхнуло. Как ты думаешь, как скоро кто-нибудь придет на помощь? Молчание было ответом. — Правила существуют не только, чтобы людям жизнь портить. Я вернула горелку в коробку. И пуговицы ссыпала туда же. — Но этим мы займемся позже. Где ты нашла нож? На долю мгновенья лицо Руты застыло. Мне почудилось даже, что вот сейчас она передумает. Вновь вспомнит ту свою привычную роль — капризной девчонки, которая ни за что не расскажет того, что нужно другим. Просто из упрямства. — Там, — она со вздохом поднялась. — Здесь… много всего. Только мало нужного. Я искала… мне дают деньги, но требуют, чтобы я тратила их на полезные вещи. По бабушкиному мнению полезные. Мне присылают каталоги с лентами вот или с кружевами. А на кой мне еще ленты? Действительно. Она ловко пробиралась сквозь завалы мебели, я едва успевала следом. Перед зеркалом Рута остановилась ненадолго. Пыльное, с темным стеклом, перерезанным трещиной, оно выглядело уставшим. И отражение в нем получалось мутное, будто наспех нарисованное. — Бабушка говорит, что я позор рода, что мама могла бы кого посимпатичней в любовники выбрать. А отец дурак, если верит, что я его крови. Но он не верит. Я знаю, он проверял… — Меньше слушай. — Я и не хочу. Само получается, — она дернула себя за косичку. — Как думаешь, когда подрасту, стану посимпатичней? — Некрасивых эйт не бывает. — У мамы бабушка из простых… — Но остальные-то из сложных. Кровь эйтов не так легко разбавить. И вообще… ты хочешь красивой стать и замуж, или умной и в артефакторы? — Пока не решила, — Рута отвернулась от зеркала. — Идем. Только осторожно. Там совсем старые вещи… Накренившаяся витрина для посуды. Стекла выехали из рассохшихся рам и упали, рассыпались ледяными осколками по полу. Пыли здесь было больше, она лежала плотным серым ковром, на котором оставались следы. Мои. Руты. И снова Руты, но старые. Вот диван, на который взгромоздилась пара стульев. Оба сломаны, торчат ножками вверх, будто пики выставили, не желая пропускать нас. Рута ловко втиснулась между диваном и секретером, в котором не хватало половины ящиков. — Здесь, — она оказалась на пятачке пространства, заваленного мебелью. Софа. И козетка. И махонький столик, то ли туалетный, то ли для какой-то игры. Даже каминная решетка, придавившая пару растерзанных пуфиков, нашлась. — Чехол сняли… то есть, может, его вообще не было, — Рута оседлала хромоногий табурет. — Я думала, вдруг в столе что найдется. Иногда перья стальные забывали или вот чернильницы. С чернильницы много чего наковырять можно. Я кивнула. — Открыла ящик, а в нем… завернут был. Тряпку я оставила. — Здесь? — ящик поддался не сразу. Он, рассохшийся, застрял, скрипел, и у меня появилось ощущение, что еще немного, и ящик попросту рассыплется. Но нет, что-то хрустнуло, и он выскользнул, едва не ухнув мне на ноги. Ящик оказался неожиданно тяжелым. А еще пустым. Рута нахмурилась. — Точно этот, — она почесала кончик носа. — Тряпка такая… как полотенчико. И вся в пятнах красных. Я сразу поняла, что кровь… не люблю крови. Йонас как-то курицу зарезал… ну, когда еще никто не понимал, что с ним… украл, притащил в комнату и зарезал. Крови было… он весь изгваздался. А потом сидел и плакал… ага… я видела. Дурак какой. Если жалко, то зачем резать было? Девочка не лгала. Я потрогала сухие темные пятна, которые прилипли к древесине. Кровь? Похоже на то. Значит, здесь прятали нож? Завернутый в то самое полотенчико.