— Вы сказали «доктор Джим»? Как мило, — хихикнул рыжий. — Больше вам нечего добавить? — Нечего, сэр. — Вы напрочь отстали от жизни там, в своей глуши. Ладно. Где-то через час я буду в Фосетт-Грине. Надеюсь вас там увидеть. Не вздумайте опоздать. — Слушаюсь, сэр, — отозвался Перро, моля Господа Бога, чтобы страданиям его как можно скорее пришел конец. Он тут же дал себе слово, что заставит всех позабыть о совершенных им ошибках, станет краток, точен и наблюдателен. Он всем им еще докажет, что деревенский полицейский не обязательно круглый дурак. — Ничего не скажешь, уставно-процедурную сторону вы знаете досконально, — заметил Барнаби, кивая на его пространный рапорт и поднимаясь. Перро нервно сглотнул. Он только теперь вполне осознал, насколько могучего телосложения старший инспектор. — Однако если хочешь чего-то добиться в нашем деле, иногда нужно действовать по обстоятельствам, а не по инструкции. Перро, вполне удовлетворенный своим теперешним местом службы, не имел особых амбиций. Он не претендовал на чин сержанта, в особенности потому, что это предполагало постоянное общение с личностями вроде того типа помоложе, с тонкими губами и глазами-ледышками. — Большое спасибо, сэр, — пробормотал Перро. — Это замечание, констебль, а не комплимент. Малый, сидевший на подоконнике, позволил себе хихикнуть, но сделал вид, будто кашляет. — Давно служите? — Тринадцать лет, сэр. — Сколько времени на данном участке? — Семь, сэр. «Слишком долго, — подумал Барнаби. — В этой своей глуши они пускают корни и преуютно устраиваются. Время от времени их выдергивают из-под пуховой перины на курсы или на лекции, чтобы познакомить с изменениями в законодательстве или новым подходом к этническим проблемам. Затем они возвращаются в привычное, родное захолустье. Их трудно винить. В принципе, их с самого начала призывали врастать в местную среду. Очень часто они и вправду срастаются с нею, причем настолько, что, когда их все же переводят в другое место, расплачиваться за это приходится самой полиции. Особенно опасно, когда и местные привязываются к „своему копу“. Этого Перро определенно нужно переводить на другой участок». Барнаби прекрасно представлял себе, как тот ведет себя на службе. По-отечески доброжелательно, но строго. С неизменной заботой — какой бы смысл ни вкладывали ныне в это обесцененное слово. Все это, конечно, очень мило… Если не идет во вред компетентности. Если коп остается хоть на что-то способен, кроме как разнимать драки и улаживать домашние скандалы. От таких, как Перро, пользы — как от врезной дверцы для отлучающегося на прогулку кота в борту субмарины. Констебль догадывался, о чем думает Барнаби, и у него упало сердце. — Ладно, Перро, можете идти. — Есть, сэр. Перро не помнил, как добрался до двери. Ручка скользила в его потной ладони и не поддавалась. Чем крепче он пытался за нее ухватиться, тем больше она скользила. Пришлось воспользоваться носовым платком. Казалось, прошло сто лет, прежде чем он снова очутился в коридоре. Он постоял немного, ожидая услышать поту сторону издевательский смех, но в кабинете царило полное молчание. Тяжелый «ровер-400», принадлежавший Барнаби, плавно катил по шоссе А4020 в направлении Чалфонт-Сент-Питера. За рулем сидел Трой, все еще смаковавший разнос, который шеф устроил недотепе Перро. В открытые окна машины врывался тугой, теплый воздух. Ничто не доставляло Трою большего удовольствия, чем чужие промахи. Да, ловко шеф приложил этого констебля, пошутив насчет сочинения романов. Самому Трою остроумные ответы и колкие комментарии приходили в голову с большим запозданием. Спустя часы, а то и дни. — Этот малый — реальный атавизм, если хотите, — провозгласил Трой. — Готов побиться об заклад, тот парень, которого черт знает когда показывали по телику, был вылитый Перро. Гладил злодеев по головке, вразумлял суровым словом и в утешение совал карамельку. Моя бабуля его просто обожала. — «Диксон из Док-Грина»[17]. — Точно. Реальный атавизм. — Трой, которому постоянно попадались непонятные слова, иногда делал над собой усилие и отыскивал их в словаре своей дочки. Затвердив значение, он вставлял заковыристое словечко к месту и не к месту, пока не надоест или не всплывет новая загадка. В прошлом месяце Трой налегал на «компетенцию», а до того повсюду вворачивал совсем уж диковинного «пахидерма»[18]. Чтобы хоть как-то остудить лицо, Барнаби покатал по щеке ледяную банку с апельсиновой «фантой», выданной ему автоматом при выходе из участка, и осведомился подозрительно: — Надеюсь, ты знаешь, куда рулишь? — Приблизительно. Это недалеко от Комптон-Дондо. — Никогда о таком не слышал. — Да ладно, шеф, конечно слышали. Вспомните: целое поместье чудиков, тронутых на религиозной почве. Новомодные течения и всякая прочая муть[19]. Там еще закололи чокнутого старикана в ночной рубашке до пят. — A-а, точно… — У меня бы тоже крыша поехала, если бы мне пришлось жить здесь. — Трой высунулся из окна и брезгливо сморщил нос, бледный и тонкий, с небольшой горбинкой, плавно переходящей в элегантную прямую линию, как узкая пластина, прикрывающая нос на шлемах римлян. — Вы только взгляните на это! «Это» являло собой крытый соломой коттедж поистине сказочного совершенства. Казалось немыслимым, что в нем могут жить человеческие существа, пользующиеся кредитными картами, знакомые с телевидением и штрихкодами. Он, скорее, подошел бы семейству пряничных человечков. Или нарисованному телесиноптику с женой, то выкатывающимся наружу, то закатывающимся обратно через равные промежутки времени, столь же невыразительным в своем совершенстве, как декорации, их окружающие. — Кому понравится жить в доме с париком вместо крыши? — воскликнул Трой, в чьем голосе сквозило брюзгливое осуждение. Он терпеть не мог баловней судьбы, у которых денег немерено, особенно если эти самые деньги вышвыривают на всякую чушь, вроде кукольного домишки. Дитя города, сержант был взращен на выхлопных газах, обожал многоэтажные парковки и огромные, усыпанные попкорном кинотеатры-мультиплексы, зиккураты торговых моллов, пронзенных стеклянными шахтами лифтов и содрогающихся от ритмов тяжелого рока, наводненные толпами пабы. — Я бы скорее умер, чем согласился жить тут, — добавил Трой, который не упускал случая лишний раз вдарить по шляпке уже забитого гвоздя, вколачивая в собеседника давно усвоенные истины. Они въезжали в Фосетт-Грин, и Барнаби не преминул указать сержанту, что переулок Святого Чеда — это узкий проезд слева. Трой еле удержался от иронического вопроса: куда еще можно свернуть в богом забытом месте, где всего две узкие улочки и хорошо, если одна лошадь на всю округу? Он был немедля наказан за высокомерие, и самым восхитительным образом. Навстречу им выехала лошадь, безмятежно цокающая копытами. В широком кожаном седле сидела очаровательная девчушка, экипированная как полагается: на голове — бархатное жокейское кепи, на ногах — высокие шнурованные ботинки-джодпуры. Трой, сам отец такой же крошки, к тому же ежедневно сталкивающийся со злом в многочисленных его проявлениях, стал с тревогой оглядываться по сторонам в поисках матери. Что касается юной наездницы, то при виде автомобиля она спокойно направила лошадь с асфальта на травянистую обочину и жестом дала знать, что они могут спокойно проехать. Трой, который предпочел бы суетливый, заполошный испуг, позволяющий ему выступить в роли авторитетного утешителя, лишь пробормотал: — Ну и детки пошли… — Остановись вон там, — велел старший инспектор, — возле мотоцикла. «Хонда» констебля Перро была прислонена к изгороди «Соловушек» с внутренней стороны у распахнутых настежь ворот. На сиденье лежали желтый защитный жилет и синий шлем с надписью «Полиция». Самого констебля поблизости не было видно. Трой въехал во двор и выбрался из машины вслед за старшим инспектором. Несмотря на жару, сержант тут же надел безупречно отглаженный, с серебристой искоркой легкий пиджак из хлопка, предварительно проверив воротник и стряхнув с него рыжий волос. Барнаби решительно постучал в дверь. Никакого ответа. У дома был заброшенный, даже нежилой вид, хотя на подоконнике между стеклом и полузадернутыми шторами по-прежнему стояли вазы и статуэтки. — Дешевый шик! — поморщился Трой, разглядывая обстановку за окном. Узкая гравиевая дорожка, огибая гараж, вела за дом. С громким хрустом прошагав по ней, Барнаби и Трой оказались в небольшом, довольно запущенном саду. Зеленые побеги уже наползали на патио, замощенное довольно симпатично, хотя и без особого полета фантазии разноцветными каменными плитами. В замысловатых китайских горшках скукожились засохшие бегонии, никто не потрудился убрать из жаровни прогоревшие угли, а большой гамак (веселые белые маргаритки по синему полю) выглядел сиротливо. Барнаби, страстный садовод-любитель, сойдя по ступенькам патио, взирал с неодобрением на прелестные лилейники, осаждаемые ползучим пыреем, недавно посаженный, но не политый рододендрон сорта «Джордж Рейнолдс» и явно мучимую жаждой старушку хебе. Впрочем, кое-что здесь куда больше бросалось в глаза. Небольшой клочок земли неподалеку выглядел более рыхлым и недавно увлажненным. Возможно, Холлингсворт надумал привести сад в порядок, но дальше не продвинулся. Правда, в это верилось с трудом, учитывая, в каком он был состоянии, по словам Перро. — Сэр! Сюда! Скорей! Барнаби услышал, как его сержант яростно дергает и трясет раму большого, до полу французского окна. Не дожидаясь помощи шефа. Трой кинулся во дворик к жаровне, схватил большие металлические щипцы и разбил стекло. Просунул руку в отверстие, открыл замок и, чтобы отодвинуть засовы, разнес еще два стекла. К тому времени, когда подоспел Барнаби, обе створки были широко распахнуты. У пустого камина на ярком узорчатом коврике лежал мужчина. Барнаби стремительно пересек комнату и опустился возле него на колени. Трой замер на пороге. Его брезгливая натура чистюли-аккуратиста была глубоко оскорблена смесью затхлых, отвратительных запахов, к которым помимо всего прочего примешивалась вонь от лужицы мочи возле лежавшего неподвижно человека. На полу, рядом с его правой рукой Трой сразу заметил опрокинутый стакан. — Ну что, не дышит? — Нет. Вызывай судмедэксперта. — Сей минут! — отозвался Трой и двинулся было к вычурному золоченому столику, на котором стоял телефон, сработанный под аппараты эдвардианской эпохи. — Не трогай! — резко остановил его Барнаби. — Вызови по рации из машины. И попроси прислать фотографа. Организуй круглосуточную охрану. — Ладно-ладно. Будет сделано. — «Не стоит выпрыгивать из штанов», — хотел добавить Трой, но благоразумно промолчал. У выхода в патио он задержался и нерешительно спросил: — Вы не думаете, что этот Холлингсворт просто… не выдержал, что ли… — Мы еще не знаем, Холлингсворт ли это. Выясни, что там стало с нашим Нюхачом из Скотленд-Ярда. Если он больше ни на что не годен, пусть хоть тело идентифицирует. После ухода сержанта Барнаби поднялся на ноги и осмотрелся. Благодаря Перро с его любовью и умением описывать детали старший инспектор в любом случае понял бы, где что находится. Какая утрата для книжных прилавков в аэропорту[20]! Впрочем, не все еще потеряно. Если Перро и дальше будет действовать с тем же вопиющим отсутствием практической сметки и проницательности, которое обнаруживал до сих пор, перемена карьеры для него, похоже, не за горами. И чем скорее это произойдет, тем лучше. Барнаби обошел комнату по кругу, стараясь держаться возле стен и оберегая сцену преступления с такой старательностью, как будто труп был обнаружен с проломленной головой. Почему, собственно, он так осторожничал, партий инспектор и сам затруднялся сказать. Хотя налицо была скоропостижная кончина, ничто пока не внушало явных подозрений на насильственную смерть. Возможно, тридцать лет грязной работы развили у Барнаби особый нюх на криминал. Старший инспектор разглядывал горки с фарфором, книжные полки, картины и фотографии. Его руки свободно висели вдоль туловища. Годы и годы ушли на то, чтобы приучить себя держать их слегка на отлете, зависшими в воздухе, чтобы невзначай до чего-нибудь не дотронуться. Когда-то его, совсем еще зеленого констебля, приставили помощником к старшему инспектору, который буквально изрыгал пламя, как дракон, и нещадно муштровал молокососа. Однажды, прибыв на место преступления и обнаружив тело полураздетой молодой женщины, лежавшее лицом вниз в грязной канаве, Барнаби, не подумав, прыгнул в канаву и одернул на ней платье. Он получил такой нагоняй, такую словесную порку, что чуть не расплакался. («Чего ей надо, как ты думаешь?! Чтобы у нее задница была прикрыта или чтобы мы закрыли гада, который с ней эдакое сотворил?!») После этого он в течение нескольких месяцев заставлял себя держать руки в карманах, отчего в команде даже получил издевательское прозвище «карманного бильярдиста». Это было унизительно, но пошло Барнаби на пользу: больше он своей ошибки не повторял. Его собственный помощник, закончив переговоры по рации, вылезал из автомобиля. Открыв дверцу, Трой заметил, как по переулку, пыхтя и отдуваясь, трусит местный «гений сыска». Трой подождал, пока тот приблизится на расстояние нескольких ярдов, затем быстро вышел и решительно зашагал к дому. Запыхавшийся Перро, весь в поту, нагнал его уже в патио. — Уф-ф, доброго утра, сержант. — А вот и Полли. Мы-то решили, что ты взял себе выходной. — Отлучился по естественной надобности, сержант. — Тут Перро заметил разбитые стекла и с ужасом воскликнул: — Что случилось? В действительности, простояв на страже у дома пару часов, он зверски проголодался и решил заскочить в лавочку, где купил двойной «твикс» и холодное питье. Теперь шоколад плавился у него в кармане, а алюминиевая банка валялась где-то в кустах: Перро выбросил ее, когда приметил возле дома «ровер». — Как думаешь, зачем тут это? — невинно спросил Трой, указывая на крохотный прудик, где плавали рыбки. И уже другим тоном заявил: — Ты в полном дерьме, Полли. И не только оттого, что оставил дом без присмотра. Неуверенный, как следует реагировать, но заранее примирившийся с издевательскими шутками, Перро смолчал. Трой переступил через порог, и едва его тень упала на кремовый ковер, Барнаби поднял голову.