— Попробую. Значит, так. В десять тридцать я обычно моюсь, готовлю себе какао и, пока пью его, некоторое время читаю, затем, помолившись, ложусь в постель. Стало быть, это происходило где-то между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью. Как правило, я быстро засыпаю. «Оно и понятно», — заключил старший инспектор, обдумывая благостный, безгрешный склад жизни этого милого старика и сравнивая ее с той беспощадной круговертью, которая вот уже много лет, и не упомнишь сколько, увлекает его самого, швыряя безжалостно из стороны в сторону. Стоит ли удивляться, что сам он засыпает с трудом, да и то с помощью парочки таблеток или глотка чего-нибудь сорокаградусного. — И больше вы не слышали никакого шума возле «Соловушек»? У входной двери? Последнее было бы слишком большой удачей, и, разумеется, этого не произошло. И все же полученные сведения имели немалую важность. Холлингсворт, который, по всем данным, не покидал дома после исчезновения жены, отлучался на целых три часа, как минимум, в ночь своей смерти. Это позволяло сузить интервал, в течение которого хозяин «Соловушек» распростился с жизнью, поскольку и речи быть не могло о том, что он подвергся нападению и был убит сразу по возвращении. Он явно беседовал с кем-то, кто предложил и налил ему выпить. Никто не вливал в него виски силой. Вероятно, он сидел и разговаривал с кем-то, кому доверял или кого, по меньшей мере, не имел причин бояться. Правда, служить доказательством в суде показания мистера Доулиша не могли. Мало ли кто приезжал, уезжал и закрывал ворота гаража? Но пока, за неимением чего-то иного, Барнаби решил верить очевидному. В конце концов, очевидное очень часто оказывается истинным. Сержант Трой спросил миссис Молфри, готова ли она подтвердить слова мистера Доулиша. — Увы, нет. Я смотрела по телевизору «Таггерта». У меня, знаете ли, не хватает терпения ждать следующей серии, поэтому Кабби скачивает мне сразу три, чтобы я отвела душу. Теперь, когда Кабби исполнил свою партию, он был отправлен на кухню. Барнаби целиком переключил свое внимание на миссис Молфри, которая смотрела на него с живейшим интересом. Сегодня ее щеки цветом напоминали розовый рахат-лукум под названием «Турецкий восторг», темные глаза сверкали. У старшего инспектора возникло не слишком комфортное чувство, как будто он вышел на арену в лучах прожекторов, и он решил напомнить ей о беседе в участке: — Чуть позже сегодня мы собираемся поговорить с вашей парикмахершей. О ее несостоявшемся визите к миссис Холлингсворт. А также с молодой особой, которая у вас убирает. — С Хизер? Вы найдете ее в муниципальном бунгало позади пивной, — подсказала миссис Молфри. — Вместе с кучей малышей от разных отцов и бойфрендом. Он играет на «харли дэвидсоне». Трой перестал писать и от изумления раскрыл рот. — Это такая гитара! — встрял Кабби, выглядывая из кухни. — Сержант наверняка знает, — осадила его миссис Молфри. — У самого, небось, кровь еще кипит в жилах. Чайник свистнул и заплевался, и Кабби поспешил скрыться в недрах кухни. — Пустой он парень, этот ее гитарист, — продолжила миссис Молфри. — Я очень рада, старший инспектор, что вы серьезно отнеслись к исчезновению Симоны. Мои ближайшие соседи считают, что своим визитом в полицию я перешла все границы. Хотя чего от них ждать? Даже если начнется пожар, они скорее сгорят вместе с домом, чем осмелятся привлечь к себе внимание… Она не упомянула Бренду. Значило ли это, что дочь Брокли вернулась? Или миссис Молфри вообще не знала о ее отсутствии? В любом случае, помня отчаянную просьбу супругов сохранить все в секрете, Барнаби от комментария воздержался. — Я не могу не думать, что смерть Алана каким-то образом связана с исчезновением его жены. Вы не пробовали двигаться в этом направлении, старший инспектор? Или вы ждете результатов вскрытия? «Ох уж эти любители детективов, смех да и только!» — подумал Трой, подхватывая блокнот, чуть не слетевший с колена. Он был в полном восторге от чудаковатой старой клячи и смотрел на нее во все глаза. Она казалась ему волшебным персонажем из сказки или забавной пьесы, представляемой для детей на Рождество. Недостает только черного кота и помела на длинной ручке. Трой уже воображал, как будет описывать Элфриду Молфри своей дочке перед сном. Он даже придумал зачин: «Давным-давно в чаще темного леса стоял не пойми какой домишко…» — Не забудь орехи пекан и тот вкусный мармелад! — крикнула миссис Молфри. — Один момент, — откликнулся Кабби. Миссис Молфри протянула руку и пододвинула к себе двухъярусный столик на колесах. Внизу лежало несколько лорнетов с черепаховой и золоченой рукояткой, сигарная коробка с ручками и карандашами, тюбик с клеем, ножницы, писчая бумага, конверты, бутылочка с минеральной водой, чистый стакан и свежий выпуск «Таймс». Там же имелась белая карточка, свернутая на манер бронзовой трехгранной призмы с обозначением должности и фамилии, какие обычно лежат на боку с краешка стола банковских менеджеров. На одной из граней значилось ее полное имя. — Она напоминает мне, кто я есть, — объяснила миссис Молфри, поймав удивленный взгляд инспектора. — Это так легко забыть, вы не находите? Появился с тяжелым подносом Кабби. В первую очередь он занялся Элфридой. Откинул закрепленную на петлях верхнюю часть столика, так чтобы та оказалась над ее коленями, накрыл вышитой скатертью-дорожкой, положил рядом парную к дорожке салфетку, поставил чашку с чаем, тарелочку с куском кекса и маленькую серебряную вилку. Затем водрузил хрустальную вазочку, не больше подставки под яйцо, с веточкой аспарагуса и тремя бледно-желтыми бутонами розы. Следующую четверть часа Трой был озабочен тем, как бы не сломать зубы об исключительно твердые цельные орехи, когда пробовал восхитительную халву. Что касается чая, то после первого же глотка сержант незаметно задвинул свою чашку под шезлонг. Барнаби потихоньку наводил Элфриду и Кабби на разговор о хозяевах «Соловушек», их образе жизни и поведении. Доводилось ли им слышать громкие пререкания, споры? — Скандалы? — изумилась Элфрида. — Что за бред? Никогда! А ты что скажешь, солнце мое? — Никогда, — подтвердил Кабби. — Она когда-нибудь жаловалась, что несчастлива, в разговоре с вами? — Ни разу. Только на скуку, чего и следовало ожидать. Запертая в этом унылом, безвкусном доме. — Звучит так, как будто он не мог ей доверять. — Это было сказано вскользь, но с большой долей симпатии и понимания. Трой еще не встречал женщину, доверие к которой распространялось бы у него дальше ближайшего фонаря. Как, впрочем, и мужчину, если на то пошло. Он не особенно обольщался насчет человеческой породы. И люди, что неудивительно, платили ему той же монетой. — У меня такое чувство, — сказал Кабби, — что Алану не хватало уверенности. В конце концов, большинство состоящих в браке людей общаются с представителями противоположного пола, но не убегают с ними. — Говоря это, Кабби посмотрел на Элфриду открытым, полным доверия взглядом. Взгляд этот подразумевал, что, появись на садовой дорожке целый выводок галантных кавалеров, сплошь записных красавцев, никто не завоевал бы ее расположения. К изумлению Барнаби, вместо того чтобы воспринять его слова как хорошую шутку, Элфрида приподняла свою правую лапку, сверкнув потрясающими кольцами, опустила морщинистые, синеватые веки и с непередаваемой грацией чуть-чуть склонила голову в знак полного согласия. Полицейские переглянулись. Трой подмигнул, ему было забавно. Барнаби, весь под впечатлением трогательной сцены, немного помолчал, прежде чем вернуть разговор в нужное ему русло: — Не говорила ли вам когда-нибудь миссис Холлингсворт, что муж жестоко с ней обращается? — Кто? Алан? Глупость какая! — Это невероятно, — подхватил Кабби. — Он ее обожал. Барнаби отнесся к их уверениям крайне скептически. Слишком часто ему приходилось сталкиваться с тем, что обожающий муж избивал жену до бесчувствия, иногда постоянно. Он перевел разговор на чисто бытовую проблему: не жаловались ли Холлингсворты на перебои с телефонной связью? — Симона при нас об этом никогда не упоминала. Некоторое время оба служителя закона с аппетитом поглощали предложенные лакомства. Взгляд Барнаби случайно упал на ноги Кабби в простых кожаных сандалиях. Носки его во многих местах были искусно заштопаны, и старший инспектор не удивился бы, узнав, что это работа Кабби. Допив свой чай, Барнаби произнес: — Миссис Молфри, когда мы только пришли, вы сказали, что и вам есть что нам сообщить, но это выскользнуло у вас из памяти. Может, теперь вы вспомнили? — Боюсь, что нет, старший инспектор. Мне кажется, дело было в каком-то звуке. Неожиданном или неуместном. Или, напротив, ожидаемом, но не возникшем. Я бы на вашем месте не придавала этому особого значения, однако это точно было в день исчезновения Симоны. — Если вдруг вспомните, позвоните мне, пожалуйста, — попросил Барнаби и, протягивая ей свою карточку, добавил: — Это мой личный номер, вас сразу же соединят. — Спасибо огромное! — просияла миссис Молфри. — Смею вас уверить, что не стану злоупотреблять вашей любезностью, — добавила она и принялась разглядывать визитку через лорнет. Трой недоумевал. Зачем создавать себе лишние проблемы? Старая черепаха будет теперь названивать шефу каждые пять минут. Кабби уже встал, чтобы проводить их, когда послышался подозрительный хруст. Барнаби решил было, что это шалят старческие суставы, но потом обнаружил, что его сержант, сморщившись от боли, потирает челюсть. Перед уходом старший инспектор обернулся и только теперь заметил висевшую на стене за его спиной большую фотографию, тонированную сепией. За всю свою жизнь подобных созданий он видел мало. Это была девушка лет восемнадцати. Нежная улыбка, совершенные черты. Облако темных кудрей, перехваченных ниткой жемчуга. Огромные мечтательные глаза. Стройная шейка поднималась из тюлевых волн, сколотых тут и там цветками гардении. Маленькие точеные ручки сложены на груди… Портрет окружало несколько театральных афиш. Между небесным созданием и сморщенной старой леди в глубоком кресле уже не угадывалось никакого, даже отдаленного сходства. И тем не менее Барнаби сразу понял, что это одно лицо. И он задумался, как может миссис Молфри каждый день испытывать себя таким нелестным сравнением. — Вы, конечно, знаете, кто она? — робко спросил Кабби, когда они снова оказались на дорожке из старого кирпича. — Боюсь, что нет. — Элси Романо. — Заметив, что Барнаби по-прежнему в недоумении, объяснил: — Звезда эдвардианского[37] театра. Одна из красивейших женщин своей эпохи… Замыкавший шествие Трой подмигнул сам себе и покрутил пальцем у виска. — Любимица «Иви» и «Трокадеро»[38]. И кафе «Англетер». Когда они с Джеком танцевали там после представления, люди забирались на банкетки и даже на столы, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее. — В самом деле, мистер Доулиш? — только и мог сказать Барнаби, рожденный в 1941 году, через три года после того, как разбомбили кафе «Англетер»[39]. — Теперь вы понимаете, насколько мне повезло. Я простой человек, никогда нигде не был, ничего особенного в жизни не совершил. И вот, практически в конце жизненного пути, я удостоен чести быть рядом… Имею возможность заботиться об этой прелестной… этой восхитительной… — Кабби, вконец растрогавшись, прижал красно-белый платок к мокрым от слез глазам. Трой, отвернув лицо, проскользнул мимо, чтобы открыть калитку. Плечи его тряслись от смеха. — Уверен, в более подходящее время Элфрида обязательно показала бы вам свою фотографию с Джеком на ступенях театра «Гейети». — А этот Джек — он ее муж? — Господи боже, нет, конечно! — воскликнул Кабби, из вежливости пытаясь скрыть изумление от подобного невежества. — Это Джек Бьюкенен[40]. Следующим у Барнаби был намечен визит к Брокли. И не столько ради того, чтобы узнать, вернулась ли Бренда, сколько потому, что они были другими ближайшими соседями Холлингсвортов в переулке Святого Чеда и благодаря расположению своего дома могли засвидетельствовать правдивость слов Кабби Доулиша. Брокли, которые не спали той ночью и, вне всякого сомнения, высматривали сигнальные огни дочкиной машины, могли даже что-то добавить к его свидетельству. Барнаби с Троем уже подошли к «Лиственницам», когда к ним опрометью кинулся Перро. — Сэр, подождите! — крикнул констебль. — Что такое? Что случилось? — Мистер Марин велел передать, что она нашлась! — Кто? — Как это кто? Миссис Холлингсворт, сэр. — Я и забыл, какой ты шутник, Обри! Сердце Барнаби, бешено заколотившееся после марш-броска по переулку вдоль дома и по двору до задней двери, постепенно возвращалось к обычному ритму.