Несмотря на вопли Платонова, Тошик через день уже располагал зелено-малиновой Риммой Сергеевной на достаточно желтом фоне. Это произведение вполне могло обеспечить ему трояк по живописи вместе с двумя десятками натурных этюдов (новейших маминых и Сашиных плюс прошлогодний снег, который Тошик собственноручно покрыл свежей травяной краской). Правда, въедливый Платонов долго кричал, что это у лошадей колени гнутся назад, а у Риммы Сергеевны — наоборот. Тошик долго с коленями маялся, но так и оставил лошадиные. Куда больше его огорчало, что он не успел прописать голубую (у него малиновую) драпировку со складками. Но грустил он недолго. «Да ладно! Сашка возьмет альбом «Эрмитаж» и оттуда какую-нибудь тряпку передерет. У нее это здорово стало получаться!» — решил он. Весеннее солнце сумасшедше пекло и слепило зайчиками, что так и прыгали на клейких, будто сиропом облитых листьях, на автомобильных боках и на выпуклостях масляной живописи. Тошка шел домой под парусом своего громадного полотна. Не слишком туго натянутый Сашей холст переливался крупными клеенчатыми складками. Тошка, конечно, мог бы завернуть свое творение в бумагу и спрятать от людских глаз. Но творение еще не просохло, особенно краплак мазался. Поэтому прохожие остолбенело взирали на палеолитическую наготу Риммы Сергеевны. Работая в сериале, Тошка привык быть на людях и потому не тушевался среди зевак. Он не сразу заметил, что какой-то человек идет за ним следом. Потом он все же стал различать за спиной сбивчивые шаги. Оборачиваясь, он видел один и тот же мужской силуэт в пиджаке. Когда с проспекта Энтузиастов Тошик свернул в малолюдный переулок, преследователь нагнал его и спросил запыхавшимся голосом: — Вы художник? — Да, — охотно признался Тошка. Он поставил свое непросохшее произведение ребром на асфальт и с удивлением стал рассматривать очень приличного человека в темно-сером костюме, в аккуратном полосатом галстуке. Небольшая борода пучочком, мягкие кудри и серьезные очки, делавшие глаза маленькими и круглыми, придавали незнакомцу тоскливо-чеховский вид. К тому же, несмотря на майский зной, этот человек был бледен, как писчая бумага. На его высоком лбу выступили мелкие и частые капельки пота. — Продайте мне вашу картину, — вежливо попросил Тошика незнакомый человек. — Какую картину? Эту, что ли? — изумился Тошик. — Да, эту. Продайте! Тошик с тревогой покосился на лошадиный склад коленей Риммы Сергеевны, на ее живот с ярко-зеленым пупом, на груди-мешки и красногубое лицо упыря. — Очень много я дать вам не могу, — пробормотал незнакомец, шаря по внутренним карманам своего приличного офисного костюма. — Но все, что с собой… Тошик хотел было заикнуться о скором семестровом просмотре, но смолчал. Никто и никогда не хвалил его живопись, а уж о покупке и речи быть не могло! Зато этот странный человек как зачарованный вглядывался в дежурный Тошкин краплак и газовую сажу, в Тошкины торопливые мазки и грубые линии. Бисерные капельки пота на его лбу налились и укрупнились до размеров весомых бусин, а потом хлынули к щекам, обегая густые брови и твердые строгие очки. На самого Тошку ни одна картина никогда не производила такого глубокого впечатления. Он зауважал незнакомца. — Все, что при мне… Только пять тысяч! — горестно воскликнул странный человек. Смятые купюры дрожали в его влажных пальцах. Тошик вздохнул. Самолюбивая радость приятным сквознячком повеяла в его груди. Он взял деньги комом, не считая, сунул в карман брюк. Человек в очках одними губами, без звука, прошептал «Спасибо!» и подхватил малиново-зеленое полотно сзади, за перекладину подрамника. Мелкими шажками он побежал вспять. Большая картина кренила его то вправо, то влево, но он выправлялся и снова трусил неровно и быстро. — Эй, постойте! — окликнул его Тошик. Незнакомец остановился, втянул голову в плечи, оглянулся. На его бледном лице отчаяние быстро сменялось паникой. Он боялся, что у него отнимут покупку! Тошику даже неловко стало, но он все-таки спросил: — Зачем вы это купили? Вам что, вправду понравилось? Незнакомец грустно сморщился, спрятал губы в бородку. — Это очень личное, — сказал он и снова затрусил по переулку, унося в неизвестность голую Римму Сергеевну. — Как ты мог продать свою единственную обнаженку! — возмутилась Саша, когда Тошик рассказал ей о своем приключении. — Это просто уму непостижимо! Где ты теперь возьмешь другую? — Постараюсь восстановить по памяти, — бодро ответил Тошик. — Я смогу! Эту грымзу я как живую перед собой вижу. Он закрыл глаза и действительно увидел за веками малиновые и зеленые круги, груди Риммы Сергеевны и злобную ухмылку Платонова. — Сейчас же берись за дело! — потребовала Саша. — У нас где-то еще один загрунтованный холст есть. Звонок в дверь прервал ее хлопоты и вообще надолго выбил обоих из колеи. Правда, вначале ничто не предвещало беды — на пороге стоял Саша Рябов. Его большая плечистая фигура, как всегда, олицетворяла надежность и мощь. Однако когда он прошел в комнату и Саша с Тошиком рассмотрели его лицо, то, не сговариваясь, разом спросили: — Что случилось? Обычно лицо Рябова не выражало ничего. Его черты были неприметны, но правильны. Спокойный мужественный взгляд он в течение последнего года отработал на фотосессиях. Но теперь это лицо ни для каких журналов не годилось. Оно все пошло розовыми пятнами, стало растерянным и каким-то деревенским. — Саша, на минуту, — сказал Рябов. — Тошка, сгинь. Тошик сгинул в собственную комнату и упал на небольшой пестрый диван, с шестого класса служивший ему постелью. Сейчас диван стал короток Тошику и заметно кособочился от недетского веса хозяина. Тошик разлегся поудобнее. Он стал думать о придурке, купившем его картину, и о том, что скажет Катерина, когда узнает, что его живопись пошла нарасхват. Он вынул из кармана и положил на тумбочку заработанные чистой живописью мятые деньги. Что, Платонов, съел? Подслушивать Тошик и не думал, однако сестра и Рябов в гостиной сами не пожелали шептаться. — Саша, я уезжаю, — услышал Тошик голос Рябова. — Куда? — спросила Саша без всякого любопытства. — Домой, в Прокопьевск. Пока домой, а там не знаю… Не знаю! — Странно. У вас семнадцатого съемки начинаются. Какой смысл уезжать на три дня? — Саша, ты не поняла, — с нажимом сказал Рябов. — Я уезжаю насовсем. Все бросаю! Саша не желала замечать серьезности сообщения. — Тебя что, из сериала прогнали? — спросила она. — Это не повод для бегства. А институт как же? — Да никак! — почти закричал Рябов. — Я все бросаю! Все кончено! Меня здесь больше нет! Я уезжаю насовсем и хочу забрать тебя. Ты поедешь со мной? — Нет. Она ни секунды не думала. У нее был давно готов этот ответ, давно придуман, давно сидел на кончике языка и выпорхнул легко, без усилий, сам собой. Нет! Саша сама почувствовала, что ответила слишком торопливо, искренне и жестоко. От этого она разозлилась и стала оправдываться: — Что я еще могу тебе сказать? Я ничего не понимаю. Куда ты собрался ехать, зачем? Почему все надо бросить? Что случилось? Почему ты не объяснишь, в чем дело? Я что, неодушевленный предмет, чемодан без ручки, и меня можно забрать или не забрать? — Саша! Тошик услышал стук, шорох, скрип сдвинутого стола и грохот упавшего стула. Саша прошипела: — Только попробуй подойди! Думаешь, я растаю, раскисну? Я Тошку сейчас позову! Тошка сел на диване. Он давно уже перестал думать о придурке с картиной, о Римме Сергеевне и даже о Катерине. Он представлял себе несчастную, в розовых пятнах физиономию Саши Рябова. Он отлично понимал, что там, в комнате, происходит. Рябов, конечно, только что хотел обнять Сашку, а вот она его — нет. Никуда она с ним не поедет! И не пойдет. Даже до ближайшей трамвайной остановки не пойдет. Что делать — все женщины коварны. — Я не могу тебе сказать, почему мне надо уехать, — снова забубнил Рябов своим бодибилдинговым голосом, который так и не стал актерским. — Может, потом объясню… Я в такую переделку попал! Саша, поверь, я просто не могу тебе ничего сказать! — И не надо, раз не можешь. — Саша! Рябов почти плакал. Тошик знал, что сестре Саше сейчас его очень жалко. Но она не любит, когда врут и скрытничают. А Рябов темнит вовсю! — Саша! Саша! — уныло повторял Рябов. — Не говорю ничего — значит, нельзя. Надо мне уехать, понимаешь? Я и так слишком долго тянул. Сколько мог, тянул. Раньше еще надо было… Но я тянул! Из-за тебя! — «Из-за тебя!» «Так надо!» — передразнила его Саша. — Это, наверное, сцена из вашего сериала? Глупейший текст Леши Кайка? Нет, в жизни так не бывает. В жизни друзьям правду говорят, а не голову морочат. В жизни все настоящее! Хлопнула входная дверь. Рябов ушел. Саша ворвалась в комнату брата: — Ты слыхал? — Слыхал. — И что ты обо всем этом думаешь? — Что Саня влип в какую-то историю. Козе понятно. Две пары похожих черных глаз вопросительно уставились друг на друга. — Может, козе и понятно, но не мне, — сказала наконец Саша. — Куда это он влип? Ничего толком не сказал, только мычал. Почему он уезжает? Тут что-то нехорошее. Думаю, это с Карасевичем связано. — С чего ты взяла? — Они ругались, ругались, а потом ваш Федя сразу пропал. Когда Саша рассказала, как поссорились Саша Рябов с Карасевичем, Тошик даже присвистнул: — Ничего себе! Выглядит паршиво. Хотя я не верю, что это Санька Федю урыл. Зато вы с мамой, оказывается, все Самоварову разболтали! Со мной даже не посоветовались. А Самоваров мог, в свою очередь, майору на Сашку накапать. Майор прилип к Сашке, вот Сашка теперь и бесится. — Ты думаешь, это майор его достает?