И она спрашивала себя, почему мужчины крайне редко находят в себе силы открыть свои чувства. С риском все потерять. И слабость выдают за мужество. Впрочем, эту черту она в конце концов нашла весьма трогательной. Глава 11 — Это не доказательство, — отрезал Вертоли. — Скелет какой-то там косули не может считаться убедительным доказательством. — Но животное убито в тот день, когда сорвался Пьер! — возразила Серван. — И нашли его вблизи места падения… Следовательно, можно предположить… — Предположить? Именно это слово я и подыскивал! Можно только предположить… Молодая женщина вздохнула, тем самым выразив свою досаду. — Результаты вскрытия показывают, что причиной смерти Кристиани является именно падение. Нет ни следов насилия, ни борьбы… Да и мы не выявили на теле никаких повреждений иного рода. — Но возможно, ему угрожали, и он упал, когда попытался бежать! — Возможно, возможно… Согласен, Брайтенбах! — капитулировал шеф. — Я доложу прокурору, и мы проведем расследование по делу о браконьерах. Внимательно отнесемся к каждой версии. Но, по-моему, речь идет всего лишь о несчастном случае… — Спасибо, старший аджюдан. Прежде чем направиться к двери, Серван наградила его признательным взглядом. — Кстати, Брайтенбах! Похороны Кристиани состоятся завтра. — Да… Могу я пойти туда? — Мы все пойдем. * * * В управлении парка царило молчание. Жюльен Мансони машинально поворачивал ложечку в чашке с остывшим кофе, Седрик вертел в руках ручку. Батист казался невозмутимым, как обычно, но легкое подрагивание губ выдавало его нервозность. Венсан только что изложил свою версию гибели Пьера и ждал вердикта людей в сером. — Меня смущает один момент, — внезапно произнес юный Седрик. — Если Пьер засек браконьеров, почему он не предупредил нас по рации? В таких случаях именно так и поступают. — Я тоже так считаю, — присоединил свой зычный голос Батист. — Против этих мерзавцев мы никогда не действуем в одиночку. — А мне кажется, что его версия вполне резонна, — промолвил Жюльен. — Я не верю в совпадения! — Возможно, рация испортилась, — добавил Лапаз. — Он говорил со мной за час до… до того, как упасть, — произнес Седрик. — До падения его рация работала нормально. — Как бы то ни было, Пьер вряд ли стал бы в одиночку преследовать браконьеров, — упорствовал Батист. — А если он случайно на них наткнулся, не заметил, как они подошли? — предположил Жюльен. — Возможно, у него не было времени сообщить нам… — Ну, возможно, — сдался Батист. — Возможно, — эхом откликнулся Седрик. Сомнение медленно заволакивало комнату и мозг Венсана. Совершенно очевидно, если бы Пьер обнаружил браконьеров, он бы предупредил своих коллег. Замечание юного Седрика более чем уместно. Трудно поверить, что он столкнулся с ними нос к носу где-нибудь на повороте тропы: любой смотритель видит на километры вокруг. Пьер не отступал от правил: в этих горах он считался лучшим смотрителем. Тем не менее несчастный случай по-прежнему казался Венсану маловероятным. — Во всяком случае, жандармерия начинает расследование, — сообщил он. — Ты ходил к Вертоли? — удивился Жюльен Мансони. — Нет, это Серван, она только что позвонила мне. — Серван? — повторил Седрик. — Говорят, ты ей нравишься… — Я помог ей, когда она попала в аварию. С тех пор она меня ценит! — Оно и видно, — насмешливо улыбаясь, произнес Батист. — Все женщины тебя ценят! У тебя, случаем, нет в запасе какой-нибудь малышки, чтобы меня познакомить? После смерти Пьера никто из этих людей ни разу не улыбнулся, не пошутил. Но пришла пора преодолеть боль. — По-прежнему холостяк? — предположил проводник. — По-прежнему… Как бы то ни было, мне гораздо лучше одному! — Ну, ты скажешь! — усмехнулся Седрик. — Признайся лучше, что ни одна девица не может тебя вынести! Тебя и твои замашки старого холостяка! — Что ты об этом знаешь, маленький болван? — отвечал Батист, разглаживая усы. — Ты еще был сперматозоидом, когда я уже знал о женщинах все! Делать вид. Что улыбаешься, даже смеешься. Как можно глубже спрятать свое горе, свое смятение. Команда потеряла опору. Равновесие. Но работа продолжается, завтра над вершинами снова взойдет солнце, и каждый продолжит идти своим путем. С прежней страстью, с прежней решимостью. А также с болью, упрятанной в секретный ящичек. Болью, с которой каждый справляется по-своему. * * * Сегодня, в восемнадцатый день июня, солнце не удостоило людей своим появлением. Словно отказывалось смотреть, как Пьера провожают в его последнее жилище. Народу было много — разумеется, семья, Венсан и смотрители-инспектора парка. А также немало жителей долины из соседних деревень. Венсан, сдерживая слезы, поддерживал Надю в выпавшем на ее долю тяжком испытании. Растерянные дети прижимались к обнявшим их бабушке и деду. Андре Лавесьер, мэр Кольмара, произнес прощальное слово о том, кто всегда был его заклятым врагом. А после смерти превратился в замечательного человека, в достойного политического противника. Смерть обладает странными свойствами… В самой глубине церкви рядом с Мишель Альбертини стояла Серван; едва слышным голосом Мишель не преминула высказать свое возмущение: — Гнусный лицемер! Серван с удивлением посмотрела на нее. — Лавесьер терпеть его не мог! — объяснила Мишель. — А сейчас говорит о нем так, словно они были закадычными друзьями. А ведь несколько дней назад они чуть не подрались, выходя из здания муниципалитета! — Это точно? — шепотом спросила Серван. — Еще как! Мне показалось, что они сейчас поубивают друг друга! Серван не стала дальше расспрашивать и сосредоточилась на речи первого лица в городе. Потом настал черед Венсана: отец Жозеф попросил его отдать последний долг другу. Надя тоже хотела его услышать, и он не смог отказаться. Кто, кроме тебя, может лучше рассказать о нем? Он медленно встал за маленький пюпитр и, окинув взором церковь, убедился, что она полна народу. Несколько секунд он, замерев, стоял перед микрофоном, не отрывая глаз от гроба. Истинная мука, момент, весь ужас которого будет долго преследовать его. Столько всего надо сказать. А ему очень трудно говорить. В свинцовой тишине он прочистил горло. Сколько лицемерия… Пугающего лицемерия… И он начал, представив себе, что разговаривает с другом. Воображая, что Пьер его слышит. И слышит только он один.