А теперь вот вернуло. Подросшую, но… все равно ту, прежнюю, разве что более гладкую, ибо море не терпит острых вещей, вот и обмяло, перелепило человеческое тело на свой лад. — Кири, Кири… Ее тело покрывала мелкая рыбья чешуя. Нос сделался плоским. А рот — безгубым. Зубы ее были остры, и Кирис знал, что близко подходить не стоит, потому как ведьмы и вправду не брезгуют человечиной. — Мясо, — кивнула она. — Сладкое. Теплое. Рыбье — холодное… кровью поделишься? Тогда что-то скажу. — Что? — Поделись сперва. — Это сон, — Кирис осознал это ясно и, осознав, вздохнул с немалым облегчением. — Это всего-навсего сон… — Во снах с людьми разговаривать легче, — Илзе не собиралась отрицать. — Так-то вы не слышите… почти никто не слышит. — Ты слышала. И что хорошего получилось? Ты умерла. — Я жива. — Для людей. — Люди совсем все забыли, — Илзе вышла из воды и уселась на камень. Этот длинный плоский валун дядька использовал, чтобы чистить рыбу. Камень за долгие годы успел пропитаться темной рыбьей кровью, сделался склизким и неприятным. Но Илзе провела пальцем по верхушке его и палец сунула в рот. Зажмурилась. — До людей эти земли принадлежали иным… — Ведьмам? — Сарраш. Их зовут сарраш. Они умели кормиться морем… и приняли людей. У сарраш много женщин и мало мужчин. А человеческие — теплые… приходи ко мне, Кири. Позови. И я откликнусь. Хочешь, я принесу тебе жемчуг? Черный, большой? Его хватит, чтобы купить земли. Я помню, люди стали продавать то, что им не принадлежит. Но пускай… — Ты… — Тоже сарраш. Их кровь давно смешалась с вашей. Она спит, но порой просыпается. Отец хотел меня убить. Знаешь? — Откуда? Нам сказали, что ты… что море тебя забрало. — Забрало, — Илзе разглядывала свой палец, который заканчивался острым изогнутым когтем. — Потом… он ударил меня по голове камнем. Сказал, что следовало бы раньше… что это все прабабка… про нее всякое говорили. Он ударил и бросил в море… думал, что я утону. И я утонула. Пришлось… люди злые. — Не все. — Многие. Так ты позовешь меня? Я помню, я тебе нравилась. — Это было давно. — Ты все-таки подарил мне платье. Красивое. Спасибо. И за то, что помнил. — Я рад, что ты жива. Илзе рассмеялась, звонко и весело, как раньше. Кири, Кири… ржавые гири… обманула дурачка на четыре кулачка… — А если так? — она отряхнулась и… чешуя исчезла, как и когти. Девушка, сидевшая перед ним, была обыкновенна. Разве что… немного отличалась от других, но чем именно, Кирис не мог понять. — Так лучше? Или все еще боишься? — Зачем тебе это? — Кирис сделал шаг и оказался возле камня. Хорошо, что это сон. Во снах многое проще. Он коснулся темных длинных волос, что плащом легли на покатые плечи. Они отливали прозеленью, но это только если приглядеться. Наверное, тогда же будет заметен и серебристый отблеск в глазах. И… черные ногти. А еще Илзе была теплой, но не обычно, как другие люди, она горела, вот-вот грозя вспыхнуть. — Не знаю… нас немного. И мы не любим жить рядом друг с другом. Но я… все-таки слегка человек. Иногда устаю от одиночества. Хочешь, расскажу интересное? — За кровь? — Тебе жалко? — Нет, — Кирис протянул руку. — Пей. Илзе не стала отказываться. Она черканула по запястью когтем и приникла к ране губами. Она тянула кровь и вместе с нею силы. Тянула жадно, и в какой-то миг показалось, что она не сумеет остановиться, выпьет все досуха. Но нет. — Спасибо, — она облизала красные губы. — Ты все еще добрый. И наивный. Ты знаешь, что твой дядька забрал твой дом? И что ты никогда не был нахлебником? Родители оставили тебе деньги… — Теперь знаю, — Кирис сел рядом на грязный камень. — Это… прошлое. — Оно никогда не отпускает. Под взглядом светлых рыбьих глаз неспокойно. — Он называл тебя дармоедом. Он говорил, что бросил свой дом и дело, чтобы тебя вырастить, а на самом деле… — У него не было ни дома, ни дела, пока он не забрал чужие, — Кирис коснулся горячей щеки. Кожа. Мягкая. И ни следа чешуи. Куда подевалась? — Он много пил. И еще играл. А когда проигрывал, то злился… И Кирису приходилось прятаться. А еще ночевать на берегу. Он прятался под старой отцовской лодкой, там и спал. Летом еще ничего, а вот зимой подмораживало, не спасало и тряпье, которое Кирис притащил. Впрочем… все в прошлом. — Он утонул в том году, — сказала Илзе. — Сам? — Он был пьян… кто лезет в море пьяным? Оно не простит… да и у меня хорошая память. А вот кровь его я брать не стала. Горькая. У пьяниц всегда кровь горькая. Рыбы этого не чувствуют. Тебе его жаль? — Нет. Кирис в последний раз заглядывал домой двадцать лет тому назад… странно как. И наверное, если дядьки действительно не стало, стоит навестить… просто посмотреть. С другой стороны, в том доме уже ничего не осталось от прошлого, родительского. Так чего ради? — Ты это мне хотела рассказать? — Не только… не бойся. У меня уже есть мужчина. А мы выбираем только раз в жизни. Может, поэтому нас почти и не осталось? Ее волосы были мокрыми. С них натекла целая лужа, и вода казалась красной, как кровь. — А я просто хотела предупредить… ты был добрым. Ты прятал меня под лодкой, когда… помнишь, той зимой? Мы вместе провели ночь. Сидели, закопавшись в тряпье, слушали море. Илзе слушала, а Кирис пытался понять, что такого есть в шелесте волн, что он способен заворожить. — На следующий день ты исчезла… Она кивнула. — Но ты был добр… остерегайся твари. — Какой? — Из запределья. Сарраш помнят добро… и не едят людей без веской на то причины. Наверное, это можно было счесть полезным знанием. — Тварь здесь. Давно. Она проснулась. Она приняла свою суть. — Илзе поморщилась. — Тварь пытались утопить в море, но оно не принимает тварей. Теперь она здесь. Шепчет. Не слушай голосов. Тварь хочет тебя убить. И не только тебя. — Спасибо.