– Ну, этот хороший парень только что обокрал магазин на две сотни фунтов. А также при нем нашли оружие. – Оружие? – Нож. – Нет. Должно быть, вы что-то напутали. Он не такой. – Слышишь, – обратился полицейский к коллеге. – Дамочка думает, что наш друг Лео Томпсон не того сорта, чтобы нарываться на неприятности. Другой полицейский рассмеялся. – Да он наш давний знакомый. – А теперь, пожалуйста, – сказал первый полицейский, – дайте нам делать свою работу. – Конечно, – ответила Нора. – Конечно. Делай, как они велят, Лео… Он взглянул на нее так, словно она его разыгрывала. Несколько лет назад его мама Дорин пришла в «Теорию струн» купить сыну дешевые клавиши. Ее тревожило его поведение в школе, а он проявил интерес к музыке, и она решила организовать для него уроки игры на пианино. Нора объяснила, что у нее есть электропиано и она умеет играть, но у нее нет формального образования, чтобы преподавать музыку. Дорин ответила, что у нее немного денег, но они договорились, и вечерами по вторникам Нора с удовольствием учила Лео различать мажорные и минорные септаккорды – она считала его отличным парнем, расположенным к учебе. Дорин заметила, что Лео «попал не в ту компанию», но когда он увлекся музыкой, то начал преуспевать и в других областях. И внезапно он перестал ссориться с учителями, зато играл все: от Шопена и Скотта Джоплина до Фрэнка Оушена, Джона Ледженда и Рекса Ориндж Каунти[109] – с равным чувством и самоотдачей. Норе вспомнилось кое-что, что сказала миссис Элм в ее первый визит в Полночную библиотеку. Каждая жизнь содержит миллионы решений. Больших и малых. Но всякий раз, когда принимается одно решение вместо другого, результат будет другим. Происходит необратимое, что, в свою очередь, приводит к другим изменениям… Непосредственно в этом времени, в котором она получила магистерскую степень в Кембридже, вышла замуж за Эша и родила ребенка, она не работала в «Теории струн» в тот день четыре года назад, когда туда пришли Дорин с Лео. В этом времени Дорин не нашла учителя музыки, достаточно недорогого, и Лео не занимался музыкой достаточно долго, чтобы понять, что у него есть талант. Он никогда не сидел здесь, бок о бок с Норой по вечерам вторников, и не развивал свои способности, а потом не сочинял дома свои мелодии. Нора почувствовала слабость. Не просто покалывание и спутанность, но что-то более мощное: ощущение, что она растворяется в пустоте, а зрение при этом мутнеет. Она поняла, что другая Нора готова принять то, что она оставляет. Ее мозг готов заполнить пробелы и найти вполне разумные причины для однодневного визита в Бедфорд, свести на нет свое отсутствие, будто она была здесь все это время. Беспокоясь и понимая, что это значит, она отвернулась от Лео с его приятелем, пока их вели к полицейской машине по главной улице и весь Бедфорд смотрел на них, и быстрым шагом направилась к парковке. Это хорошая жизнь… Это хорошая жизнь… Это хорошая жизнь… Новый взгляд на мир Приближаясь к станции, она успела миновать безвкусные красно-желтые зигзаги La Cantina, похожие на мексиканскую мигрень, пока официант внутри снимал стулья со столов. И «Теория струн» вновь была закрыта, а на двери висело написанное от руки объявление: Увы, «Теория струн» больше не может работать в этом здании. Из-за повышения арендной платы нам это просто не по карману. Благодарим всех наших верных покупателей. Не слишком задумывайтесь, все хорошо. Идите своим путем. Бог знает, где бы мы были без вас. Точно такое же она видела, когда проходила мимо магазина с Диланом. Судя по дате, написанной фломастером мелкими цифрами почерком Нила, с закрытия прошло около трех месяцев. Ей взгрустнулось, ведь «Теория струн» была важна для многих людей. И все же Нора не работала в магазине, когда случилась беда. Что ж. Полагаю, я продала много синтезаторов. И несколько неплохих гитар. Пока Нора и Джо росли в Бедфорде, они много шутили о своем родном городе, как это бывает у подростков, и обычно они говорили, что мужская тюрьма Бедфорда – внутренняя, а весь остальной город – внешняя тюрьма, и, если есть хоть малейший шанс бежать из нее, нужно им воспользоваться. Но солнце уже скрылось, когда она подошла к станции, и ей показалось, что все эти годы она неверно смотрела на город. Когда она проходила мимо статуи Джона Говарда[110], автора тюремной реформы, на Сент-Пол-сквер, с посаженными по краям деревьями и рекой позади, отражающей свет, она залюбовалась видом, словно наблюдала его в первый раз. Важно не то, на что ты смотришь, но что видишь. Возвращаясь в Кембридж, в коконе дорогого Audi, где до тошноты пахло винилом, пластиком и другими синтетическими материалами, пробираясь сквозь пробки, она наблюдала, как машины катились мимо, словно забытые жизни, и искренне жалела, что ей не довелось увидеть настоящую миссис Элм перед смертью. Было бы хорошо сыграть с ней последнюю партию в шахматы. И она думала о бедном Лео, сидящем в тесной камере без окон в бедфордском полицейском участке, ожидая, когда его заберет Дорин. – Это лучшая жизнь, – твердила она себе отчаянно. – Это лучшая жизнь. Я останусь здесь. Эта жизнь для меня. Это лучшая жизнь. Это лучшая жизнь. Но она знала, что ей осталось недолго. У цветов есть вода Она припарковалась возле дома и вбежала внутрь, а Платон счастливо вылетел навстречу поприветствовать ее. – Есть кто дома? – спросила она в отчаянии. – Эш? Молли? Ей нужно было увидеть их. Она знала, что ей осталось недолго. Чувствовала, что Полночная библиотека ждет ее. – Мы во дворе! – проворковал Эш с заднего двора. И Нора прошла сквозь дом, обнаружив Молли вновь на трехколесном велосипеде, ни капли не напуганную недавним падением, и Эша, поправляющего клумбу. – Как твоя поездка? Молли слезла с велосипеда и подбежала к ней. – Мамочка! Я по тебе скучала! Я так хорошо научилась кататься! – Правда, милая? Она обняла дочку, закрыла глаза и вдохнула запах ее волос – Молли пахла собакой, кондиционером для белья и детством, – надеясь, что это чудо поможет ей удержаться здесь. – Я люблю тебя, Молли, я хочу, чтобы ты знала это. Навсегда-навсегда, понимаешь? – Да, мамочка. Конечно. – И я люблю папочку тоже. И все будет хорошо, ведь что бы ни случилось, у тебя всегда будет папочка и мамочка, просто я буду немного другая. Я буду здесь, но… – она поняла, что Молли ничего не нужно знать, кроме одной истины. – Я люблю тебя. Молли казалась озадаченной. – Ты забыла Платона! – Ну, разумеется, я люблю Платона… Как я могла забыть Платона? Платон знает, что я его люблю, верно, Платон? Платон, я люблю тебя. Нора пыталась собраться. Что бы ни случилось, за ними присмотрят. Их будут любить. И они есть друг у друга, а значит, они будут счастливы. Потом подошел Эш в садовых перчатках. – Все хорошо, Норик? Ты немного бледная. Что-то случилось? – О, я расскажу тебе позже. Когда Молли ляжет спать. – Ладно. О, кстати, вот-вот приедет доставка… Прислушивайся, не пропусти грузовик. – Конечно. Да. Да. А потом Молли попросила лейку, и Эш объяснил ей, что недавно шел дождь, так что поливать не нужно, потому что небо присматривает за цветами. «С ними все будет хорошо. О них заботятся. У цветов есть вода». И слова отозвались в голове Норы. С ними все будет хорошо. О них заботятся… А потом Эш сказал что-то про поход в кино вечером и что он позвал няню посидеть с Молли, а Нора совершенно забыла об этом, но просто улыбалась, и очень старалась держаться, оставаться там, но это происходило, происходило – она знала это каждой клеточкой своего тела, всем своим существом, и абсолютно никак не могла это остановить. Негде осесть