— В обычном случае я бы вам точно отказал. — И Редж вскочил, словно радуясь тому, что у него появилась определенная цель. Вышагивая взад-вперед по ковру, он продолжал: — Понимаете, она всегда держит дверь запертой. — Неужели? — Барнаби был заинтригован. Зачем бы так поступать старой деве с безупречной репутацией, давно вышедшей из возраста, когда на двери вешают записку: «Эй, вы! Не входить!» — Однако она выбежала в такой спешке, что забыла свою сумочку. — Пока они поднимались по лестнице, Редж горестно признался: — Последние несколько дней мы провели здесь немало времени. Он боязливо замешкался на пороге, а Барнаби, который предпочел бы остаться в одиночестве, оглядел молчаливую, опустевшую комнату. Розовый махровый халат на спинке стула. Занавеси и покрывало на постели с одним и тем же убогим узором из лиственных гирлянд и цветов. Радио-будильник. На стенах в рамках картинки из деревенской жизни, до того банально однотипные, что могли бы висеть где угодно. И над кроватью изображение двух бродяжек, мальчика и девочки. Держатся за руки и плачут. Прозрачные стеклянные бусины, изображающие слезы, приклеены к щекам. Барнаби, который много повидал чего-то подобного, все-таки озадачился. Кем надо быть, чтобы постоянно держать перед глазами рисунок с двумя несчастными детьми? Он заглянул в шкаф и бегло осмотрел его содержимое. Темных тонов костюмы. Одно-единственное узорчатое платье, оливково-зеленый орнамент на коричневом фоне. Несколько пар начищенных до блеска лодочек, черных и темно-синих, сплошь аккуратно надетых на колодки. Поношенное пальто. В ящиках туалетного столика — простое хлопковое нижнее белье, плотные колготки телесного цвета. И ни помады, ни духов. Вероятно, Бренда давно осознала всю тщетность попыток с помощью косметики хотя бы приукрасить себя, не говоря уже о том, чтобы преобразить. Возле узкой односпальной кровати — стеклянная полка на фигурных, выкрашенных в белый цвет металлических консолях. На ней — несколько мягких игрушек и стопка женских романов. Барнаби бросился в глаза изящный старинный столик-бюро в эрекере. Он приподнял скользящую в пазах выпуклую крышку. Внутри не было ничего, кроме темно-зеленого альбома. Барнаби тут же взял его в руки и раскрыл, вызвав громкий протест Реджа: — Инспектор, если не возражаете, я думаю, это сугубо личное… — Именно личное и способно помочь нам больше всего, мистер Брокли. Барнаби включил небольшую, изогнутую в виде лебединой шеи настольную лампу, повернул розовый абажур, открыл альбом наугад и стал читать. 3 апреля. Сегодня знаменательный день. А. узнал, где я работаю. Я буквально столкнулась с ним, когда выходила. У него было такое выражение лица, чуть виноватое и в то же время взволнованное, что я сразу поняла: наша встреча не простое совпадение. В общем-то, после этой «случайной» встречи ничего особенного не произошло, за исключением одного: А. настоял на том, чтобы мы непременно пошли вместе на ланч. Мы отправились в «Лотосовый сад» и там очень много смеялись из-за моего неумения есть деревянными палочками. Он стал меня учить, как ими пользоваться. Естественно, «обучение» свелось к тому, что А. держал меня за руки. У него тонкие, но сильные пальцы. Он сжимал мои руки с особой нежностью. Или мне это лишь показалось? А глаза… Глаза его сияли радостью. Думаю, мы оба поняли, что между нами произошло нечто чрезвычайно важное для обоих. С миной недоверчивого изумления старший инспектор пролистал еще несколько страниц, убористо исписанных ядовито-зелеными чернилами (пожалуй, тут уместнее были бы кроваво-красные), и снова ухватил конец нити: 7 мая. Вопреки моим просьбам А. взял привычку звонить мне на работу в Колпорт. Нужно ли говорить, как все зашептались! Триш Трэверс провозгласила, что у него сексуальный голос, и меня засыпали вопросами. Я хранила молчание, сказала, что нечего обсуждать. Пока. Я полна решимости не поддаваться его чарам, но до чего же он красив! Опять зазвал меня на ланч, на этот раз в «Звезду Индии». И там наконец признался в том, о чем я сама догадывалась. Сказал, что его брак всего лишь фикция, что он отчаянно страдает. Откуда ему знать, что я тоже одинока, что и мне не дано испытать самого главного в жизни? Во всяком случае, не было дано до сей поры. Вопреки подсказкам здравого смысла, из чистого сочувствия я накрыла его руку своей. Его смеющиеся глаза вдруг посерьезнели, и он словно заглянул мне прямо в душу. И тут я поняла, что пути назад нет. Еще трижды или четырежды Барнаби погружался в эту сагу. Пафос, слог и содержание оставались прежними. Он уже приготовился захлопнуть дневник, когда заметил фотографию, приклеенную к передней крышке с обратной стороны. Старший инспектор передал Реджу дневник со словами: — А это вы видели, сэр? Протянутая Реджем рука выдавала мучительную неуверенность. Желавший при жизни своего ребенка быть посвященным во все его самые сокровенные помыслы, теперь он испытывал жестокое неудобство от подобного вторжения. — Мне кажется, в этом нет нужды. — Просто взгляните на фото, если можете. Редж уставился на снимок, в изумлении округлив глаза и раскрыв рот, затем вернул дневник Барнаби. — Это Алан. — Потом, словно всматриваясь в непроглядный мрак, пробормотал: — Из соседнего дома. — На негнущихся ногах он дошаркал до хорошенького, отделанного перламутром стульчика Бренды и тяжело привалился к нему. — Что все это значит? О чем она тут пишет? Не понимаю. — Здесь описано несколько романтических свиданий, мистер Брокли. По сути дела, ухаживание. — С Холлингсвортом?! — Полное имя здесь не упоминается. — Впрочем, старший инспектор не терял надежды обнаружить его при внимательном чтении. — Однако время от времени встречается инициал «А». Вкупе с фотографией… — Но мы почти их не знали. Я об этом вам уже говорил. — Вы с женой — возможно, однако… — Господи боже! Вы же не думаете, что это Алан… — Лицо Реджа исказила страдальческая гримаса. — Может, он потому и решил покончить счеты с жизнью? Вошла Одри. Она сообщила, что Айрис наконец уснула и доктор Дженнингс ушел, пообещав непременно заглянуть пораньше утром. — Моя маленькая девочка… Бренда, о Бренда… — простонал Редж. Одри помогла ему спуститься вниз, а Барнаби задумался над отчаянным предположением Реджа. Пока не будет задержан водитель, сбивший Бренду, нет ни малейшего шанса выяснить точное время ее смерти. Элемент неопределенности останется даже после вскрытия. Однако если предположить, что она была убита в прошлый понедельник, скажем до десяти, то Холлингсворт вполне мог это сделать. Он куда-то выезжал на машине и при отсутствии пробок на дорогах успел бы за три часа доехать до Хитроу и вернуться. Таким образом, со средством и возможностью, можно считать, все в порядке, но что делать с мотивом? Барнаби с трудом верилось, что Бренда могла внушить хоть какой-то сексуальный интерес Алану Холлингсворту. Он догадывался, что эти ее тайные писания сродни романам на стеклянной полке. И дело даже не в том, что уродливые женщины не способны завоевать мужчину, история знает много примеров обратного. Взять хотя бы ту византийскую правительницу, которой легенда приписывает несметное число любовников, хотя у нее были бородавки на носу, одно плечо выше другого, а вонь изо рта долетала через Босфор. И тем не менее пока что Барнаби не сомневался, что мыслит правильно. Возможно, потому, что одержимость Холлингсворта Симоной была поистине всепоглощающей, делающей весьма сомнительным интерес ко всем прочим женщинам. Но каким брак соседей виделся Бренде? Имела ли она, предоставленная самой себе в этой унылой келье, хоть какое-то представление об их семейной жизни? Всегда открытый любой, самой невероятной идее, Барнаби на один краткий миг взвесил возможность того, что это дочь Брокли похитила Симону. Она могла ревновать Алана к жене, даже могла желать той зла. Нельзя даже исключать, что она намеренно заставляла терзаться Алана, доводя его до потери рассудка. Отвергнутая любовь порой толкает человека на жестокие, даже безумные шаги. Но откуда бы у нее взялось время для этого? Если в Колпортской компании не подтвердят иного, каждая минута ее безупречного, жестко упорядоченного бытия была так или иначе зафиксирована. Что подразумевает существование сообщника. Быстро загнав самого себя в угол фантастическими предположениями, Барнаби выкинул из головы весь этот бред и снова занялся дневником. Ядовито-зеленый убористый текст резал глаза. Он полистал дневник наугад, и вдруг перед ним оказалась почти пустая кремовая страница. Ее рассекали пополам две строчки, четко написанные простым карандашом. Он стал читать, и каждое слово пронзило его как стрела: Люди говорят: чего не имеешь, о том не плачешь. Неправда! Все ночи напролет ты мечтаешь о том, чего лишен. И все дни ты корчишься от боли. К восьми утра следующего понедельника дежурка гудела, как пчелиный улей. Новая информация по делу Холлингсвортов продолжала поступать. В том числе сообщения бдительных граждан, кое-что видевших. Сотрудники, посаженные на телефоны (гражданские служащие и полицейские чины), всех внимательно выслушивали и всё записывали. На лондонской Брик-лейн Симону видели в алом с золотой каймой сари, с колокольчиками на щиколотках. В Телфорде она была одета монахиней, в Девайзесе — постовым сержантом. Когда же ее заметили на борту баржи близ Стратфорда-на-Эйвоне, на ней не было ничего, кроме цыганских серег. Более правдоподобным и логичным выглядело сообщение о том, что в день исчезновения на станции подземки Аксбридж миссис Холлингсворт, обвешанная пакетами из магазина «Маркс энд Спенсер», постоянно сверялась с ручными часами, будто ждала кого-то. Пассажирка следующего в Эйлсбери пригородного автобуса оказалась рядом с женщиной в немыслимом, ярко-розовом жакете поверх платья с цветочным, как у Симоны, узором. Правда, волосы у женщины были каштановые, а глаза скрыты под темными очками, но она удивительно походила на жертву похищения. Поскольку информантка вышла из автобуса в Флэкуэлл-Хите, она не могла сказать, куда ехала соседка по автобусу. Согласно третьему, самому многообещающему сообщению, Симона села в обшарпанный белый фургон, припаркованный всего в нескольких ярдах от универмага «Боббис», где ее действительно видели в последний раз. Номера машины свидетель не запомнил, отметил только, что на ней не было никаких надписей. Значит, фургон не имел отношения к торгово-транспортной сети. Барнаби неплохо отдохнул в воскресенье, которое провел за милыми сердцу садовыми хлопотами и полеживанием в шезлонге. А потому он быстро разобрался с неотложными бумагами и распорядился разместить обращение к публике: просьба откликнуться всех, кто что-либо знает о водителе белого фургона. Также старший инспектор велел опросить персонал всех каустонских магазинов и лавок, включая благотворительные, на предмет продажи парика цвета опавшей листвы и розового жакета. Ведь на миссис Холлингсворт, когда она садилась на автобус в Фосетт-Грине, не было ни того, ни другого. Наконец, он распорядился расклеить на станции подземки в Аксбридже, в вестибюле и на платформах, плакаты с фотографией Симоны и указанием даты и времени, когда ее там предположительно видели. Никогда не знаешь, где тебе повезет. Разделавшись со всем этим, Барнаби забился в самый тихий угол, который только смог отыскать в дежурке. Через двадцать минут должно было начаться совещание, назначенное им на восемь тридцать. С собой старший инспектор взял крепкий кофе и дневник Бренды Брокли, который продолжал листать с раннего утра. Внимательное чтение не открыло ему тайного смысла золотых и серебряных звездочек, равно как и алых сердечек. И Барнаби сомневался, что когда-нибудь уразумеет их значение. Но если они оставались загадкой, то «похождения» Бренды оказались удручающе банальными. Ни тебе банка, сорванного в казино Монте-Карло, ни катания на лыжах в швейцарском Гштаде. Никаких прогулок на яхте по винно-пурпурным волнам под бронзовыми предзакатными небесами Эгейского моря. Или хотя бы поездок на скачки в Аскот или морскую регату в Коуз. Бедняжка, ее желания были так скромны… Всего-то обед в пабе на берегу реки в Марлоу, где «белые лебеди так грациозно склонялись к воде, всматриваясь в свое отражение, и прямо из моих рук брали птифуры». Концерт в Хай-Уикоме и неспешный путь домой при луне, когда Алан будет молить и желать, чтобы путешествие «продлилось вечно». И снова всего лишь китайский ресторан, на этот раз «Инь и ян»… Дежурная комната постепенно заполнялась сотрудниками. Они собирались у доски, к которой были прикреплены фотографии: студийный портрет Бренды, мертвый Алан на коврике у камина, свадебный снимок и поляроидные фото Симоны. Другие знакомились с поступающей информацией. Барнаби закрыл дневник и занял место во главе стола. — Начинаем, господа. Шум голосов сделался чуть-чуть тише, но не прекратился, и тогда Барнаби прихлопнул ладонью по столу и в наступившей тишине обронил ледяное «спасибо». — Теперь о том немногом, что мы пока имеем. В последний раз Бренду Брокли видели ее отец и мать. Это было в семь тридцать в прошлый понедельник. Она покинула дом в той же одежде, в которой была обнаружена мертвой. О том, куда направляется, родителям не сообщила. Села в машину и умчалась «как сумасшедшая», по выражению ее отца. Она не взяла с собой даже сумочки и, отъезжая, поцарапала столбик ворот. В девять вечера позвонила домой, сказала, что встретила знакомого, что они собираются перекусить, так что пусть родители не ждут ее возвращения и ложатся спать. Ее отец, который подходил к телефону, сказал, что, судя по шуму на заднем плане, она звонила с вокзала. Теперь мы знаем почти наверняка, что звонок был из Хитроу. Вся эта информация зафиксирована, и распечатки с минуты на минуту будут здесь, чтобы все могли ознакомиться с ней лично. Тело найдено на самом верхнем уровне временной парковки, которая обслуживает первый терминал. Там же, где стояла ее машина. Повреждения на теле свидетельствуют, что она была сбита автомобилем, двигавшимся на большой скорости. Вскрытие произведено сегодня утром, так что, самое позднее, к завтрашнему утру мы будем располагать более полной информацией. Фотография Бренды, так же как снимки Холлингсворта и его жены, будут показаны служащим аэропорта. Возможно, она перекусывала, как утверждала по телефону, в одном из открытых кафе. В этом случае ее могли увидеть и запомнить многие. У нее была несколько необычная внешность… Кто-то отпустил замечание в дальнем конце комнаты, вызвав ответный смешок. — Это еще что такое?! — Голос Барнаби обрушился на подчиненных ударом хлыста. — Извините, шеф. — Провинившийся кашлем очистил горло. — Небольшая простуда. — Все, как одна, не могут походить на Аву Гарднер[50], констебль. — Да, сэр. — Полиция Хитроу оказывает нам полное содействие. По мере поступления новых материалов будем решать, чем займемся в ближайшее время. Теперь о деле Холлингсвортов. Есть для меня что-нибудь новое? Берилл?