Несмотря на не очень оптимистичный настрой Олкфеда, экипаж «Пони темного» не производил пораженческого впечатления. Фигуры на палубах двигались собранно и ловко, с грациозностью цирковых пони, которым ничего не стоит запрыгнуть в узкое кольцо или прогарцевать на передних ногах. Бездельников здесь не было, каждый член экипажа был занят своим делом. Несмотря на подавляющее количество пегасов, встречались здесь и обычные пони, которые ничем не выказывали своего страха перед воздушной стихией. Сталин обратил внимание на две фигуры, стоящие за спиной Олкфеда и словно бы ждущие своей очереди вступить в разговор. — Это наш ревком, — пояснил Олкфед, поймав взгляд Сталина, — Сейчас представлю. Боцман Овеног и старшина второй статьи Урт. Эта парочка была непохожа друг на друга в той же мере, в какой сам Сталин был не похож на главу здешнего ревкома. Боцман со странным именем Овеног оказался юной пони, возраст которой Сталин навскидку оценил бы лет в десять. Даже не юная кобыла, а сущий жеребенок, пусть и носящий свою бескозырку с не очень скрываемой гордостью. Серая шерстка и почти белая грива дополняли образ, но не «воздушного волка», а, скорее, юного гардемарина, впервые оказавшегося на палубе боевого корабля. Или вовсе застенчивой гимназистки. При виде Сталина боцман Овеног смущенно потупилась, хлопая длинными ресницами. И Сталину наверняка бы еще долго пришлось терзаться разгадкой этого странного назначения, если бы не случай. Один из пробегающих с деловитым видом пегасов оступился, наступив на швартовочный трос, подвернул ногу и, не успев воспользоваться крыльями, растянулся на палубе, рассыпав целый ящик деталей, который держал в зубах. В одно мгновенье Овеног преобразилась. — Ну ты, курица безногая! — рявкнула она так, что с бедного пегаса слетела бескозырка, а Сталин от неожиданности едва не отпрянул, — Ты, кляча столетняя, сейчас у меня парить будешь! А ну не лежать! Вперед! Колбаса лошадиная! Ощипаю и в суп брошу! Встать! Живо! Падаль дурная! Желудок скотский! А ну встать, так тебя растак через шканцы двадцать раз! Плети отведаешь! Только сейчас Сталин заметил, что, несмотря на юный возраст, боцман Овеног является обладателем кьюти-марки. И даже не удивился, увидев изображение маленького и изящного девятихвостого кнута. Когда испуганный пегас испарился, боцман Овеног снова стала застенчивым жеребенком, смущенно ковыряющим копытцем палубу. Старшина второй статьи Урт производил более благообразное впечатление, возможно, благодаря очкам, делавшим его лицо почти интеллигентным, или гривы, которая, будучи немного длиннее заведенных на клаудсдейлском флоте фасонов, придавала своему обладателю некоторый оттенок вольнодумия и либеральности. В остальном же старшина Урт был вполне обычным ультрамариновым пегасом средней комплекции, с бутылкой яблочного сидра на крупе. — Нас троих в ревком выбрали, стало быть, — канонир Олкфед закурил папиросу, от едкого дыма которой у Сталина начали слезиться глаза, — Нам, значит, и отвечать за эту братию… — Четкого плана мятежа, насколько я понимаю, не было? — Какой там план… Только когда капитана и старших офицеров в облака выкинули, до самих дошло, что натворили. Какая там революционная сознательность… А мятеж начался из-за яблок. На борт яблоки червивые доставили. Экипаж отказался их есть. Тогда капитан построил всех и приказал всыпать по десять плетей каждому отказавшемуся. Ну и тут словно черти в нас вселились… Все припомнили проклятым прихвостням Принцессы. И как голодом морили, пока офицеры ананасами объедались, и плети незаслуженные, и ругань, и обиды… Все припомнили. — Нижние чины встали под революционные знамена почти в полном составе, — доложил Урт, — И младшие офицеры — в значительном количестве. У нас агитационная работа давно ведется. Я — секретарь подпольной партийной ячейки на «Пони темном». Агитировали, даже газету подпольную, «Краснокрылый пегас», распространяли… Но даже не мечтали, что сам товарищ Сталион ступит копытом на освобожденную от капиталистического отребья палубу! — Теперь мы вместе, товарищи! — сказал Сталин, — И встанем плечом к плечу в этом бою, в котором коммунизм переломает своим стальным кулаком хлипкий хребет кантерлотской монархии. В этот день красный флаг, который, подобно цветку, распустился над палубой вашего корабля, станет символом нашего единства, выкованного во многовековом горниле пролетарской борьбы. — Ишь как ладно излагает, каналья, — уважительно пробормотала боцман Овеног, немного краснея, — Сразу видно, что грамотный товарищ, не чета нам, клячам грязножопым. Учитесь, черти непарнокопытные!.. Сталин ощущал, что его присутствие и в самом деле ощутимо подняло боевой дух команды. Даже бунт бессмысленный и беспощадный должен иметь перед собой какую-то цель, иначе он становится подобен плаванью корабля в кромешном тумане, лишенном маяков. Боевого запала экипажа «Пони темного» хватило на то, чтобы сорвать с себя натерший шею рабский хомут, но мало кто из них представлял, что делать после этого. Не было ни подготовки, ни плана действий, ни каких бы то ни было долгосрочных перспектив. Так крестьянская кобыла лягает дерзкого обидчика, совершенно не задумываясь о том, что будет делать дальше. «Наивны и молоды, — саркастично отметил „внутренний секретарь“, всегда бесстрастный, — Их спасало только замешательство Кантерлота. Никто не ожидал такой дерзости. Но эти пони даже не представляют, с чем им придется иметь дело. Весь королевский флот отправится за ними в погоню, как только во дворце осознают истинный размах происходящего». Сталин хорошо помнил восстание на броненосце «Потемкин», одну из первых страниц в книге революции, страницу печальную и короткую. Восставший броненосец, бросивший вызов огромной империи, тоже прошел этим путем, подобно комете прочертив ночное небо народного сознания, чтобы, оставив яркий след, испариться в небытии. Тогда мы были слабы, Коба, напомнил он себе. Мы ничем не могли помочь «Потемкину», лишь наблюдали, как он, преследуемый всем миром, отчаянно мечется, теряя силы и уверенность. Нам пришлось оставаться зрителями в том бою, обреченными смотреть, как тает в ледяном море чадящий революционный огонек. Тогда ты обещал себе, Коба, что такое не повторится. Поклялся именем Карла Маркса, что отныне ни один товарищ не погибнет вот так, лишенный помощи и брошенный всеми. И каждый, кто поднимет красный флаг, сможет почувствовать плечи товарищей, вставших с ним в один ряд. Брониносец «Пони темный» не повторит печальной судьбы того, другого корабля. И он — Сталин или Сталион, неважно — сделает все возможное для этого. — Что с вооружением? — спросил он резко, — Корабль сможет принять бой, если возникнет такая необходимость? Канонир Олкфед скривился. — Разве что если против баржи. Главный калибр опечатан, там магический замок, который мог открыть только капитан. Так что главного калибра у нас нет, товарищ Сталион. Осталась только вспомогательная крупокалиберная артиллерия. — Крупокалиберная? — Флотская система вооружений, — подсказал старшина Урт, — К крупокалиберной артиллерии относятся все орудия с калибром ствола более крупа среднего пони. Таковых у нас на борту — четыре батареи по пять орудий. Из них в строю и готовы к бою — одиннадцать. — А прочее вооружение? — Жопа мохнатая да блохи кусачие — вот наше вооружение! — брякнула боцман Овеног, опять краснея, — Это отродье портовых потаскух, пока мы на ремонте стояли, не погрузило бомбы. Дети мерина и свиноматки! Идем пустые, как мое брюхо! Всего арсенала — полторы сотни снарядов да малый комплект для автоматов. — На полчаса боя, — хмуро заметил Олкфед, сплевывая свою папиросу за борт, — И то, если противник будет равным. Возьмутся за нас всерьез — не продержимся и четверти часа. Так что единственный шанс спасти свои хвосты — драпать на той скорости, что есть. — Партия разработала план, — сказал Сталин, — Надежда есть, товарищи. Вот карта. Надо достичь этой точки. — Горы? — Да, товарищ председатель ревкома. В горах подготовлено надежное место. Глубокая долина, в которую можно будет опустить ваш корабль и замаскировать его. Даже если по нашему следу пойдет погоня, ей ничего не найти. Члены ревкома переглянулись. По их глазам Сталин понял, что не так они представляли себе революцию. Они хотели сражаться, пусть и без шансов на победу. А им предлагали бегство. Но здравомыслие победило. — Дотянем как-нибудь… — вздохнул Олкфед, поглаживая короткие густые усы, — Топлива должно хватить. Боцман Овеног, свистать всех наверх! — В… хвост себе свистни! — гневно отозвалась серая пони, — И так идем на предельной! Ты бы, баран толстозадый, не про топливо думал, а про то, что будем делать, если эти ослолюбы за нами пустятся! — Успеем, — неуверенно предположил Олкфед, — Они не решатся. Нам бы еще часа четыре ходу — и все. Там уже не достанут… — Кто тебе эти часы даст, жопа вислобрюхая? Принцесса Селестия? В любой момент нам на голову насрать могут, чучело ты седогривое! Вот насядет на тебя эскадрилья пегасов с торпедами, посмотрю, куда ты хвост свой засунешь! Или даже «Вандерболты»! — Спокойно, товарищи, — рассудительно сказал Сталин, — В этой ситуации нам остается лишь сплотиться перед лицом противника и рассчитывать на свои силы. Помощи ждать неоткуда, значит, мы должны сами позаботиться о своих жизнях. — Ох, жарить мою бабушку, как ты прав, товарищ! — не удержалась боцман Овеног, — Только все это как опилки супротив сена. Перехватят нас на полпути — говно еще три дня сыпаться с неба будет… Они все — в одной большой ловушке, подумалось Сталину. «Пони темный» оказался вовсе не так грозен, как виделось со стороны. Рано или поздно в Кантерлоте сообразят, что в военном отношении он не является серьезной опасностью. Лучше пусть это случится поздно. Тревожное чувство кольнуло его изнутри тонкой ледяной иголочкой. Не бывает так, Коба, чтоб брошенные на ветер поводья подхватил счастливый случай. Надежен лишь тот план, каждая деталь которого тобой учтена и расписана. Но сейчас у них нет даже плана, лишь безумная надежда совершить невозможное. В прошлом ему случалось совершать невозможное, но всякий раз ему казалось, что терпение мироздания уже порядком истощено. Нельзя делать невозможно раз за разом и надеяться на то, что пронесет. Рано или поздно должна придти расплата. Сталин огляделся. Небо вокруг «Темного пони» было укрыто густыми клубами облаков, похожими на безалаберно сделанные детьми украшения из ваты, но явной опасности не таило. Бездонная синь и, где-то бесконечно далеко внизу, аккуратные прямоугольники пашен, изумрудные кляксы лесов и похожие на россыпи леденцов городишки. У него не было причин беспокоиться. Но Сталин ощущал точащее его изнутри беспокойство, возникшее с той секунды, когда он коснулся копытом палубы. Возможно, в этот раз совершить невозможное будет труднее, чем когда бы то ни было раньше. К тому моменту, когда он увидел скользящую над палубой голубую комету с радужным оперением, чувство беспокойства уже вызрело в уверенность. Уверенность, оставлявшую на языке горький хинный привкус. — Палундра! — опустившаяся на палубу Рэйнбоу Дэш тяжело дышала, даже язык вываливался изо рта, — Уффф… Плохие новости, товарищи. Пинки Пай передает, что видит два корабля позади нас. Идут тем же курсом и быстро нагоняют. У нас есть минут двадцать. — Ох, любить меня под телегой кверху лапами! — боцман Овеног присвистнула, — Погоня! Вот и полетали, гуси вы беременные! — Уйти никак не успеем? — На этом-то корыте, на малом ходу? — Рэйнбоу Дэш фыркнула, — Нас даже мой Танк догонит! — Скорость не увеличить, — подтвердил Олкфед уныло, — Да и корпус не выдержит. И так двигатели в раздрай… Сталин ощутил, что все собравшиеся сейчас смотрят на него. И члены ревкома, и Рэйнбоу Дэш, и замерший на своих местах экипаж. Эти пони и пегасы ждали его слова. В эту решающую минуту они все безмолвно вверили ему свои жизни. Потому что верили. Верили в пони, который умеет делать невозможное. — Товарищи… — получилось хрипло, но Сталин быстро обрел контроль над собственным голосом, заставил его звучать гулко и громко, — Послушайте меня. Вам может показаться, что мы на пороге серьезных неприятностей. Но это не так. Революция не знает неприятностей. Это — испытание на нашем пути. Гидра капитализма тщится показать нам свои острые зубы, еще не зная настоящей коммунистической хватки. Это — испытание для нас, товарищи. Проверка нашего революционного духа, нашей выносливости, нашей решительности в достижении поставленных задач. Это тот момент истории, об который, как алмазы о наковальню, проверяется наша пролетарская сознательность. Если мы, наперекор всему, выстоим, если окажемся не сломлены даже перед лицом превосходящих вражеских сил, если не опустим головы и не дадим вновь забить себя в капиталистические колодки… Значит, мы победим. Значит, выйдем из этого испытания с высоко поднятой головой. А история, товарищи, судит не взирая на счет матча. Это значит… — Насовать им горячих каштанов полную жопу!.. — Почти, товарищ боцман, почти. Товарищ председатель ревкома! Объявляйте боевую тревогу! «Пони темный» как настоящий пролетарий, примет этот бой! Глава восьмая «Раньше мы говорили, что „техника решает всё“.Чтобы привести технику в движение и использовать её до дна, нужны люди, овладевшие техникой, нужны кадры, способные освоить и использовать эту технику по всем правилам искусства. Техника без людей, овладевших техникой, мертва. Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса». И. В. Сталин Ощущение грядущего боя всегда казалось ему одним из самых сложных в человеческой палитре. И самым загадочным. Он, посвятивший изучению человеческих душ многие годы, однажды пришел к выводу, что люди, в общем-то, довольно похожи друг на друга, вне зависимости от цвета кожи и партийной принадлежности. Люди одинаково злятся, одинаково любят, одинаково страдают. Конечно, есть несущественные различия, но, в целом, ничего выдающегося. Ощущение приближающегося боя куда сложнее и многограннее пошлой любви, глупой злости или утомительного страдания. Вкус боя — это как вино, имеющее букет из тысячи ароматов, и только настоящий ценитель способен прочувствовать их все. Ледяная дрожь в пальцах. Липкая испарина между лопаток. Пронзительно-тонкое ощущение того, что скоро привычный мир закончится, обратившись чем-то ужасным и прекрасным одновременно. Горячая щекотка предчувствия. Обжигающе-ледяное адреналиновое жжение в мышцах. Едкие укусы накатывающей злости. И то особенное томление, от которого сердце и внутренности делаются тяжелыми и плотными. И, как тонкий эстет, открывая бутылку вина, не спешит плеснуть его в стакан, впитывая запах, так и ветеран многих войн встречает бой спокойно, никуда не спеша, но впитывая каждую деталь, наслаждаясь последними тихими минутами и в то же время гоня их прочь… Минут этих оставалось очень мало, Сталин знал это. Он стоял на верхней бронированной палубе «Пони темного» и смотрел в ту сторону, где за кормой брониносца в изрядном пока отдалении бесшумно плыли, окутавшись густыми облаками, две хищные вытянутые тени. В этих тенях, пока еще не обретших объема, виделось что-то грозное. Как в силуэтах пары акул, что заходят на выбранную цель. А в том, что «Пони темный» — их цель, сомневаться уже не приходилось. — Есть данные визуального наблюдения, — доложил бомбардир Олкфед, отпуская трубку палубного переговорного устройства, — Противник идентифицирован как легкие ударные крейсера «Принцесса Каденс» и «Дух Эппалузы». — Что за корабли?