— Я так поняла, что да. Эвис попыталась вспомнить еще что-нибудь, но без успеха. Старший инспектор спросил, не знает ли она, с кем из местных Симона была особенно дружна. В ответ Эвис покачала головой: — Симона не из тех, кто любит обмениваться женскими секретами. В прежние времена таких, как она, называли мужепоклонницами. — Последнее слово было произнесено с явной иронией. — Возможно, Саре Лоусон она рассказывала больше, Симона какое-то время посещала ее занятия. «Это может оказаться полезным», — подумал Барнаби, и тут звякнул звонок. — Последний пациент ушел, — объяснила Эвис. — Пойдемте, инспектор, я вас провожу. Доктор Дженнингс, мывший руки, приветливо улыбнулся через плечо. В комнате стоял запах мыла и антисептика. Доктор сделал жест, приглашая Барнаби сесть на стул сбоку от широкого, заваленного бумагами стола. — Не люблю, когда между мной и пациентом много дерева, — сказал, садясь, доктор. — Это привносит некоторое отчуждение. Превращает меня в сверхавторитетную фигуру. Старший инспектор (по примеру, как он подозревал, большинства людей) хотел бы видеть в своем лечащем враче человека сверхавторитетного. В медицине, во всяком случае. Дженнингс крутанул свое мягкое, обитое кожей кресло, и мужчины оказались друг против друга, колени их едва не соприкасались. Барнаби чуть-чуть изменил положение, с тем чтобы перед глазами не маячил плакат «Здоровая женщина», на котором расписывались хворости, свойственные сугубо женскому полу. — Кажется, в списке ваших пациентов числились оба Холлингсворта, он и она. — Совершенно верно. — Должен вам сообщить, что Холлингсворт умер от передозировки наркотического препарата. — Вот оно что. Значит, слухи были не пустыми. А они, скажу я вам, звучали дико. — Как я понял, вы совсем недавно наведались к Холлингсворту по просьбе констебля Перро. — Да, в понедельник, после часа. Колотил в дверь, но безрезультатно. Что он принял? — Галоперидол. Вы когда-нибудь выписывали одному из супругов лекарство, его содержащее? — Да, выписывал. — Дженнингс подтащил к себе большую коричневую папку со словами: — Я специально ее достал, когда вы позвонили. — Он вытащил толстую пачку листков: — Так вот, миссис Холлингсворт — ее мужа я не встречал вообще — пришла ко мне пару месяцев назад. — А точнее? — Могу и точнее, если это важно. Девятого марта. Жаловалась на бессонницу. Я не из тех, кто снабжает таблетками по первому требованию, инспектор. За сравнительно невинными симптомами, которые описывает пациент, может скрываться серьезное заболевание. Поэтому я задал ей пару вопросов. И тут вдруг — хотя я отнюдь не давил на нее — она пришла в сильное волнение. Призналась, что чувствует себя одинокой, несчастной, скучает по Лондону. Тогда я спросил, все ли хорошо у нее дома. Она молчала так долго, что я усомнился, слышала ли она меня вообще и намерена ли отвечать. Затем, словно набравшись храбрости, она быстро скинула жакет. Ее руки были все в уродливых синяках. Когда я захотел осмотреть их ближе, она отшатнулась от меня и расплакалась. Мне сразу стало ясно, что она пожалела о своем порыве. Она не захотела объяснять свое поведение, а я не стал настаивать, побоявшись, что больше она не захочет прийти, даже если в этом будет крайняя необходимость. — И что, она пришла опять, доктор Дженнингс? — спросил Барнаби, стараясь записывать все как можно подробнее и моля судьбу, чтобы не кончились чернила. — Я выписал ей месячный курс. — Когда это было? Какой была дозировка? — Тридцать капсул по полмиллиграмма. — А когда она появилась опять? — Семнадцатого апреля. Сказала, что лекарство ей очень помогло. Ее слова меня удивили, потому что выглядела она совсем неважно и казалась еще более несчастной. Я дал ей новый рецепт. — На такое же количество? — Да. Однако предупредил, что так не может продолжаться, поскольку это навредит ей. И потому, когда она явилась неделю спустя… — Всего через неделю?! — Да. И сочинила историю, будто лекарство просто исчезло из аптечки неизвестно куда. Я ей не поверил. — Что же произошло на самом деле, как думаете? — Если честно, я опасался, что она задумала нечто весьма глупое и захотела приобрести еще один пузырек, чтобы уж наверняка… — И вы ей отказали? — Совершенно верно. Она ломала руки и рыдала. Честно говоря, у меня мелькнула тогда мысль, не прикидывается ли она. Исходя из этого, я дал ей всего полдюжины таблеток с низким содержанием успокоительного для того, чтобы она пришла в себя. Снабдил телефонным номером общества самаритян. Ну еще и «Рилейта». — Что это такое? — Так теперь называется Национальный совет по вопросам брака. Я хотел, чтобы она обсудила свои проблемы с кем-то, кому может доверять. Ну и, разумеется, уверил в том, что она может рассчитывать на меня. Я всегда готов ее выслушать. Барнаби про себя удивился тому, что, оказывается, есть еще такие врачи, которые приглашают пациента просто поговорить, и спросил, что было дальше. — Ничего. Она ушла. Больше я ее не видел. — Удивило ли вас, что она оставила мужа? — Должен признаться, да, удивило. Не люблю прибегать к жаргону социологов, но с самого начала я без колебаний причислил ее к типу прирожденных жертв. И не только из-за того, что она хрупкая и невысокого роста. В ней была какая-то покорность, готовность подчиниться любому. Она напоминала ребенка в его первый школьный день. Понимаете, что я имею в виду? Ребенка, который оглядывается по сторонам и ждет, когда ему укажут, что нужно делать, куда идти. — А что вы скажете о ее физическом состоянии? — Прекрасное, по-моему. Она и была-то у меня всего два раза, о которых я вам сообщил. — Спасибо за то, что уделили мне время, доктор Дженнингс. — Барнаби встал, и доктор убрал бумаги в папку. — Еще один, последний вопрос: какого цвета были эти капсулы? — Те, которые по полмиллиграмма? — с недоумением спросил доктор. — Бирюзовые с желтым. А почему вы спрашиваете? — Для общего развития. — Не понимаю, если он совершил самоубийство, не все ли равно? Но Барнаби его уже не слышал. Еще раз поблагодарив врача, он скрылся за дверью. Тем временем в переулке установился некоторый порядок. Эксперты работали главным образом внутри коттеджа, и что они там делали, любопытным оставалось только гадать. Народ стал расходиться, да и те, кто остался, склонялись к тому же. Перро, с застывшим, серым лицом, лишь невероятным усилием сохранял подобие спокойствия. Он сторожил внутри ограды, сразу возле кованых ворот, и при появлении старшего инспектора кинулся их открывать. Тот взглянул на констебля и был удивлен гримасой беспредельного страдания на лице Перро. Если легкая выволочка начальства привела того в подобное состояние, можно ли будет на него полагаться в серьезных испытаниях? — Что это с вами? — Ничего, сэр. Благодарю. — У вас вид мокрой курицы. — Да, сэр. — Ну-ка, давайте выкладывайте! Молчание. — Я не могу здесь с вами торчать весь божий день! — Никак нет, старший инспектор. — И констебль излил душу. О том, что Холлингсворта удалось бы спасти, если бы не он, Перро, со своей глупостью, хуже того — со своей преступной халатностью, он, топтавшийся перед закрытой дверью. Жизнь человека не оборвалась бы, если бы не… — Вас неверно информировали, констебль. — Можно было не спрашивать, кто скормил бедняге «добрую» новость. — Он умер в понедельник ночью. — О-ох… — выдохнул Перро. — Но… — И глубокое изумление смыло отчаянную мину с его физиономии. Причем изумление это, понял Барнаби, вызвала отнюдь не новость о времени смерти Холлингсворта, но осознание того, что с ним, Перро, так подло поступил один из своих, коллега. «Что тут скажешь, жизнь есть жизнь. Иногда она бывает очень жестокой», — подумал Барнаби. Трой курил в патио возле заново застекленного французского окна. Внутри двое экспертов в прозрачных пластиковых накидках и таких же сапогах занимались своим делом. Сапоги напоминали старорежимные резиновые боты с отгибающимся вбок передним клапаном, застегиваемым на кнопки. В спертом воздухе ощущался запах металла. Одного из экспертов, женщину, Барнаби раньше не видел. Когда он вошел, она что-то состригала с каминного коврика, на котором предположительно испустил последний вздох Холлингсворт. Пока Барнаби наблюдал, она упаковала изъятый для исследования образец в чистый пластиковый пакетик с уже прикрепленной биркой. Обри Марин, профессионал с двадцатилетним стажем, только что прошелся ручным пылесосом по всем складкам бархатных абрикосовых портьер и собирался переходить к подкладке. Увидев Барнаби, он сказал: — Привет, Том. Давно не виделись. — И как идут дела? — Ничего особо сенсационного. Во всяком случае, пока. Должны ли мы искать что-нибудь конкретное? — Один-два пузырька, скорее всего пустых, выписанных Симоне Холлингсворт. И около тридцати бирюзово-желтых капсул, тоже пустых. — Откуда известно… — начал было Обри, но запнулся. — Дошло! Такие похожие на торпеду капсулы, которые можно раскрыть?