— Серьезный противник, — осторожно сказал старшина Урт, так как Олкфед вновь приник к биноклю, — «Принцесса Каденс» введена в строй всего три года назад, «Дух Эппалузы» — восемь, но недавно прошел модернизацию. Оба очень быстры и идут на полных парах. Нам с ними не тягаться. — А что на счет вооружения? — По вооружению «Пони темный» формально имеет фору. Практически же разница нивелирована подчистую. У нас нет главного калибра и половины крупокалиберных орудий. Они наверняка это учли. Идут на двадцати узлах с превышением в пятьсот метров. И, если хотите знать мое мнение, на благородный бой орлов в небесах это похоже не будет. Скорее, на двух злых и быстрых щенков против старого больного кота. — Кажется, эти господа не любители честного боя? — Отнюдь. Насколько я понимаю, хотят зайти сверху. И расстрелять вблизи, — неохотно сказал бомбардир, теребя усы, — И противопоставить нам нечего. Машина работает на полную, шесть узлов — это максимум, который она способна выдавать. И выше нам тоже не подняться, на пределе идем. Значит, еще минут десять и… — Товарищ Сталион! — из рубки выглянула боцман Овеног, поправляя бескозырку, — Радио-передача с «Духа Эппалузы!». «Пони темный, личный приказ Принцессы Луны. Немедленно остановить машины и лечь в дрейф. Орудия разрядить и зачехлить. Личному составу покинуть капитанский мостик». — Надо же соблюсти формальности… Передайте им, товарищ боцман, «Требования выполнять отказываемся. Коммунисты не сдаются». — Уже передала, товарищ Сталион, — залихватски козырнула серая пони, немного розовея, — Только своими словами. Звучало как «А ты, навозный жук, чью мать на сеновале пьяный ишак…» — Спасибо, боцман Овеног! Уверен, они уловили смысл. Где-то вдалеке хлопнуло. Как раскат грома, приглушенный большой пуховой подушкой. Узкая белесая черта раскроила небо, то и дело закапываясь в облака, чтобы скользнуть под самым носом у неторопливого «Пони темного» и пропасть. — Еще как уловили, — проворчал бомбардир Олкфед, — Пристрелочный, главным калибром. Метко положили. Еще не… Палуба под ногами Сталина вдруг подпрыгнула, точно кто-то в трюме треснул по ней снизу огромной кувалдой. Оглушительный звон ударил по барабанным перепонкам. Сталин едва удержался на ногах, и то — лишь потому, что ног этих было четыре. — Накрытие! — доложил старшина Урт, — Попадание на семь часов, уровень третьей палубы. Пробоина, пожара, кажется, нет. — Расчеты, по боевым местам! — крикнул Олкфед, легко перекрикивая тяжелый мерный рокот двигателей «Пони темного», — И вы, товарищи, тоже уходите отсюда. Сейчас здесь начнется черт знает что… Не успел он договорить, как еще два попадания сотрясли корабль. Удары были легче предыдущих, но сразу же вслед за одним из них брониносец качнул носом и немного накренился на левую сторону. И откуда-то со стороны его кормы вдруг поднялся трепещущий тонкий жгут дыма. Брониносец, готовящийся в бою, был похож на осажденную крепость, в которой трубы сыграли сигнал тревоги. Все пони и пегасы спешно занимали места, удивительно ловко лавируя между препятствиями. Отовсюду доносились приказы, короткие отзывы, треск переговорных устройств, деловитое жужжание поворачивающихся броневых тумб. — Пятый расчет, занимай места! — Готов к бою! — Включить пожарный гидрант верхней палубы! — Где старшина Тасси? — Немедленно!.. Под трибунал!.. — Рзршите длжить!.. — На себя тяни, тупица! — Третья палуба, доложить о повреждениях! Аварийную команду — вниз! — Торпедоносцы! — тонко пискнула боцман Овеног, — Сверху! Зашли от солнца! Зенитные автоматы, к бою, мать вашу рогом трижды! Товарищ Сталион, уходите на мостик! — Еще чего… — бросил Сталин, не обращая на нее внимания, — Где здесь ближайший автомат, товарищ?… Отделение для зенитного расчета оказалось тесным и крошечным, как башня танка. Но, по счастью, пустым. Сталин торопливо опустился в непривычное кресло, рассчитанное на четырехногого стрелка, дернул на себя зубами прицельную планку. Сквозь ровные линии секторного прицела он увидел колышущиеся пушистые овчины облаков, белых и серых. «Никогда не доводилось стрелять из чего-то подобного. Как же неудобно…» Устройство оказалось простым, как он и предполагал. Удобные верньеры, педаль гашетки под правым копытом. Сталин шевельнул спаркой длинных стволов влево-вправо, чтобы освоиться, и зенитный автомат, покорный его воле, мгновенно среагировал. Не хватало второго номера, чтоб подавать патроны, но с этим он должен справиться и сам, не жеребенок. Главное… Пегасы появились так внезапно, что тело не успело среагировать. Два или три ярких пятна пронеслись сверху вниз, стремительные, как крупные дождевые капли, возвещающие о начале грозы. Сталин успел разглядеть одинаковые темно-синие комбинезоны и гудящие от напряжения крылья. И еще — какие-то продолговатые металлические предметы под ним. Сталин, застонав от напряжения, развернул спарку, пытаясь поймать стремительные цели в ставший вдруг неожиданно большим и неуклюжим прицел. Гашетка ушла вниз с легким хрустом. Автомат стал бить короткими шипящими очередями, превратив кусок неба в серо-голубую выкройку, исчерченную резким пунктиром. Поздно. Слишком маленькое упреждение. Пегасы легко уклонились от огня, повернулись вокруг своей оси — и вдруг обрушились на «Пони темного» в резком стремительном пикировании. Продолговатые металлические свертки отделились от них и полетели вниз, к палубе. Какое-то мгновение казалось, что они пропали, словно пролетели сквозь корпус, слишком уж долго не было слышно взрывов. Но пегасы не промахнулись. «Пони темного» вновь тряхнуло. Это было не резкое сотрясение вроде первого, скорее крупная болезненная дрожь. Словно брониносец терзал приступ жестокой лихорадки. На палубе закричали, пронзительно, тонко. Сталин услышал злой треск огня. «Не уйдешь, — подумал он, ощущая вдруг, как тяжелая спарка становится необычайно легкой и послушной, — Не уйдешь от меня, фашист…» Одного пегаса он поймал на отходе. Делая противозенитный маневр, легкий торпедоносец слишком забрал вправо — и оказался прямо в металлическом кольце прицела. Гашетка почти без сопротивления ушла в пол под копытом Сталина. БДУ-БДУ-БДУХ! Пегас пропал. Превратился в тающее среди облаков пятно тлеющих перьев, почти мгновенно пропавшее. Молодец, Коба. На что-то все-таки годен. Сталин попытался достать одного из ведомых, но тщетно. Тот молнией извернулся над самой палубой, и в иммельмане резко ушел в бок. Уже без своего смертоносного груза. Палуба дрожала не переставая. Ее сотрясали десятки попаданий, от которых «Пони темный» болезненно скрежетал, трещал, скрипел и стонал металлическим голосом. Прежде свежий воздух был пропитан запахом гари, таким едким, что от каждого глотка начинала кружиться голова. Где-то трещали пожары, Сталин чувствовал их горячее дыхание, от которого воздух над самой палубой тек, плавился, дыхание, которое, казалось, вот-вот опалит его хвост. «Терпи, — буркнул „внутренний секретарь“, заставляя его вновь приникнуть к раскаленной зенитной спарке, — Эти пони оказались здесь только из-за тебя. И ты будешь последним, кто покинет этот корабль». Третий пегас, сиреневый с красной гривой, попытался сделать заход прямо на зенитный автомат. Его движение было стремительно, прицел не поспевал за ним. Сталин понял, что ему не успеть, ни за что не успеть. Сейчас блестящие металлом капли хлестнут прямо в лицо и, быть может, ты успеешь ощутить последний горячий поцелуй, прежде чем превратишься в клочья тлеющей шерсти, разбросанные по искореженному боевому отделению… В последнее мгновенье, когда пегас вошел в зону прицельного бомбометания, наперерез ему устремилась ярко-голубая размытая линия. За которой тянулись длинные радужные полосы. Короткий удар, кажущийся беззвучным из-за адского грохота на палубе — и сиреневый пегас с фиолетовой гривой, беспомощно кувыркнувшись в воздухе, уходит вниз, неуклюже, как сбитое с ветки переспевшее яблоко. — Гляди в оба, усатый! — Рэйнбоу Дэш отсалютовала ему копытом, на секунду зависнув напротив, — И не умирай! Это будет самый крутой бой в нашей жизни! И, кажется, самый короткий… — Где товарищ Пинки Пай? Он только сейчас вспомнил про начальника ГПУ с ее розовым воздушным шаром. Превосходная цель для торпедоносцев, легкая, как мишень на полигоне… — Ушла вниз! На предельно-малую, в облака! Давай о себе думать! Вы бы никогда не оказались в этом грохочущем и скрежещущем аду, если бы думали о себе… Не ныть, Коба! Не ныть! Держи хвост пистолетом и не отпускай гашетку. Коммунизм, ради которого ты обрек на смерть столько пони, это не служение одному единственно-верному идеалу. Это вклад каждого в общее счастье. И если каждый отдельно взятый пони не готов сложить головы ради этого счастья, значит, нет здесь никакого коммунизма… Значит, напрасно развивается над дымящейся палубой красный флаг. Он успел подбить еще двоих. Первый торпедоносец шел в пологом пикировании, рассчитывая, видимо, поразить боевую рубку и батареи крупокалиберных орудий. Сталин не дал ему такой возможности. Зенитный автомат пророкотал оранжевыми сполохами и разрубил пегаса напополам. Четвертый был палубным штурмовиком. Лишенный торпед, он был вооружен парой автоматических орудий под крыльями. Он успел сделать несколько заходов над палубой, свинцовой плетью хлеща орудийные и пожарные расчеты, наблюдателей, корректировщиков и вестовых. Прежде чем короткая очередь снесла под корень его крылья и голову. Потом удача закончилась. Сталин не сразу понял, что произошло. Он просто вынырнул из зловонной обжигающей бездны, в которой сам не помнил, как оказался. Легкие разъедало кислотой, перед глазами плыли траурные круги цвета индиго. На языке — отвратительный привкус гари. Свежего воздуха… Хотя бы глоток. Тело, ставшее неуклюжим и непослушным, как старый разваливающийся трактор, едва шевелилось. Надо заставить его выбраться наружу. Сквозь резь в слезящихся глазах Сталин разглядел контур люка. И искореженные обломки спаренного зенитного орудия, которые лишь чудом не раздавили его своим стальными объятьями. Наверно, где-то рядом лопнул «чемодан» с крейсера. Или кто-то из торпедоносцев оказался необычайно удачлив. Сейчас это не имело значения. Сталин выбрался на палубу. Палубы больше не было. Лишь затянутое клубящимся черным дымом пространство, прорезанное десятками оранжевых огненных плавников, танцующих и шипящих под ударами ветра. Покосившиеся орудийные башни слепо смотрели в небо молчащими стволами. Где-то суетился пожарный расчет, тщетно пытаясь переносной помпой загнать пламя под палубу. Это была не палуба, это был охваченный огнем город, гибнущий, скрежещущий, но не сдающийся. Кое-где еще палили зенитные автоматы, два или три. Огрызались некоторые крупокалиберные орудия. Судя по тому, что от них осталось, били они практически вслепую, подчиняясь не командам корректировщиков, которых уже не было, а бушующей в груди пролетарской ярости, которая могла поспорить с самым горячим пламенем. «Дух Эппалузы» и «Принцесса Каденс» нависали над «Пони темным» двумя огромными парящими островами, ощетинившимися орудиями. Их корпуса были окрашены в светло-серый цвет пасмурного неба, и сейчас можно было различить каждую заклепки на их хищных продолговатых силуэтах. Они били в упор, разделывая стонущий корпус «Пони темного» с размеренностью опытного мясника, разрубающего подвешенную тушу. Это даже не было боем. Это было хладнокровным добиванием дерзкого беглеца. Казнью зарвавшегося мятежника. Сталин видел, как от удачного попадания одна из труб брониносца накренилась, как исполинское дерево, подрубленное под самый корень, и рухнула поперек верхней палубы с ужасающим грохотом, Целый ряд попаданий крупокалиберных орудий с «Принцессы Каденс» выпотрошили капитанский мостик, выбив наружу месиво из осколков бронестекла, хрустальной крошки и тлеющих обломков. Торпедоносцы один за другим проходили над «Пони темным», усеивая его объятую огнем палубу все новыми и новыми раскрывающимися огненными бутонами. — Мы хорошо бились, товарищ Сталион… Это был главный канонир товарищ Олкфед. Он лежал на покосившейся палубе, привалившись к остову орудия. Если бы не лужа черного цвета под ним, можно было бы подумать, что председатель ревкома беззаботно отдыхает после долгой и утомительной работы. Впрочем, в каком-то смысле так и было. — Хорошо бились. Как вы говорили. Рево… революционная борьба с угнетателями, да? До последнего пони. — До последнего пони, — сказал Сталин тихо, — До последнего снаряда. До последней капли крови. Олкфед кивнул, словно этот ответ его удовлетворил. Попытался подкурить папиросу, но не смог — копыта были обожжены и едва шевелились. Сталин взял в рот зажигалку, не обращая внимания на полыхающую палубу, и помог ему подкурить. — Жил ради дружбомагии, а умер ради коммунизма, — Олкфед скрипуче рассмеялся, — Вот дела… Но мы им тоже всыпали, товарищ Сталион. Как выразилась боцман Овеног, сыпанули перцу под хвост… Зацепили «Дух Эппалузы» и дали пару горячих прямых «Принцессе Каденс»… — Кто-то из ревкома уцелел? — Не знаю. Боцман Овеног в арсенале. Готова взорвать оставшиеся снаряды, когда… Когда станет совсем плохо. Старшина Урт пытался корректировать огонь с мостика. Наверно… Нет, не знаю. О, дьявол… Сталин оглянулся. В самый раз, чтоб увидеть гудящий ярко-желтый хвост огромной кометы, тянущийся к дымящемуся «Пони темному». Это не было похоже на след снаряда, слишком яркий, слишком большой… Умирающий корпус брониносца содрогнулся от титанического удара, по сравнению с которым даже попадание главным калибром крейсеров мог показаться не страшнее легкого хлопка. И это был тот удар, который переломил хребет умирающему кораблю. Под звон лопающихся переборок, исторгая из горящего чрева десятки дымных хвостов, он медленно стал снижаться. — Это еще что за черт? — Это «Вандерболты», усатый, — буркнул кто-то под ухом, — Соарин. Пробил корпус навылет. Ужасно круто. Рэйнбоу Дэш выглядела так, словно побывала в аду — и вернулась обратно. Радужный хвост тлел, от него осталась едва ли половина. Грива черна от гари, глаза слезятся. И по тому, как тяжело пегаска опустилась на палубу, припав на передние ноги, Сталин понял, что этот бой и ей дался нелегко. Она выглядела, как истребитель, чудом вышедший из тяжелого многочасового сражения и едва дотянувший до аэродрома. — Ужасно круто, — подтвердил Сталин, — Правда, товарищ Олкфед? Старший канонир не ответил. Взглянув на него, Сталин увидел тлеющую папиросу, лежащую на палубе, возле обожженного копыта. Председатель ревкома получил заслуженный отдых. — Надо уходить, — сказала Рэйнбоу Дэш, отряхиваясь, — Все, конец «Пони темному». Добунтовался. Машинное отделение горит, скоро начнут рваться арсеналы. Убираемся, если хотим сохранить хвосты! Давай, шевелись! — Надо собрать уцелевших, товарищ Рэйнбоу! Коммунисты своих не бросают. — Даже отважная Дэринг Ду уходила от врага, когда не было шансов на победу! Нет здесь уцелевших, усатый…