Жестким таким пальцем. А вот волна силы, поглощенная силовым полем, удивила… он нарочно? Наверняка, нарочно, уж больно невинный взгляд. — Что-то не так? — поинтересовалась Лайма. Вот поганец… не будь на мне защиты, я бы съежилась от боли. И Этна свистнула, соглашаясь, что мальчишку стоит проучить. — Извините, я, кажется, на ногу наступила… — сказала я и действительно наступила мальчишке на ногу. И не стоит морщиться, сама знаю, что ботинки на мне с набойками шипастыми, которые кожу пробивают на раз. Что поделаешь, на Ольсе часто бывают морозы после дождя, и тогда все вокруг, включая посыпанные песком дорожки, становится скользким. Вот и приходится… Мальчишка скривился. — Нечаянно, — я тронула бусики. — Значит, это не ваш дядюшка? — Это бабулин любовничек, — сквозь зубы процедил Йонас. — И ногу убери, корова… — Йонас, нельзя же вот так… — А как можно? — он стиснул кулаки. — Делать вид, что все нормально? Сколько вы готовы это терпеть? Вы ненавидите друг друга, а терпите… ты бабку, она тебя… вы вместе… Мальчишка побелел. А вокруг губ появилась синеватая кайма. Интересно, однако… — Папашу с его бредовыми идеями. Тетку, что трезвой бывает только по праздникам. Но я ее даже не осуждаю, сам бы запил… — Йонас! — Еще и это… уродище прибыло. Ее и вправду ко двору потащат? А мне придется называть ее мамой? — Упасите боги, — воскликнули мы с Лаймой одновременно. А мальчишка развернулся и бросился прочь, не отказав себе в удовольствии громко хлопнуть дверью. — Извините, Эгле, — Лайма прикусила губу. Кажется, она с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. — Он… хороший мальчик, но сами понимаете… возраст такой… — Сложный. — Именно. И здесь тоже… ему хочется большего, я бы его отпустила, но Ирма… — она замолчала и вздохнула. — Она боится… — Сердце? — Что? Как вы… Я коснулась губ. — И сердце тоже… Ирма полагает, что он… не совсем тот наследник, который нужен. И в этом моя вина, — Лайма отвернулась. И вдруг стало ясно, что время все же коснулось блистательной эйты, оставило ей мелкие морщины на шее. Веки подпухшие. Под глазами темные круги. Я не хочу сочувствовать, ни ей, ни кому бы то ни было из их семейства, которое отняло у меня столько лет жизни. Хотя… следует признать, что и дало немало. Без них не было бы ни Корна, ни Ольса с сала Терес. Новых работ. Этны. — Сауле… — Это от нервов. У нее очень деятельная натура, которой мало просто сиять в свете, тем более что это никогда Сауле не интересовало. Вот и получается… — А Кирис? — Мар так захотел. Договор подписан… уже пять лет, как подписан. Но свадьба так и не состоялась. Любопытно. — Вам здесь не нравится, — Лайма все же взяла себя в руки. — Не знаю, зачем Мар вас притащил… лгать он может им, если повезет, поверят, но я успела его изучить. Поэтому… послушайте моего совета. Уходите. Из дома, с острова… вам ведь есть куда? Я помогу… пока еще не поздно — уходите. ГЛАВА 17 Выход к морю я сама отыскала. Не так уж сложно, когда за тобой не следят. Мар, привезя меня на остров, явно решил, что с него хватит, и благоразумно закрылся в кабинете. Государственные дела, они такие, требуют постоянного внимания. Прочие же обитатели особняка, верно, рассудили, что, коль уж избавиться от меня в ближайшее время не выйдет, надо меня терпеть. А делать это лучше на расстоянии. Понимаю. Прислуга и та старательно делала вид, что меня не существует. Пожалуй, раньше подобное отношение крепко бы меня задело, но теперь я лишь порадовалась свободе. И выбралась к морю. Надо сказать, что Бейвир весьма отличался от Ольса. Более пологие берега, на которых успела нарасти земля. И деревья, на ней укрепившиеся, крепко держались корнями за скальную подложку. Местные сосны вырастали просто-таки до неприличных размеров, а под ними скрывалась трава. И даже цветы. Полупрозрачные осенние колокольчики привлекали шмелей и бабочек, и я остановилась, присела, любуясь этакой красотой. На Ольсе росли мхи. А вот цветы, так только в горшках Гедре. Здесь и море было… усмиренным? Успокоенным. Темное, какой-то невероятной синевы, оно то выбиралось на песчаную косу, то отползало, оставляя за собой влажные полосы и нити водорослей, но… ни камней, ни раковин, ни мелких юрких крабов, которые на Ольсе были законной добычей местных мальчишек. Крабов жарили на кострах, как и толстые ракушки, запивая горьковатой водой из местных родников. А тут… я смотрела на эту вот гладь, в которой отражалась тень цеппелина. Останки моста разбирали, и я бы не отказалась взглянуть на них поближе, но вряд ли меня допустят. Я, конечно, попрошу… или не попрошу? Мост — сооружение массивное, и остатков много. Отправят их наверняка в ангар, временно освобожденный от цеппелина, потому-то его и подняли. Надо подойти. Глянуть. Я уже почти решилась, когда Этна свистнула, предупреждая о госте. — Доброго утра, — я повернулась, запахивая цветную шаль, подарок Гедре. Вывязанная из жесткой овечьей шерсти, крашенная в семь оттенков пурпурного, она гляделась необычно, возможно, местами уродливо, но была теплой. И непродуваемой. А местным ветрам пусть и далеко было до тех, оставшихся на Ольсе, но и они уже несли на крыльях своих осень. С осенью же не шутят. — И вам доброго утра, — ответил дядюшка Юргис, переступая через гнилую коряжину. Вросшая в песок, та успела покрыться толстым слоем мха, но растопыренные ветви-пальцы по-прежнему гляделись грозно. — Гуляете? — Люблю свободу. — Кто ж ее не любит… Он сменил мундир на светлый свитер свободной вязки, который, впрочем, не смотрелся чуждо. На Ольсе мужчины носят похожие, правда, отнюдь не кашемировые, да и узоры вывязывают осмысленные. А здесь… пара рун, сплетшихся вместе, но друг друга гасящих. Все-таки у классического образования есть свои недостатки. — Мне показалось, вам одиноко, — его голос звучал низко, а я вновь ощутила, как быстро, пожалуй, чересчур уж быстро застучало мое нелепое сердце. С сердцем всегда так. Нельзя ему доверять. — Показалось, — я стиснула хвост шали. — Я привыкла к одиночеству. — Молодые красивые девушки не должны быть одиноки. Он сделал шаг ко мне.